Пять внешних чувств

Дверь оставили открытой специально для него — Костя понял это, как только плечом уперся в косяк и едва рукой задел ручку. Появилась сначала небольшая щель, а потом, скрепя, дверь стала открываться всё шире и шире, и под его взор попала вся квартира целиком. От небольшой прохожей до длинного коридора, в котором он насчитал, как минимум, два проёма. Один — в гостиную. Другой — в спальню. Из этих же проёмов доносился приглушённый звук работающего телевизора. Голоса напоминали шум. Костя переступил порог, не спросив на это разрешение. Открытая дверь — это уже почти «пожалуйста, проходи». Он разулся, держась за стену, и только потом хлопнул дверью вместо того, чтобы спросить, есть ли кто дома. «Здравствуй» Костя тоже не произнёс. На шум к нему выглянул Федя, окинул его взглядом и ничего не сказал. Просто молча принёс аптечку. И, пожалуй, с этого момента началось то, что оба они обозвали «дружбой». Потом уже, спустя годы, Федя почти не вспоминает о том вечере. Но сегодня как-то резко охватывает тоска и он, вздохнув, в деталях начинает представлять, а что было бы, если бы дверь он всё же закрыл? Если бы решил, что такой отчаянный напарник для него не подходит? Что он слишком быстрый, нетактичный. Что он сначала делает, а потом думает, пусть и говорит всегда обратное. Федя думает: как же забавно. Всего одна дверь. Всего один вечер. Всего одно решение. А его жизнь из-за этого так круто изменилась. С того времени он столько раз повторял себе о том, что нельзя поддаваться эмоциям. Но даже если злился, то всё равно помогал. Это ведь правильно. То есть, это казалось правильным все годы. Но сейчас Федя позволяет себе мысль о том, что он мог ошибиться. Что мог исправно приходить к неверному выводу. Делать не то, что требует ситуация. И ничего. Просто потратить годы на ошибку. Выбирать всегда одно и надеяться на изменения. На случай, если он начинает забывать, у него есть простая методика — погружаться в старые воспоминания, как в воду. Он ныряет туда без скафандра и подстраховки, и даже не надеется выбраться за пару минут. Это погружение Феде стоит целых часов. Он, может, и хотел бы поделиться с кем-то воспоминаниями о первом знакомстве с Костей, пройти этот путь заново. Десятилетия в несколько шагов. От «вы никогда не опаздываете, Фёдор Иваныч?» до «Федь, ты опять за своё?» Но желающих задерживать дыхание вместе с ним не больше единицы. Этот человек — он сам. Собственная компания из мыслей в голове и телесных ощущений. Его мозг — исправный механизм. Федя чувствует себя вполне здоровым, просто имея возможность жить. Без бега трусцой на короткие дистанции. Без ночных дорог под колёсами машины, когда Феде хочется лишь здорового сна. Настолько непохожих людей нужно было ещё отыскать. Федя лишился сна. Костя узнал, что такое отдых. Им требовался третий человек, чтобы заглянуть за угол и увидеть обратную картину мира. Да, можно быть кому-то другом, но это не значит, что собственная или чужая жизнь от этого станет лучше. Лучше не становится. Федя чувствует тоску, которая множится в нём и растёт, словно радиус из центра круга. Цикличные мысли из сожалений и надежды на то, что будет лучше. Но опять же — не прилагая усилия, на какие изменения он надеется даже сейчас? Сейчас, стоя в своём доме и пытаясь найти хоть одну причину, по которой ему действительно нужно собираться прямо сейчас и куда-то бежать. Вот именно ему, а не стоящему в пороге Грому, который ждёт от него не вопросов, а суеты. Вся одежда в прихожей. Всё, что нужно — оно здесь. Костя говорит «быстрее, Федь», а Федя быстрее не может, он на своей максимальной скорости гоняет воспоминания, в которых ни разу не говорит «нет». — Юра дал какие-то зацепки? — уточняет Федя. Костя хмыкает не то на имя, не то на слово «зацепки». — Ничего у него пока что нет. — Тогда куда нам нужно торопиться? — Я, по-твоему, прохлаждаюсь и жду, что мне всё готовое принесут? У Юры нет зацепок, а у меня есть. Вот оно как, говорит Федя. У него есть несколько причин думать, что Гром даже с Юрой особо не говорил. Что он даже не ждёт от него помощи, хотя Смирнов явно что-то роет. Главное, чтобы не могилу себе. Федя переживает. И за Костю переживает, но тут намного сложнее: безумие не остановить собственноручно. Он может пытаться безумие осознать и поймать, но его не систематизировать, имея только одно желание. Безумие хаотично. И когда на него смотришь — оно растворяется в человеке. Становится с ним нераздельным. — Федь? — зовёт Костя. Он от этого задумчивого взгляда добро не ждёт и уже сейчас начинает подозревать, что Федя, стоящий на месте — это не знак свыше, а самый простой и понятный уже ответ. — Так дело не пойдёт. В ночь куда-то бежать, потому что у тебя что-то неясное есть — это не дело. От Юры нет никакой информации. Нам нужно вместе работать и сообща, а не по углам крошки растаскивать. — А с каких пор ты Юре больше меня доверяешь? Ох этот недобрый тон. Этот сощуренный взгляд. Этот мистер недовольство. Лицевыми мышцами играет так, что мужики в курилке тушат сигареты, даже до фильтра не докурив. На Федю это давно не работает (хотя сердце начинает стучать чаще). — Я не доверяю кому-то из вас больше, а кому-то меньше, Кость. — Но ты ждёшь его команды, чтобы начать работать. «Команды». Это слово режет слух. Словно Федя тут цепной пёс и ждёт своего хозяина. Кто первым успеет подать голос — к тому он и побежит. Теперь его очередь хмуриться и недобро смотреть в ответ. — Я жду информации, а не команды, Кость. Вы мне не начальники и нечего меня делить между собой. Ты рвёшься посреди ночи непонятно куда, даже не объяснив толком, откуда и что ты добыл. Ты не только с Юрой это обсуждать не хочешь, но и со мной. И ждёшь, что я сейчас куда-то пойду. Нет, Кость. Либо ты объясняешь по-человечески, либо дверь открыта. Косте кажется, что он слишком часто видит и слышит этого человека. В каждом разговоре мелькает это «Юра». Он лезет даже в те дела, в которые никто не просил его соваться. Он лезет в личное. Он лезет в их взаимоотношения. — Как интересно ты заговорил, — Костя усмехается, но в уголках его губ будто бы скапливается яд. Если Федя продолжит смотреть на эти эмоции, он ощутит этот внутренний конфликт между привычным и новым. Юра виноват. Но виноват не так, как виноваты убийцы или грабители. Он виноват, как человек, который не прошёл мимо. Как человек, который показал альтернативу. Дал шанс на что-то хорошее. И как же сложно таким воспользоваться, если привычка наступать себе на горло вшита в ежедневную программу действий. Будто проснувшись, необходимо опустить ногу на грудь или шею, а не на пол. — Может быть, и ты со мной поговоришь? — Федя старается говорить дружелюбно. — Мне нужен мой напарник, а не мозгоправ. Федю по ощущениям окатывает такой ледяной водой, что стынет сердце. Он чует, что опасно продолжать, но он в своём доме, а, значит, что ему некуда бежать. Он ощущает это место ловушкой, а не крепостью. Костя сбегает сюда, как хищник, потому что чувствует кровь и тепло. И знает — его примут и накормят, и ничего не потребуют взамен. Это же Федя. Он никогда не говорит ему «нет». Или, вернее, никогда не говорил нет. Костя хмыкает: всё хорошее рано или поздно заканчивается. А хороших людей уводят из-под носа, если не вцепиться в кожу зубами. Костя не имеет привычку держать кого-то настолько близко. Он хочет, чтобы люди оставались сами. Он не несёт ответственность за решения Феди, но он злится на него за эти резкие изменения. Больше всего злит, что катализатором этих изменений становится Юра. Человек, от которого меньше всего ожидаешь такого вмешательства. — А мне нужен человек, который будет меня ставить вровень с собой. Костя приподнимает бровь. Это выглядит насмешливо, поэтому ранит вдвойне. — Ты думаешь, что я тебя ни во что не ставлю? Если бы это было так, я бы тебе не доверял. — А ты доверяешь? Костя молчит. Федя думает, что это его шанс. Он спрашивает в упор: — Ты же знаешь, что я тебя люблю? В смысле, как любит один человек другого человека. И как Федя думал: Костя на это никак не отвечает. Он прогружает ответ на первый вопрос. Со скрипом, как и полагается тому, кто давно не включал этот аппарат под названием «разговор по душам». Костя, может, и приветствовал бы подобные трактовки, если бы само понятие души не было кем-то выдумано. А так, выходит, они говорят о рандомных вещах, которые другие люди почему-то поставили во главе всего. Косте нужны действия, а не эта болтовня. Костя хмыкает и плечом толкает дверь. — Я тебе доверяю. В отличие от тебя. — Я тебе тоже доверяю. Но этого мало. Просто слепо следовать за кем-то… как Федя мог к такому привыкнуть? Не задавать вопросов, не требовать объяснений. Просто идти, видя впереди себя напряжённую спину. Костя воротит от него взгляд. — Раньше этого было достаточно, — говорит он. — Я тебя услышал, Федь. Справлюсь сам. Дверь остаётся открытой. Костя переступает порог. Он не оглядывается, как и всегда. Он знает, куда и зачем идёт. Знает, ради чего ляжет костьми. С чего Костя взял, что этого всегда было достаточно? Это было достаточно только ему одному, Феде же было мало. И мало до сих пор. Ему не нужна эта самоотверженность. Было бы хорошо, если бы Костя выбирал жизнь, а не смерть. Но Костя так не умеет. А Федя не знает, как себе объяснить тот факт, что он привязался к тому, кто весь состоит из частиц «не». Эти чувства внутри просто есть, собранные из маленьких кусочков. И если сейчас Федя закрывает дверь и говорит «нет», это не значит, что он уже или всё же не любит. Потому что любит. И потому что это больно. И потому что ему в той же мере нужно любить и уважать себя. * В этот же вечер приходит Юра. Приходит, извиняясь за то, что, наверное, мешает, но у него есть кое-какая информация, а с Костей ему, почему-то (и правда — почему?) связаться не удалось. Он по взгляду Феди сразу видит, что что-то идёт не так. Он помнит, что в личное лезть не нужно, но это же Федя, а, значит, всё это сильнее него. Он спрашивает, держа руки в карманах пальто: — Федь, ты чего такой поникший? Он знает, что точно пришёл не вовремя. Но, как показывает опыт, никогда не бывает момента, когда что-то внезапное оказывается нужно. Он как плохая новость — никогда не бывает к месту. Но, наверное, бывает нужен. Он может попытаться быть именно таким. — Гром приходил, — отвечает Федя. И этим проясняет абсолютно всё. Юра мог бы и догадаться, что эмоции на лице Феди вызваны этим человеком. Юре хочется сказать: он тебя так часто ранит, Федь. Хочется спросить: почему так выходит? Туман рассеивается, а эти чувства — нет. Просто на заметку, в этой квартире, где обои идут точно стык к стыку, ужасно жарко в пальто. Юра руки не вынимает, чтобы не щёлкать пальцами, не мять ткань, не пытаться найти что-то, за что можно зацепиться и потянуть, потереть, прощупать. Юре нужно заземлиться, когда они остаются наедине. Раньше это было проще, теперь — каждый раз он думает о том, сколько всего лишнего наговорил (и спросил). — Ты говорил, что у тебя есть какая-то информация. — Она больше для Кости, — Юра нервно облизывает губы. Но он же обещал, что сначала всё расскажет Феде, а потом только их общему другу, которому заказан путь в палату с мягкими стенками. Юра чувствует кожей, как Костя сходит с ума. Он его понимает. Понимает больше, чем Федя, но никак не хочет оправдать. Федя не понимает, но оправдывает. В конце концов, непонятному всегда можно придать любой смысл. — Это по делу Анубиса? Юра кивает: по нему самому. Рад? Ты, Федь, рад? Но Федя только больше хмурится. Костя тоже что-то раздобыл: до ужаса сомнительное, но неизвестное. Феде придётся сыграть со своей совестью в дурака и оставить на погоны две шестёрки. — Что ты узнал? Юра с чего-то решает играть нечестно. — Отвечу за поцелуй. Но, видно, что Федя не в настроении, он хмурится, и Юра запал теряет быстрее, чем проткнутый шарик — воздух. — Я шучу, — смеётся Юра. Большие усилия над собой: он достаёт руки из карманов, но тут же засовывает их в карманы брюк. Там зажигалка. Там есть смятая пачка сигарет. Смятая до того же сдувшегося шарика. Минус возможность нормального перекура. — Не шутишь, — Федя качает головой. Что он понял давно, так это то, что любые шутки Юры на самом деле чистой воды правда, его настоящие мысли, которые он переодевает в яркие ткани, словно в клоунскую маску. Он запечатывает желания, которые испытывает, чтобы больше к ним по возможности не возвращаться. Он юлит даже с самим собой. — Я знаю, где будет Анубис завтра, — Юра вываливает это на Федю, без злобы на то, что он не проигнорировал нелепый выпад. Федя есть Федя. Если кого-то знаешь настолько долго и хорошо, то уже прощаешь те вещи, на которые мог бы злиться. Был бы это кто-то другой… но это — до отчаяния — Федя. И Юра улыбается ему так, что собираются «лучики» у глаз. Ничего романтичного, просто лицевые мышцы, морщины и слои кожи. Ничего романтичного, это просто их работа. — Это точно? — Информация из надёжного источника, — Юра самодовольно улыбается, когда он это делает, Федя не может не улыбнуться в ответ. — Но есть и плохая новость. Вместе с Анубисом соберётся и вся преступная элита. Будет много охраны. Юра завуалированно говорит: это красный код. Это опасность. Вслух говорит: — Если хочешь, то Косте я могу об этом не говорить. Он имеет в виду, что это может остаться их общей тайной. На совесть им, но на спасение одной заблудшей души. Федя говорит зачем-то ему о том, что Костя не остановится. Может, он сам выйдет на Анубиса, а им в ответ ничего не скажет. Для Феди это страшный кошмар. Он потому и старается быть честным, чтобы люди отвечали ему тем же. Чтобы Костя отвечал ему тем же. Мол, да, Федь, это всё чистое безумие, я знаю, что ты не одобришь или будешь осуждать, но… ты со мной? И он с ним. Постоянно с ним. Юра знает, что Федя ответит, но даёт ему возможность подумать о том, что обман это не что-то плохое. Обман — это вся их жизнь, если добавить к этому слову «само». — Скажу ему. Или ты скажи, если увидишь раньше. — Хорошо, Федь, — Юра соглашается спокойно. Его скуловые мышцы ещё работают. Он улыбается, потому что может. Он стоит на своих двух, потому что ему некуда больше идти. Стоит — неловкий, высокий, пальто за спиной. Чистый костюм. Рубашка застёгнута. Стоит, чёрт возьми, а должен идти. — Ты торопишься? — Федя приподнимает бровь. Юра головой своей мотает. На удивление, Федя задаёт ещё один вопрос. Звучит этот вопрос, как выстрел куда-то в район груди. — Тогда останешься у меня? По ощущениям пальто сразу валится на пол, но на деле он стягивает его со своих плеч и вешает на крючок в прихожей. — Я бы покурил. У тебя можно? Федя кивает на кухню: — Форточку только открой. И сам идёт за ним. Без лишних вопросов ставит на плиту чайник, пока Смирнов из своей многострадальной пачки пытается выудить что-то целое после его рук. Сигарета оказывается зажата между губ. Юра прикуривает и косо поглядывает на Федю. — Хочешь поговорить о своих чувствах? — спрашивает он. — Не особо, если честно. — Тогда я своими поделюсь? Федя говорит: валяй. Он говорит это будто бы равнодушно, но Юра знает, что за этим скрывается забота. Что Федя действительно будет слушать его и ни разу не перебьёт. Ни разу не скажет, что это глупость или, допустим, какая-то болезнь. Прямо мозг его поражает. Юре бы к врачу, да-да, он знает. — Мне кажется, что ты думаешь о том, что мои чувства легко ранить. Что я могу почувствовать себя использованным, если ты что-то ко мне проявишь. Особенно, когда ссоришься с Громом. Но, если что, это не так. Нет, он чувствует, что позволяет себе побыть жилеткой. Просто он не так сильно горд, чтобы задирать нос и желать быть единственным и лучшим. Он же знает, что он не лучший. И он знает, что мог бы позволить Феде «использовать» себя. Или момент. День. — Живём один раз, — всегда говорит Юра. И на эту мысль он подталкивает вдруг напрягшегося Федю. — Не уверен, что я об этом так раздумывал. — Может, и не такими словами. Но, скажи, ты боишься поступить со мной так, как поступает с тобой Костя? Федя, помедлив, отвечает негромко «да». — Я бы не хотел заставлять кого-то чувствовать… свои чувства. То-то и оно. Федя разливает им чай. В две кружки. Юра курит в открытую форточку. Дома он это делает чисто для декорации. Просто порой полезно, чтобы голову проветривал свежий воздух и как-то спасал от того густого тумана вокруг. Юра бродит по нему и кричит в голове «ау». «Хоть кто-нибудь». И ему думается, что Федя протянет руку. Порой хочется ощутить себя спасённым и не обязанным за это. Если уж Федя помогает, то он не ждёт оваций и слов. Костя всё это в нём видит, Костя всё это в нём… ну, наверное, ценит. Или просто берёт. Юра на самом деле видит, что у них крепкие отношения, просто порой ему хочется их очернить хотя бы для себя, хотя бы в голове, чтобы сделать свободный вдох и понадеяться на взаимность. Подумать: ну я же лучше него. Ну лучше же. Хотя бы в том, что может любить в ответ, давать взаимность, ценить все жесты. Юра тушит сигарету и поворачивает Федю к себе лицом за плечи. Цепляется так, что почти больно. Федя уставший, выпотрошенный этими эмоциональными горками из «я без тебя никак» до «справлюсь сам, ты мне не нужен». Выходит, очень даже «как». Костя без него… естественен. Обычен. Федя смотрит на Юру, когда думает о нём. Вот это и больно. Вот это и тоскливо. Это ещё одна причина усталости. Юра пытается остановить этот мчащийся под естественным углом вагон в пропасть. Остановить собой или какой-то хлипкой веткой. Юра смотрит так, словно говорит «да используй меня, да всё нормально — я всё равно себя уважаю». — Я чувствую свои, — говорит Юра. — Но и твои чувства понимаю. Даже если грустный — всё равно ценю. Юра обхватывает его лицо пальцами, стирает хмурость до того расслабления, когда можно позволить улыбку. Вымученную, уставшую, но улыбку. — Ну и что ты делаешь? — спрашивает Федя. — Ты весь сигаретами пропах. Это значит, что пора снять с себя кожу или помыть руки. Это значит, что пора оторваться. Юра не может. Ему за последние дни позволили столько лишнего. Его совсем разбаловали вниманием. Он говорит: ты, Федь, сам виноват. — В чём? А в том, говорит Юра, что даёшь мне шанс. Эту хлипкую надежду хотя бы оказаться полезным (использованным, Юра, использованным). Но это и нормально — люди так взаимодействуют. На общей или односторонней выгоде. Любовь — это тоже выгода. Выгода почувствовать себя нужным или выгода в том, чтобы поделиться своим. Выгода высказаться или выгода быть услышанным. В конце концов, думает Юра, это всё… всего лишь слова. Всего лишь выдуманные понятия, и в словаре он сможет отыскать другие, те, что Феде больше придутся по душе. — Останусь у тебя, — говорит он. Останусь, напоминает он. Останусь, целует он. Это выходит так просто. До удивления привычно. Юра уже знает, как правильно это сделать, знает, как наклонить голову или приоткрыть губы. Он знает, как Феде нравится, знает, как лучше всего поступить. Знает, куда деть руку (вплести её прямо в волосы на затылке), знает, как придержать (прижав раскрытую ладонь к пояснице). Он знает, когда уступить. Знает, в какой момент Феде захочется взять всю инициативу себе. У Феди быстро начинают болеть губы от такого напора. И тогда Юре приходится его ослабить. Дать вылизать свой рот. Дать погладить себя по втянутым щекам. Федя ведь тоже знает, как сделать ему приятно. Не только самим фактом, что это он. Федя запомнил, что ему нравится, когда в рот втягивают губы. Когда их посасывают. Юре нравится, когда руками забираются под пиджак. Юре нравится, когда сминают на нём рубашку. Когда во всё добавляют беспорядок, а он потом приглаживает вещи, восстанавливает дыхание и улыбается, чтобы вернуть себе вид порядочности. О, он совсем не такой. Но ему нравится этот вид. Чай остаётся на столе. — Ты хоть немного видишь… хоть немного чувствуешь, что я к тебе испытываю? — Юра смотрит с неугасающей надеждой. Федя, конечно, видит. Но способен ли этот момент он прочувствовать. Способен принять? Федя так верен своим чувствам. Так в них стабилен и неизменен. Не важно, сколько людей будут Федю любить, всё остаётся по-прежнему. — Юр, — просит он. Одним только именем уже просит. — Не нужно, пожалуйста. — Не нужно — что, Федь? Не нужно любить тебя? Это заведомо проигрышное дело. Юра не может это в себе отключить. На такое горазд только Гром. Юра сглатывает шумно. Его щеки снова гладят. Его губы целуют, мягко так, поверхностно. Целуют — и хорошо. Частит от этого в груди, как от целого марафона. Пожалуйста, Юр, говорит ему Федя. Пожалуйста, не нужно, говорит он ему. Но не нужно что? Юра не понимает, что именно не нужно? — Если бы я мог, я бы не любил, — говорит Юра. Он почти обещание готов дать, что, если сможет — вот сразу же разлюбит. В ту же злополучную секунду. — Юр, — мягче зовёт Федя. — Не нужно. Не нужно это всё снова начинать? И не нужно, не нужно… — Не нужно пытаться меня разлюбить. Не нужно. Феде, может, только этого и надо. Немного любви к себе.