Заживо погребенный

- Чо ты взвился так, я не понимаю? - Ты отлично понимаешь все – Созванивались гораздо чаще, чем стоило. Начался карантин. Повсеместное омертвение, жизнь на паузе, работа на удаленке. Так легко – так соблазнительно легко – было представить, что он просто еще одно лицо в зуме. И граница между ними так же призрачна, так же временна, как с клиентами, как с коллегами, как с друзьями из Ростова и Москвы. Тихие вечеринки на десять окон, отложенное будущее, общая надежда на возвращенье, в реальность, на прекращенье локдауна, на исцеление, на прежнее завтра, когда наконец-то не придется носить маски, и показывать пропуск, и встречаться в зуме. Денис, за тысячи километров, за тысячи световых лет, в особом срединном мире, между непоправимым разрывом и далеким домом, перестал быть чем-то особым, секретным, недопустимым, и Антон утратил бдительность. Ванька открыл дверь своим ключом. Об этом Денис, конечно, высказался, не раз и не два. Но гораздо важней было то, что Антон увидел у Вани в лице. Даже врать не стал, не смог себя заставить. Сразу стало ясно, что он слышал голос Ди – что он понял – и понял, может быть, больше, чем Антон себе позволял. - Это ж здорово – - ЧТО здорово? Что блядь здорово? Мне два часа объясняться пришлось из-за тебя – - Я не знал, что у тебя из-под крышки ноута слышно. - Ну полечи еще. - Серьезно – - Да какая разница уже? Из-под крышки ноута – когда Антон ее захлопнул, торопливо и нервно, как школьник, уже точно зная, что это ничем не поможет и ничего не исправит, - Денис сказал: «Тош, ну ебана мать, а то блядь кто-то подивится». Но Ваня не удивился. Ваня был напуган до смерти: за Антона. И не мог понять, как его защитить – если сам Антон решил снова сунуть член в мясорубку. - Это же хорошо, что ему не похуй? Нет? - ЧЕМ хорошо? А еще Ваня выглядел так, как будто Антон его предал. - И тебе не похуй. Раз объясняться готов. - Ди, не беси меня – - Два часа. - Я смотрю, ты в восторге. - Мне просто не понятно, сколько вы будете ходить вокруг да около? Ну в смысле – чего ради-то? - Остановись. - Ты переживал, что он женат там был, что ему не до того – - Я не хочу в очередной раз – - …так ему до того, у него башка кипит и хуй дымится – - Это твоя идея навязчивая – - Это правда. Ты знаешь, что это правда. - Это не важно – - Это единственное и важно, что еще важней-то может быть? - Это блядь не твое дело ни – - Если б ты просто нашел пару яиц, семь лет назад, вы б оба давно уже счастливы были и в десны лобзались каждым светлым утром – - Я не – - Нахуй этот балаган? - Я не хочу об этом, ты можешь заткнуться хоть раз, когда тебя просят? - Почему нет? - Потому что. - Ну, как в детстве будем? Почему потому что, что? - Можешь считать, ты был прав, уже даже все равно. - Неожиданно. Его охрипший, шершавый голос, легкая гнусавость из-за сломанного носа. Его руки, быстрые крылья, белые перья, яркие веера. И яркая черная линия густых ресниц, как будто подведенных тушью, обещанье на рассвете, мед и патока, восточный базар, чернильный росчерк. - Положим, ты был прав: в чем-то, допустим. Может, семь лет назад было бы как-то иначе – хотя я об этом не думал, и пока ты… пока ты в это не вцепился, я даже в его сторону ни разу не смотрел. Но допустим. Семь лет назад – при других обстоятельствах, в других… не знаю, не могу представить, даже сейчас, но… он был красивый парень. В теории, наверно, где-то там. Если бы – это все прозвучит, как самооговор, это даже на мой слух звучит мерзко, - но если бы как-то случайно, мы по-другому встретились, иначе бы… знали друг друга, иначе – - Если бы Ваня был на моем месте. Для простоты. - Да, хорошо. Хорошо. Пускай. - И его можно было трогать грязными руками. - Заткнись нахуй, не мешай мне себе яму рыть! - Извини пожалуйста. - Если бы Ваня подошел ко мне, и взял меня за руку, и сказал поехали со мной – Ди, куча лет прошло, тебе и тогда это было нахуй не нужно, раз уж мы ковыряем коросту, ну скажи уже честно в конце концов: я не мог быть первым мужиком, который с тобой спал, мне – прости – ни разу в жизни так больше никто не отсасывал. - Ну во-первых мои соболезнования. - Ты слышал вопрос. - Это – важно? Сейчас? Через пять лет? - Не юли, бога ради. - Мне было шестнадцать, при любом раскладе. - И ты мне сейчас скажешь, я тебя заставил, да? - Меня не надо было заставлять. Ваню тоже. - Я не знал, сколько тебе. - Ты мог спросить. - Ты мог сказать. - Конечно, нет. - Конечно, нет. - Тебя на склоне в Розе приняли за моего отца. - Ди. - Через год. - Ну если все это была ошибка, то надо бы порадоваться, что я больше не повторяю ошибок прошлого. - Ты был вторым. Если уж до того. - Ну это как-то не серьезно. - И первым был мой одноклассник, так что формально все-таки мужиков до тебя у меня не было. Я встретил Бога и кинул друга. Было так стыдно, что я спиздел, а потом не мог остановиться. Его обезоруживающая искренность. Не верил ей ни секунды. Не мог от нее отказаться. - Ты… - Кто знал, что мне выпадет такой шанс. Я не мог его упустить. И не ждал, что все повторится. - Ди, я очень стараюсь – - Не сочту это за комплимент, но тут уж либо я отлично отсасываю, либо тебе редко везет. Никакой другой истории у меня для тебя нет, мне жаль, если она слабо помогает провести водораздел. - Ну прекрати… - Знаешь, это странно. Но я себя все время старался убедить, что я перегибаю, что я сам это выдумал, но… тебе реально так трудно меня – хуй знает – простить, за то, что мы еблись? - Ну понеслась. - Нет, ты был очень за. Но Ванечка это святое – а я ну явно не святое, и в принципе если бы меня можно было спрятать в шкаф – - Угомонись. - И чтоб вообще никто не знал, и лучше даже меня не видел, так, от греха подальше – - Ты отлично знаешь, что – - …и чтобы в идеале я блядь не в курсе был, кто ты, не слышал твоего голоса и не видел лица – - Сам себя послушай сей – - Вот это б было заебись. - Все не так. - Я тебя очень любил. - Ди.. - И за это тоже тебе каждый блядский день было стыдно. Очень хотел с ним поспорить. Помнил первый момент, когда вошел в него, до конца, усадил его к себе на бедра. Его прохладные ягодицы и драгоценный, надежный вес его тела. Посильный вес. Не спал в обнимку с мужчинами прежде, но легко засыпал, уложив его к себе на грудь. Безупречная линия, от шеи и до колена. В Анапе, в доме со стеклянными дверями на балкон, смотрел на его отражение, проваливаясь в сон, и перебирал его легкие кудри. Шелковый путь, иллюзия безупречности. Момент возмутительного самодовольства. Все удалось на славу, все задалось, как надо, в его руках – шестьдесят кило чистого золота. Его шорты. Голые загорелые ноги. Пальцы так легко смыкались на его запястье. Сигаретный дым на студии. «А я никогда не сомневался». Аэропорт в Красе, удар сумкой по хребту. Кто еще умел так обнимать: словно ничего на свете не было дороже, чем стареющий, разбитый неудачник, протянувший к нему руку летней ночью. Маленькая лживая дрянь. Маленькая - - Стыдно мне было за себя. К чести Ди, он промолчал. - И страшно – что я не смогу тебя защитить. Да и себя не смогу. Что в любой момент все может просто закончиться, и не будет… ни денег, ни рэпа, ни дома, нихуя. У меня просто – не осталось бы ничего, и того, за что ты меня любил якобы, тоже, ты не можешь этого не понимать, сейчас. - Я как раз отлично вижу – - Где я боялся зря? Может, и так. Может, и так. Все может быть, мир меняется – - А ты бесишься. - Ладно. - Это забавно. - У Сережи на басу пацан, который красит губы, носит женские шорты на колготки и пишет ему вот такенные простыни с признаньями в любви, когда напьется, и ничего, всем по кайфу, ну, в смысле, его до сих пор не забили арматурой на стоянке. - Ты как будто разочарован. - Я помню, когда было иначе. Ты можешь не верить – - Я верю. Я просто – - Ты никогда этого не видел сам. Ты – вообще не пуганый всегда был, на удивление, если не чувствуешь – очень сложно понять, от чего так шарахаются другие, но – - Но мы-то оба здесь. Сейчас. Мир меняется, ты сам сказал. И Ване тоже больше не шестнадцать, хотя Ваня очевидно чище и лучше меня – - Да не в этом дело-то, сколько можно хуйней страдать – - А в чем? - В том, что ты взял меня за руку. Так тебя устроит? Мне не надо было решать за тебя. И ты не был… я знаю – потом узнал – что ты еще в школе, что… но ты мог за себя решать такие вещи. И ты это сделал. Решать за него я… да права не имел, в конце концов. - Ты же понимаешь, что это не то же самое, что – не знаю, ребенка растлить или как-то навредить ему? - Едва ли. - Ване третий десяток. - Ваня не здоров. - Ваня достаточно здоров, чтоб брать кредиты на элеткросамокат, и достаточно здоров, чтобы ебать тебя мозги. - Это не одно и то же. - Какая разница? Ну какая? Что, он ебнутый? Так со мной тебя это не останавливало – - А должно было. - Да хуй там – тебе когда надо, похуй, пляшем, пусть там хоть труп лежит – - Ди. - Это отговорки все какие-то дикие – - Я не хочу Ваню. - Что? - Я его не хочу. Давай, вперед, можешь заводить, что я поверхностный, пустой, что я ничего настоящего не чувствовал, ни к кому, никогда. Но в Ване сто двадцать килограмм. И я не хочу. Вообще. Если уж мы так это обсуждаем, то… я честно говоря даже боялся, сегодня. Что твоя теория бредовая верна, и он мне что-то скажет, и – придется отвечать. - Ну подожди, и все? - Я знал, чем это кончится. - А ты ему – не хочешь объяснить? В чем дело, если это вся проблема? - Ты как себе это видишь? - Словами? - Он сломал позвоночник, когда вышел из окна. И пил таблетки, чтобы хоть как-то сохранить рассудок, а его растащило поперек себя шире. Мне может еще ему в лицо плюнуть? Что я ему скажу? - Ванюш, я хочу быть с тобой, но потеряй полтинник? - Представь на секунду, что я тебе это сказал, и еще раз подумай. - Я бы ответил – не вопрос. - Конечно. - Почту за счастье. - Я так и вижу. - Я не мог перестать взрослеть. Это другое. - Я никогда тебя – - Ты ничего не говорил. Не нужно было. - Со всеми громкими словами, Ди: это ты меня не простишь. Никогда. Мы прожили потом еще три года – - В агонии. - Половину срока. - Хорошее слово. - Но ты же не сойдешь со своего, я все равно буду проклятый педофил, который наигрался, когда ты вырос. - Нет. - Заебись. - Нет. - И знаешь – я заебался оправдываться. Похуй вообще, хочешь, плюй мне в ебало, думай, как знаешь. Да, я хотел тебя сильнее, пока ты не набрал. Я скучал по тому, каким ты был. Я любил твои… блядь, нахуй. Волосы, которые ты остриг, твои лодыжки, твое лицо без уебанской вахабитки, и у меня руки помнили, как тебя обнять за пояс, и я мог еще поднять тебя в воздух, и было время, когда от тебя было глаз не отвести, и так было не всегда. Но – Думал, он скажет, - это время прошло, когда ему перестало быть шестнадцать. Это было вранье, и мечта о весне длилась дольше, гораздо дольше, но к этим словам Антон привык и, пожалуй, не знал, как спорить, не знал, стоит ли, не знал, почему продолжал упорствовать, лучше времени не было – чем его шестнадцать лет. Семнадцать. Восемнадцать. Лучше времени, чем вечная весна в Краснодаре, Антон не мог вспомнить. И все-таки как было бы здорово, если бы хоть раз – Денис увидел себя, его глазами. Если бы понял, что он потерял, если бы убедился, что никогда – они не говорили об одном и том же. Если бы поверил - что, когда мечта о весне развеялась, - Антон по-прежнему любил его. По-прежнему любил его всем сердцем. Где бы он ни был. Кем бы ни стал. Как бы снаружи ни выглядел. А Денис ответил: - …ты тоже мог сказать мне. - Ты бы сожрал меня живьем. - Внешность это выбор, ее поменять не трудно. В пределах того, что кости позволят. - Если бы все было так просто – - Все и есть так просто. Ты берешь и воруешь у себя шанс жить и радоваться. У него кстати тоже. Это было абсурдно, и было наивно, и меньше всего на свете Антон верил в то, что Дениса ебет его счастье - с другим мужиком, меньше всего хотел верить, что Денис готов – к его счастью, с другим мужиком, и ни о чем уже не пожалеет, и все-таки на секунду он заблудился, в зеленом саду после дождя, в ядовитом тумане, в его серьезных, печальных глазах, и это была ловушка, конечно, но Антон признался: - Я не хочу его ранить. Хватило того, что было с тобой. - Как практика показывает, мы очень по-разному понимаем – то, что было со мной. - Что бы ты обо мне ни думал, я не считал никогда, что мир должен прогнуться под меня. - Возможно, это твоя главная ошибка.