Шрамы

　　 Здешний Кадгар не был мёртв. Скорее всего. 　　 Когда до Иллидана дотянулась линия связи из глубин Назжатара, он разбивал двигатель очередного корабля Легиона. Это почти превратилось в рутину: тёмная зелень демонической архитектуры рябила в глазах, а любые расхождения с одинаковой планировкой грозились свести с ума. На этом корабле все тюремные камеры были пусты. Но Иллидан даже не проводил обломки взглядом: его бывшая королева, которая всё ещё была прекрасна, но теперь совсем другой красотой, сообщила, что разведчики её кое-что нашли. Азшара почти никогда не связывалась с силами Армии Света, но когда делала это, то не забывала упомянуть, что название они могли бы придумать и получше. В прошлый раз Азшара связалась с остатками «Виндикара», когда пал Даларан, и наги спасали из тонущего города тех, кто не успел спастись сам. Перед лицом Легиона заключались самые неожиданные союзы, но это Иллидан знал и раньше. 　　 Когда Азшара позвала его в Назжатар, он не стал думать дважды. Королева больше не разбрасывалась бесполезными обещаниями. И она не произнесла ни слова о Кадгаре, потому что знала, что их всегда могли подслушивать. 　　 Иллидан узнал о том, что её наги выловили Кадгара у берегов прежнего Сурамара, только когда воды Великого моря разошлись по приказу Приливного Камня, и он проскользнул в эльфийские руины, где теперь тоже заседала часть сил Армии. Азшара не особо их жаловала, но принимала необходимость. Несмотря ни на что, она всё ещё оставалась весьма сильным магом. 　　 До одной из наименее холодных комнат назжатаровского убежища Иллидан почти бежал. Его затопило такой надеждой, которой он не чувствовал уже давно — узнай об этом Зе’ра, она бы очень разочаровалась. Но Зе’ра уже ничего не могла узнать. Её осколки лежали где-то среди скал зловеще мерцающего на горизонте Аргусе. Он пылал в небесах Азерот постоянным напоминанием о том, что победа была так близка… так близка, что, может, они позволили себе расслабиться. И поплатились за это. 　　 Хотя, скорее всего, всё началось ещё раньше. По крайней мере для самого Иллидана: в этой новой непривычной шкуре ему было куда сложнее, чем он показывал остальным. Он словно заново учился ходить. Вместе со шрамами Зе’ра забрала у него и что-то ещё. Он так и не понял до конца, что это было. Но если бы не Кадгар… 　　 Там, на ветхой эльфийской тахте в углу, в самом деле лежал он. Бледный и измождённый, в своём неизменном кафтане… 　　 Несколько благословенных моментов Иллидан думал, что теперь всё будет хорошо. Или хотя бы лучше, чем было. 　　 А потом Кадгар отпрянул от него, посмотрел так, словно не узнавал, и… 　　 …и сияние надежды потускнело вновь. 　　 Свет мало чем отличался от Скверны. 　　 Оба горели ярко, как зарождающиеся звёзды. Оба обжигали, если подойти слишком близко. И оба диктовали свои условия. 　　 Иллидан не любил, когда ему указывали. И справляться с разъедающей его Скверной он научился… На то, чтобы совладать со Светом, у него было куда меньше времени. 　　 Он чувствовал себя слепым: мир снова сузился чуть ли не до смертного восприятия. И разве это не было ужасной насмешкой судьбы? 　　 Он буквально натыкался на стены «Виндикара»: на поворотах в коридорах на уровне его плеч появились вмятины. 　　 Он постоянно шумел, будто все эльфийские рейнджерские привычки выветрились из него вместе с татуировками. 　　 Он даже скучал по своим шрамам — тем самым, что иногда шипели под дождём и горели почти нестерпимой болью. (Он никогда не носил доспехов и показывал свои шрамы миру — теперь ему хотелось скрыть ото всех их отсутствие.) 　　 Но хуже всего: Иллидана перестала слушаться его магия. Он черпал из Скверны, но помнил многое из Порядка, и они были дуальны и противоположны достаточно для того, чтобы каким-то невообразимым образом работать вместе. 　　 Свет и Порядок были… не самой лучшей парой. Их руны перекрывали друг друга и выгорали, борясь за превосходство и не добиваясь его. Каскады сложных элементов схлопывались, едва Иллидан доходил до первой строки. Порядок не привык служить высшей силе. Свет требовал поклонения. Иллидан снова сходил с ума… в который уже раз за свою кажущуюся бесконечной жизнь. Он будто снова стал нетерпеливым учеником, только теперь от его успехов в самом деле зависела судьба мира. Если всё ещё верить пророчеству. 　　 Иллидан не сразу понял, что творит Кадгар: маг был вихрем непредсказуемости, сотней дурных шуток и каверзных вопросов, на которые не ждал ответа. Он устроил на дренейском корабле самое настоящее гнездо, — в его закутке было столько карт, артефактов и похожих на артефакты безделушек, что иначе и не назовёшь. Ворон на доставшемся ему посохе был неслучаен. Атиеш наверняка почувствовал в любопытном маге родственную душу, и так и выбрал Хранителя. Для Иллидана титулы не имели особого значения. За свою жизнь он успел побывать Избранным, Предаталем, а потом Последней Надеждой, и всё это в основном было тем ещё идиотизмом. Но судьба не любила, когда к ней относились с подобным безразличием. Может, то, что Иллидан чувствовал себя как пытающийся впервые встать на ноги олешек, тоже было её местью. В конце концов, как ни старайся выкраивать собственную судьбу, все пророчества рано или поздно догонят тебя и хорошенько отделают. 　　 Кадгар заметил, что Иллидан даже по прямой толком не может пройти. Впрочем, это как раз заметили все. Особенно озарённые, которые обитали на «Виндикаре» почти всё время. 　　 Но ещё Кадгар заметил, что Иллидан постоянно щурится, — потому что пытается разглядеть то, чего больше не может видеть. 　　 И проблемы с магией тоже заметил. Но он не стал припирать его к одной из им же и погнутых стенок и задавать миллион неудобных вопросов, как сделал бы с любым другим соратником. Кадгар начал с ним разговаривать. 　　 Не то чтобы они не говорили и раньше. Те, кто делил с ними лагерь на Расколотом берегу, сказали бы, что они и вовсе почти не затыкались: и со стороны так оно и казалось. Кадгар и Иллидан постоянно препирались. О башнях магов. О строительстве. О мурлоках у подножия холма. О столпах и стражницах, об аркане и Скверне, и даже о лапше, которую готовили монахи на нижнем ярусе. На самом деле это были не то чтобы споры: Кадгар был громок и дружелюбен, а Иллидан привычно огрызался. И даже если они не сходились во мнениях — что для верховного мага-человека и десятитысячелетнего эльфа было несложно — это вовсе не означало, что они друг друга не слушали. 　　 Но теперь Кадгар заговаривал с Иллиданом о Свете. Делился тем, что узнал за время, проведённое в скитаниях по Запределью. Рисовал все виденные в постройках дренеев знаки. 　　 Именно он указал на то, как на самом деле похожи основы фигур для Скверны и Света. Из огня в огонь. От ядра звезды до её сияния — один шаг. 　　 Когда у Иллидана, наконец, получилось связать в длинную цепочку несколько звеньев Порядка и Света — через каплю теории Скверны, которая всё ещё была полезна, — Кадгар одарил его такой радостной улыбкой, что внутри него начали рушиться стены, возведённые так давно, что он о них почти забыл. 　　 И где-то между изобретением системы символов, которые Иллидан буквально рисовал на себе усилием воли, — в память о потерянных шрамах — и поздними вечерами в гнезде, проведёнными за поисками карт, ключей и порталов, они стали… чем-то. Ещё не чем-то большим, но уже чем-то иным, потому что крылья Иллидана теперь нависали над Кадгаром в защитном жесте, а Кадгар прожигал дыру в тех, кто позволял себе отзываться об Иллидане в особо несправедливом ключе. Даже если это был Туралион. Или особенно если это был Туралион. 　　 А потом они проиграли. 　　 «Виндикар» дождём просыпался на изрытую Скверной землю. Зе’ру раскололи на сотни фрагментов: демонические генералы носили часть из них в качестве трофеев. Аргус выбросил остатки Армии Света за пределы своей атмосферы, — и они не смогли вернуться. 　　 Легионы демонов хлынули на Азерот. Пламя объяло планету. 　　 И на обломках цивилизаций, которые не желали сдаваться без боя, расцвели очаги сопротивления. 　　 После конца света случилось многое. 　　 Аллерия обратилась к Бездне, — и никто не мог её в этом винить. Иллидан тоже когда-то надеялся использовать силу своих врагов против них самих. 　　 Города пылали. Народы заключали союзы и уходили в подполье. Открыли свои двери для чужеземцев Зул’Гуруб, Зул’Аман и Дазар’Алор. Азшара вылезла из своего подводного дворца. Поговаривали, что оставшиеся в живых драконы нашли Кузницу Творения и пытались связаться с Титанами. 　　 Кто-то присоединился к Легиону. Столицы пали — все, кроме укрытого проклятой землёй Подгорода и Мирового Древа, спрятавшегося в туманах. Дворфы ушли в лабиринты Чёрной горы. Вновь проснулись заснувшие было после Кошмара друиды. 　　 Множество жизней было потеряно. 　　 И оставшиеся осколки Армии Света делали всё, что могли. Сражались яростно, как и прежде. Сражались как в последний раз — потому что это он и был. 　　 Конец света наступил. Но мир не закончился — мир продолжил быть. И это ли не самое сложное — жить после того, как конец уже случился? 　　 Время вышло, и оставалось только упрямо сопротивляться его застывшему течению. 　　 В последний раз Иллидан видел Кадгара на его родных берегах, изъеденных порчей и ненасытным голодом пустоты. Расколотые острова были сердцем вторжения, и приближаться к ним было самоубийством. Поэтому они начали с ближайшей к ним точки: с северных скал Долины Штормов, которая всё ещё зеленела не только демонической энергией. 　　 Кадгар почти никогда не рассказывал о своей семье: он покинул отчий дом совсем ребёнком, и поддерживать связь со всеми своими многочисленными родственниками было невыполнимой задачей. Кирин-Тор верил в пользу одиночества — того типа одиночества, которое заковывает тебя в метафорические латы могущества. Иллидан когда-то мечтал о таких больше всего на свете. Не ради себя, а вопреки — чтобы доказать своё превосходство всем тем, кто слишком многого от него ждал. Чтобы утереть нос брату. Чтобы показать Тиранде, что она сделала неправильный выбор. 　　 Ему понадобилось слишком много времени, чтобы понять: сила ничего не значит, пока она вдруг не понадобится миру. Только тогда все закроют глаза на твои ошибки. Скрипнут зубами и позволят тебе совершить новые. Сила ничего не значит, пока она выедает тебя до основания. Сила ничего не значит, пока ты не находишь её внутри самого себя. 　　 И, конечно, сила и могущество были разными вещами. Там, где Иллидан был могучим, Кадгар был сильным. Сила звенела в его словах — и когда он пересказывал услышанные в детстве легенды, и когда объяснял принцип сохранения арканы для заклинаний перемещения. В его несмелых жестах и неуклюжести. Даже в том, как он улыбался — Иллидан никогда не видел на его лице неискренней улыбки. Хотя, может, потому что никогда не бывал на собраниях киринторского Совета Магов, тогда, давным-давно, когда мир ещё был относительно целым. 　　 Они стояли на берегу штормового ветра, изредка поднимая взгляды на зелёные отблески молний в тучах далеко впереди, где-то над Гробницей Саргераса, которую теперь стоило называть его Дворцом. Кадгар старательно вырисовывал на влажном песке круг перемещения — стоило экономить силы, потому что они должны были совершить скачок в самое сердце Легионовского вторжения, чтобы заполучить, наконец, портальный ключ и вернуться к Трону Пантеона. Маг болтал о том, как заблудился в тумане и наткнулся на стадо коз из соседней деревни, — в пять лет это было тем ещё потрясением — словно никакого конца света не случилось, и они просто вышли подышать морским воздухом. Иллидан на мгновение расправил крылья, ловя в них порывы солёного ветра, и чуть повернул голову, чтобы получше рассмотреть мага. 　　 Как мог он всё ещё говорить, когда весь мир замер в потрясённом молчании? Это в нём жил настоящий свет — не то космическое могущество, что горело под кожей Иллидана и ощущалась почти подделкой. Пусть он тащил за собой армию, не давая ей остановиться, но после проигранной битвы… мог ли он сделать хоть что-нибудь, кроме упрямого шествия к новой битве? К битве, к которой обжегшиеся первым походом не были готовы? Дарить надежду он не умел. А вот Кадгар… 　　 — И так я научился никогда не доверять парнокопытным, — Кадгар остановился и опёрся на Атиеш, кончик которого зарылся в песок посреди узора арканового круга. — Иллидан, ты слы… 　　 Иллидан винил во всём морской воздух, который нёс на берег пепел. Разлитую в воздухе тяжесть перед дождём. Стаю козлов из кадгарова рассказа, и то, как он устало приподнял уголок рта, и как взъерошил свои седые волосы, и как сиял, подобного маяку. В какой ещё земле мог появиться он, как не на острове мореплавателей, которые всегда возвращались домой? 　　 В одно мгновение Иллидан смотрел на чуть напряжённые маговы плечи, стараясь не думать о том, что случится, если они не доберутся до ключа и на этот раз. На их стороне не осталось магов, которые могли бы вытащить их издалека. Только не из-под небес Легиона. 　　 А в другое он уже переступал через прочерченные в песке линии заклинания и ловил Кадгара на полпути: тот повернул голову, и Иллидану даже не пришлось мягко разворачивать его крыльями. 　　 Клыки мешали. Это было закономерно, но Иллидан поймал его на полуслове и скользнул языком по чужому нёбу, добрался до языка и… клыки мешали. 　　 Губы Кадгара были шершавыми от ветра и солёными — не стоило добавлять к соли ещё и железо. 　　 Но Иллидан не мог остановиться — он будто вознамерился выпить чужое дыхание без остатка. Проглотить всё невысказанные слова. 　　 Клыки мешали, но куда страшнее было посмотреть в глаза цвета бури и попытаться объясниться. 　　 А потом Кадгар улыбнулся в поцелуй, склонил голову и дотянулся свободной рукой до иллидановых волос. 　　 В конце концов им пришлось остановиться, чтобы выровнять дыхания. Чтобы, не сказав ни слова, — будто в немом обещании, что у них ещё будет для этого время — призвать Порядок и отправиться в самое сердце зелёного огня. 　　 Всё, конечно, пошло не так. 　　Их должны были встретить пустые коридоры. 　　 Их встретила армия. 　　 Они не нашли ключ. 　　 Не вернули ничего из того, что утратили. 　　 Успели только увидеть несколько знакомых лиц в скалящейся толпе — прежде чем выбивающийся из сил Кадгар метнул в сторону Иллидана круг телепортации. 　　 Воин Свет из пророчества, которое обещало победу над Легионом, поперхнулся чужим именем… 　　 …и выдохнул его остатки на зелёном култирасовском берегу. 　　 Он поднялся в воздух — почти по инерции, словно не успел подумать о том, насколько это будет бесполезно. Никогда за всю свою долгую, слишком уж долгую жизнь Иллидан не ненавидел своё пророчество так, как ненавидел его в тот момент: оно всё ещё действовало. Эльфы — люди, нелюди, все они — всё ещё видели в нём то, что сможет перевесить опасливо наклонившиеся весы и принесёт победу. Как ещё объяснить то, что магу явно пришлось выбирать, и он выбрал не себя. 　　 …у него ведь всё ещё был Атиеш? Он мог успеть перекинуться в эту чёртову птицу, которая выскользнула бы из любых демонических когтей. Иллидан сам видел, как Кадгар такое проделывал — и не раз. 　　 Он ждал до тех пор, пока горизонт не заполонила армада кораблей. А потом его нашла Аллерия, которой Кадгар оставил план действий на случай, если что-то пойдёт не так. И это было так странно, потому что это Иллидан должен был думать наперёд, а не бросаться в кучу демонов с клинками наперевес… но не это ли он делал чуть ли не всю свою жизнь? *** 　　 В другой жизни Иллидан Ярость Бури не вылетал бы в одиночные рейды на легионовские воздушные корабли. Не раскалывал бы их до самых тюремных доков, чтобы зарычать в гневе и ринуться к следующей цели. 　　 В другой жизни иллидари не стали бы осторожнее и не обыскивали бы все встреченные башни до основания в поисках знакомого сочетания цветов. 　　 В другой жизни Кадгар был бы ещё одной жертвой на пути к цели, и его потеря была бы огромным перевесом в стратегическом плане, да, но ничем более. Потерей, не стоящей того, чтобы пытаться его вернуть. 　　 — Я могу помочь. 　　 Кафтан этого Кадгара хрустел от покрывшей его морской соли, и, когда он повернулся к Иллидану, взгляд его горел решимостью. 　　 В другой жизни Иллидан схватился бы за этот шанс руками и крыльями: может быть, в этот раз у них получится добраться до ключа. 　　 Но в этой жизни Иллидан стиснул зубы и скрестил на груди руки. 　　 — Если только тем, что вернёшься на своё место. 　　 Он не добавил того, что оба и так понимали: путешествия во времени редко приводили к чему-то хорошему, — если ты не бронзовый дракон. Впрочем, даже если ты бронзовый дракон, то они тоже приводили в основном к катастрофам. Или, как минимум, к тяжёлому трудовому дню. 　　 Кадгар прищурился — будь у Иллидана его демоническое зрение, он наверняка бы увидел, как аркана мага метает молнии. Почему он вообще сомневался? Ни одному демону не удалось бы подделать это упрямство. Да и Азшара не стала бы притаскивать к своему двору демонов… снова. Почти наверняка. Ей не нравилось склонять перед кем-то голову. 　　 — Судя по всему, — возразил Кадгар. — Без помощи самого себя мне вряд ли удастся это сделать. 　　 И он был прав. Этот Кадгар был прав, и Иллидану хотелось зарычать на него и одновременно с тем согласиться. Согласиться и отыскать настоящего — своего — Кадгара и хорошенько порычать уже на него — за то, что опять больше всего думал не о себе. И, может быть, даже не о мире, потому что его Хранитель не может быть менее важным, чем чёртово дитя Света и Тени. 　　 — Ты еле стоишь на ногах, — заметил Иллидан, который всё ещё держал наготове крыло — чтобы удержать, если что. 　　 Кадгар замахал рукой. 　　 — Ничего, что не сможет исправить пара часов сна. К тому же, — Кадгар заходил в темноте комнаты туда-сюда, верный признак того, что он уже что-то придумал. — Настроиться на собственную магию мне будет не так сложно. Без Атиеша, правда, придётся попотеть, но… 　　 Он продолжал бормотать себе под нос, а у Иллидана почти перехватило дыхание: так ему было всё это знакомо. Те же жесты, те же движения, даже тот же проклятый костюм… но и почти неуловимая неправильность — тоже тут. Судьба уже не просто усмехалась — скалилась и хохотала в голос. А ведь Иллидан впервые за тысячелетия не сказал ей «нет». И посмотрите, к чему это привело… 　　 Иллидан расцепил руки и уставился на свои когти: он почти видел фантомные световые узоры, вспарывающие его кожу всякий раз, как он читал заклятья посложнее. Отражение его прежних демонических шрамов… но менее ли болезненное? 　　 Кадгар упомянул залы под цитаделью Сурамара… Что он там делал? Искал Талисру для обсуждения стратегии? Наведался в очередном поиске знаний? Или… 　　 Иллидан вспомнил недоумевающий взгляд. Вкус железа на языке. И вопросы. «Что с тобой случилось?» Значит, до Зе’ры и её щедрого предложения. До того, как начало сбываться пророчество. Зал с аберрацией… Временные аномалии в Сурамаре вились почти десять тысяч лет, до того момента, пока в город не хлынули армии эльфов, которые закончили правление верховной магессы Элисанды. Но это… 　　 Он бросил на Кадгара быстрый взгляд — тот всё ещё бурчал, кажется, ведя с самим собой оживлённый спор. Если он попал во временную аномалию в Сурамаре, значит… он никогда не встречал Иллидана. Они попросту не успели добраться до Гул’дана, который ждал их на вершине башни, и Иллидан ещё не сомкнул когти на его черепе, и не было ни палаточных споров о магии, ни тихих разговоров о судьбе и пророчествах, ни… 　　 Иллидан сжал пальцы в кулаки и шевельнул крыльями. 　　 Что в таких случаях делают? Извиняются? Объясняются? Продолжают настаивать на том, чтобы пришелец из прошлого вернулся в свою временную линию и постарался забыть обо всём увиденном, как о страшном (неприятном? невообразимом?) сне? 　　 — Иллидан? 　　 Кадгар не только успел выиграть спор с самим собой, но и подошёл ближе и теперь с беспокойством поглядывал на вновь стелящиеся по полу перепончатые крылья. 　　 Никогда не встречал, но уже знал, куда смотреть. 　　 — Отдохни, — выдохнул Иллидан и окинул взглядом комнату. Не самое лучшее для этого место, но у нагов получше вряд ли найдётся. 　　 Он скрипнул зубами и провёл копытом по всё ещё светящемуся кругу Открытия, который был призван заменить ему то, для чего раньше ему нужно было только повернуть голову. А потом вышел из комнаты, задев косяк изогнутыми когтями крыльев.