Быстротечность

Какаши сидел с понурым лицом, медленно поднося плошку с щами ко рту и опуская обратно. Затем он подтягивал к себе жбан с квасом, делал внушительный глоток и начинал все сначала. Его дружина сидела поодаль непривычно тихая. Никто не собирался веселиться, пока князь их хмурится. Все ему сочувствовали и тихо молились, чтобы был терпеливым к ударам Господа. Дело все было в том, что повадались на их земли ходить степняки-нируны, что по натуре своей были кочевниками. Оттого лесные и оседлые тиверцы, что первыми попались им под руки, были наголо разбиты темной ордой, города их спалены, а почти все население уведено в плен. Сначала Сакумо, отец Какаши и великий князь северян, не обратил на это должного внимания. Дружина у него была добротная, крепкая, княжество их находилось на западе, до куда нируны ещё не доходили – беспокоиться особо было не о чем. Однако когда ордынцы уничтожили Сож – главный град радимичей, ближайших соседей владений Хатаке, Сакумо напрягся. Вестимо, дружина его не справиться с непобедимой степной армией, удерживать их натиски, не вступая в бой, тоже не получится. Не желая допускать смерти своего народа, Сакумо сделал единственно верный выбор: собрал осемь обозов, доверху набитых почестями, созвал свою дружину и поехал на встречу с ханом. Какаши было порывался поехать с ним, но батька строго приказал сидеть в тереме и строго держать вотчину свою. Долго ли пробыл великий князь в окружении ордынцев, долго ли переговаривал с ханом, но вернулся он во владения свои с великом ярлыком, который не только подтверждал законность княжения Сакумо, но и гарантировал ненападения со стороны нирунов. Однако ж князь-батюшка все равно был невесел. Тяжелыми шагами он поднялся в терем, отдал жезл греческий, снял с себя бармы парчовые и поманил сына в свои покои. Много тогда Какаши услыхал: и как батюшке долго пришлось уговаривать хана, и как заверять, что не будут северяне против баскаков восстания поднимать, и что дань даже согласны платить. Хан оказался сообразительным – если изначально Сакумо думал, что придётся ему общаться аки со зверем безмозглым и диким, то все не так оказалось. Хан этот был умным, предусмотрительным и понимающим. Вся его армия уже была на последнем издыхании – приближалась зима, а ни одежды, ни кони их не были готовы к суровым холодам. Тогда и договорились князь с ханом, заключили ряд. И вот тут начиналась роль Какаши: чтобы ряд свой чем-то закрепить, договорились они об обмене. Хан даёт Сакумо ярлык на великое княжение, а чтобы ордынцы не обманули и не напали на северян, Сакумо затребовал омегу из дома каановского. Коли будет ряд соблюдаться – омега станет лю́бым зятем, а коли нарушится – напоют его бояре отравами и правыми будут. Хан сначала ни в какую не соглашался. Как понял Сакумо, у него этот омежка единственным был, все остальные детища альфами уродились. Да как ему сказали, ещё и не от любимого. У них ведь не христианские обычаи, супругов можно было много брать. Вот и у хана было четверо, однако самым любимым был старший, байбиче, который и родил ему омегу старшенького. Да только долго они вместе не прожили, не пережил супруг походов длительных, отдал душу и был захоронен подо льдом. Казалось, что Хан очень дорожит своим чадом, не желает отдавать в земли незнакомые. Но делать было нечего – договорились они переженить детей своих и ударили по рукам. Страшно было Сакумо сына своего женить на язычнике степном, страшно было принимать татара иноземного в свой дом родной да делать было нечего. Какаши выслушал отца, слова не молвил, поклонился, поцеловал на прощанье руку и вышел в свои покои. Не рад он был, конечно не рад. Всю жизнь грезил о муже добром, ясноглазом, чтобы коса русая до земли самой спускалась, а в ширину была как два перста, чтобы христианином примерным был и верным тятенькой для детей его. А тут невесть кто – монгол с каким-то верованиями в Небо, с глазами узкими да черными, с лицом плоским и некрасивым, с культурой чужой, Какаши непонятной. Как жизнь их семейная будет складываться, если они такие разные? Были случаи, когда князья великие рождались от союза с печенегами или половцами, а вот чтобы от монгольца – впервые. Как народ-то воспримет? Как детей потом воспитывать, в чьей вере? Разумеется, надо их крестить, как любого нормального человека, а если вдруг этот монголец станет противиться? Сам веру Какаши не примет и детей не отдаст? Как много вопросов и как мало ответов. Вспомнив старую пословицу "утро вечера мудренее", Какаши глубоко вздохнул, прочитал молитву на сон грядущий и погасил лучину.

***

Омегу привезли спустя 3 месяца. Он ещё около двух недель провел вместе с отцом своим, ханом,  а потом уж доехал до града стольного. Звали омегу Алагай, он был совсем юным, маленьким и строптивым. Длинный шрам через все лицо указывал на любовь Алагая к различным авантюрам, а строгий и гордый взгляд не угасал даже тогда, когда омегу заставили выбросить монгольскую одежду, вместо неё принять северную, креститься и принять имя Ирука. Он был непреклонен ни перед кем, никто не мог стать для него авторитетом. Даже читая молитвы казалось, будто он делает это с нисхождением. Боялся Какаши супруга своего нареченного, но все-таки любил больше. Как увидел его впервые, так и обмер. Не их породы Ирука был, но с какой статностью и царской манерой он держался, любо дорого смотреть было. Глазки красивые, узкие, аки месяц растущий на небе, маленькие длани, длинные-длинные волосы цвета дубовой коры, тело будто колосок в поле колыхалось. Каждый день любовался Какаши таким подарком, с жаром брал его каждую ночь, забирая то, что ему принадлежит по праву. А Ирука все с таким же гордым видом смотрел на супруга, знал, какую власть он над ним имеет, игрался с ним по-доброму, но любил его так же, как и он его. Не сразу он принял чувства чужака, которому его подарили фактически, но с первым чадом рожденным полюбил искренне и нежно. Великий хан продолжал свои завоевания, расширял свою кочевую империю до невиданных размеров, но маленькое княжество в устье реки не трогал. Держал слово, данное князю, помнил о сыне своём любимом, навещал внуков своих подросших да призадумывался, как так хорошо все у них сложилось в судьбах.