Всё, что ты позволишь

Глаза у Северуса были серьёзные и строгие, почти холодные. И они терзали, и требовали, и вынимали из него, Гарри, душу, эти поразительные глаза; должно быть, будь на месте Гарри кто-то другой, кто угодно ещё, и он счёл бы взгляд Снейпа бесстрастным и расчётливым — но Гарри видел, нутром чуял необъяснимое и практически неуловимое волнение этого взгляда. Волнение, сделавшееся почти осязаемым, когда Северус в мгновенной ласке прижался ладонью к его щеке и тихо уточнил, бездумно лаская пальцами кожу: — Ты уверен? Натысячупроцентов. Гарри позволил себе эту маленькую шалость — сладость крошечной заминки, как если бы он в самом деле мог засомневаться, как не был готов на всё, всёчтоугодно на любое сумасбродство, на любую… Глупость. Слово, сделавшееся в его голове камнем преткновения. Но сейчас Гарри думать о нём отказывался: он смотрел на Северуса, этого нового, в самом деле чуточку взволнованного Северуса, и было что-то восхитительно-сладкое в том, что озвученное им предложение довело этого всегда сдержанного человека до подобных эмоций, что он даже не предполагал… — Абсолютно, — хрипло ответил Гарри секунду и бесконечный взгляд глаза в глаза спустя. И, улыбнувшись, коротко потёрся щекой о чужую дрогнувшую ладонь. — Я хочу этого. А ты?.. Целую секунду повисшего после его вопроса молчания Гарри казалось, что сейчас Северус покачает головой, но чужие глаза — чернильные омуты — едва заметно расширились, зрачок затопил радужку, и Снейп проурчал тем самым бархатным шелестящим тоном, до которого его обычно безжалостный голос спускался лишь в такие моменты: — Хочу ли я взять вас, мистер Поттер? Какая дилемма… И раньше, чем Гарри успел сказать хоть слово — возмутиться, ответить остротой, хотя бы фыркнуть, — чужие губы накрыли его собственные, и это был голодный, голодный поцелуй, как если бы они не целовались никогда прежде, и рука Снейпа, привычно-властная и требовательная, скользнула по его затылку, стиснула пряди, дёрнула — к себе, ещё, телом к телу, так, что новая порция сладкого яда чужого шёпота обожгла Гарри подбородок. — Почувствовать, какой ты горячий и тесный изнутри, увидеть, как ты реагируешь на каждое прикосновение… подобрать правильный угол и заставить тебя перейти на крик… даже не знаю, право. А потом — подмял под себя, как-то разом, в одно торопливое движение, Гарри сам не понял, что произошло, только что они оба стояли в знакомой гостиной, на треклятом белом ковре, который Гарри исправно засыпал пеплом каждый свой визит, и вот уже ковёр этот очутился у него под лопатками, а Северус — сверху. И между заполошными, жадно-злыми поцелуями, больше похожими на атаки, он, Снейп, умудрялся вставлять: — Мерлин, Поттер, ты… — секундное движение ладонью по затылку в безотчётной ласке, — не перестаёшь меня удивлять, — быстрый поцелуй-укус в дрогнувший кадык, — о чём ты только думаешь… — нетерпеливое движение бёдрами. — О тебе… — прохрипел Гарри почти беспомощно, притягивая его к себе, ближе, и жадно отвечая на поцелуи; потом отстранился — на одно мгновение, на один удар сердца, только чтобы сдавленно выдохнуть Северусу в губы: — О тебе внутри меня. Я думаю… я думаю об этом довольно давно. Глаза Снейпа сделались чернее самого чёрного цвета. — Мордред, Поттер… — практически беззвучно выдохнул он, обхватив его лицо обеими ладонями. — Ты, восхитительно порочный мальчишка… И это стало последним связным предложением, на которое оказался способен кто-то из них. Поцелуи вернулись; поцелуи продолжились; поцелуи сделались злее и безжалостнее — теперь они почти жалили, так, что от них ныли губы, но это была сладкая, правильная, самая изумительная на свете боль. Гарри растворился в ней, потерялся, сделался с нею одним целым, весь превратился в это сплетение нетерпеливых тел, в эти торопливые ласки, в эти пожар и бурю внутри, в сухость в горле и мучительную тяжесть в паху… Он не знал даже, кто из них взмахнул палочкой, чья магия избавила обоих от мантий; Гарри этого не заметил — Гарри заметил лишь то чудовищно-прекрасное мгновение, в которое Северус приник к нему ближе, всем телом, горячий, напористый, обнажённый и… Гарри скользнул ладонью по чужому животу, ниже, к члену… такой же безнадёжно-возбуждённый, как и он. И Северус толкнулся ему в ладонь, и впился зубами в мочку его уха, и выдохнул еле слышно: — Мордред, мне… стоило бы сказать, что я буду аккуратен. А потом — с неожиданной яростной страстью впился в его шею. И, отстранившись и на мгновение коснувшись одними кончиками пальцев получившегося засоса, добавил Гарри в самые разомкнутые губы: — Но к чему лгать? Гарри, наверное, должен был что-то ответить — ну хоть что-нибудь! Но, Мерлин великий, всё, на что он оказался способен, — один глухой жалобный стон, воплощение нетерпения, голодное движение бёдер: прикоснись ко мне, поцелуй меня, возьми меня, ну же, в самом деле, неужели нам нужна эта треклятая аккуратность, только посмотри, как я… Его накрыло вдруг чувством чудовищной, невозместимой потери: Северус приподнялся, соскользнул с него, навис сверху. Успокаивающе скользнул ладонью по его шее и легонько сжал, когда Гарри обеспокоенно дёрнулся. Почти коснулся губами губ. И хрипло проурчал: — Перевернись. И обопрись на локти. И Гарри прошибло чувственной дрожью от того обещания, которое сквозило в этих словах. Он умел быть послушным. Пожалуй, это было одной из тех вещей, которые Северус с лёгкостью способен был сделать с ним: свести с ума, возбудить, довести до состояния, в котором кажется, что ты можешь совершить или сказать что угодно, любую нелепицу, любое безумство, и — заставить слушаться. Беспрекословно. Северус Снейп умел поощрять послушание. Гарри покорно перевернулся на живот, оперся на локти и замер так на мгновение, близоруко уставившись в ворс ковра; его очки, снятые Северусом несколько минут назад, остались лежать на низком круглом столике, но Гарри не нужно было хорошего зрения для того, чтобы почувствовать, как прижался вдруг к его плечу чужой горячий рот; как Северус сперва измучил его кожу зубами, а после — выласкал умелым нежным языком; как его ладони скользнули по горячей спине, вычертили рёбра, спустились ниже и… Может быть, ему и почудилось оно, это урчащее: — Совершенный… Может быть. Но широкая влажная полоса, которую прочертил чужой язык по линии его позвоночника, померещиться Гарри не могла, как не могли ему привидеться и эта крепкая, бескомпромиссная хватка на бёдрах, и жадный выдох, обжёгший чувствительную ямочку на пояснице, и… — Приподними бёдра, — хрипло приказал ему Северус Снейп. И этого не было даже в самых смелых фантазиях Гарри Поттера. Было ли одной из них происходившее сейчас? Может, Гарри в самом деле тихо сошёл с ума, потерялся в одной из своих невозможных, не имеющих права сбыться иллюзий? Яуженетакуверенвответе. Одна из ладоней Северуса нырнула ему под живот, обхватила пульсирующую плоть, выласкала по всей длине, и он прошептал за секунду до того, как мир Гарри взорвался: — Раскройся для меня. И его язык — горячий и острый, восхитительно умелый, благословение и проклятие небес — ввинтился в беспомощно дрогнувшее тело, проник внутрь, замер там, жаркий, словно бы пульсирующий. А потом выскользнул — и толкнулся вновь, с большей силой и яростью, и взял рваный сбивчивый темп движений, и кто-то то ли застонал, то ли закричал, то ли заскулил, всё вместе — Гарри не сразу понял, что этим кем-то был он сам, что это он, вспотевший и задрожавший, давился глухими стонами и нетерпеливо двигал бёдрами, подставляясь под торопливый ритм чужих толчков. И не осталось ничего, ничего больше в целом мире, кроме его ломкого: — Мер… лин… И шума в ушах, и бешеного биения сердца, и нарастающего жара в паху, и восхитительного головокружения, и этого незнакомого, но такого правильного, такого нужного дискомфорта. И, конечно, сдавленного, на потерявшемся выдохе: — Се… С-с-северус… — Это не было тем, о чём я говорил, — всё ещё севшим голосом пробормотал Гарри многие и многие минуты спустя. Оба они сидели на ковре, у разожжённого магией камина, кутаясь в наколдованный Снейпом плед, и соприкасались плечами, и можно было, чуть повернув голову, ткнуться губами Северусу в шею, туда, где алел оставленный им след, и Гарри ещё подрагивал от недавно пережитого удовольствия. Северус хмыкнул и едко осведомился: — Хотели, чтобы я наскоро выдрал вас, мистер Поттер? Но ласковая ладонь, ютившаяся у него, Гарри, на бедре и сжавшаяся в это мгновение, так резко противоречила холодности его тона, что Гарри не сумел удержаться от улыбки. И пробормотал: — Ну… что-то вроде того. Я хотел… чтобы тебе тоже понравилось. Снейп помолчал. Затем прижался губами к его виску. И выдохнул еле слышно, словно у него разом сел голос: — Ты даже не представляешь себе, глупый мальчишка. Ты даже вообразить себе не можешь, как мне понравилось. И, отстранившись вдруг, добавил в прежнем своём строгом тоне: — Тем не менее не в моих правилах торопиться. Удовольствие нужно растягивать, Гарри, пробовать каждый из гаммы его вкусов по отдельности. Спешка в этом деле ни к чему. Гарри, начавший улыбаться ещё на собственном имени, произнесённом Северусом так непринуждённо, так восхитительно легко, прослушал добрую половину его тирады и только кивнул. А потом притёрся к нему, ткнулся коленом в колено и прошептал, едва задевая губами точёный срез чужой скулы: — Значит, в следующий раз мне придётся быть настойчивей. Глаза Северуса на мгновение расширились, но тут же насмешливо сузились. — Вы бросаете мне вызов, аврор Поттер? — нарочито холодно уточнил он. — Так точно, целитель Снейп, — отозвался Гарри на выдохе — и полез целоваться. Спустя тысячу поцелуев — самых разных, от жадных до плавных, от грубых до осторожных, от алчных до почти что нежных — он отстранился, взмахнул палочкой и поморщился. Часы показывали одиннадцать. — Похоже, мне уже пора, — пробормотал Гарри; каждую их встречу наступал этот негласный, не обговариваемый вслух никогда, но необходимый и, как он с сожалением осознавал, неизменный момент: прощание. — Завтра с утра очередной разбор полётов, придётся появиться в Аврорате пораньше, так что я… И, замявшись, вместо того чтобы закончить, поднялся на ноги: Гарри так и не научился прощаться со Снейпом, всегда выходило скомканно и нелепо, почти похоже на бегство. Вот и теперь, замешкавшись на мгновение, он огляделся вокруг в поисках своей мантии — оставалось лишь надеть её, урвать прощальный поцелуй и уйти. Уйти… Северус наблюдал за его поисками мантии несколько мгновений: не поднимаясь с ковра, сидя вот так, обнажённым (Мерлин, как чудовищно волнительно было думать об этом!), с одним только пледом на плечах. Потом — Гарри заметил это боковым зрением, он готов был поклясться, что видел это, — тонко улыбнулся и негромко произнёс: — Не понимаю, чем тебя не устраивает моя кровать на эту ночь. И Гарри, только-только нашедший и поднявший с пола мантию (потому что по-маггловски забыл о существовании Акцио), вздрогнул и выронил её из рук. Обернулся. Неверяще взглянул на Северуса. И хрипло уточнил: — Я… могу остаться? Снейп закатил глаза. — Если желаете, аврор Поттер, могу порекомендовать вам отличного колдомедика, специализирующегося на проблемах со слухом, — невозмутимо ответил он. А затем, гибкий и порывистый, легко поднялся на ноги вместе с пледом. Направился к дверному проёму, ведущему в коридор: дальше, чуть правее, располагалась спальня. И, обернувшись уже в дверях, смерил Гарри чуточку раздражённым взглядом, тут же смягчившимся, впрочем, как будто — и мысль эта была преступной и невозможной — сердиться на Гарри не мог. Только закончил сдержанно: — Да, Поттер. Да, ты можешь остаться. Очень рассчитываю на то, что ты не храпишь.

***

Гарри влетел в Аврорат как ошпаренный — он уже безнадёжно опаздывал на планёрку. Разумеется, когда ты Главный Аврор и, в сущности, планёрку эту и проводишь, твоё позднее появление расценивается не как опоздание, а как изменение в расписании — один из самых удобных моментов при работе на руководящей должности. Его уже ждали: его команда, его подчинённые, его группы специального реагирования — словом, все те, за кого он отвечал перед Кингом головой и за чьё раздолбайство щедро раздавал дополнительные смены и ночные патрулирования. Когда Гарри, извиняясь на ходу, влетел в кабинет, ни один из них не издал ни звука, не было ни одного шепотка, ни одного косого взгляда, но что-то… Вот именно. Ни одного взгляда. Они кивали. Они соглашались. Они безропотно принимали дополнительные патрули, которые Гарри назначил каждому проштрафившемуся. И вот это-то и было странным: дружеская обстановка и приятельские отношения, которые он создал в Аврорате, имели и свои минусы — как правило, мало кто с первого раза и без споров соглашался на отработки собственных промахов. Всегда были эти «дракклы, ну Гарри!», или «да брось ты, давай лучше сгоняем в бар за мой счёт», или «у моей сестры день рождения, ты, между прочим, прекрасно об этом знаешь, а я вообще твой лучший друг!» — словом, возмутительное отсутствие субординации, как это обозвал бы Северус. Но сегодня… Ни один из них не говорил ни слова. Даже громила Кэйси, с которым у Гарри так и не наладились до конца отношения, только угрюмо кивнул, коротко взглянул на него и тут же отвёл взгляд, когда Гарри сообщил ему, что за отсутствие недельного отчёта он отправится патрулировать коридоры Отдела Тайн. И вид у Кэйси был при этом до того… напряжённый и неловкий… Как если бы он стал свидетелем чего-то неприличного. Мордред, в чём дело? Рон? Рон, на которого Гарри беспомощно взглянул в это мгновение, тут же закашлялся и уставился на собственные колени. Это было… это было что-то новенькое. И, судя по тому, что Кэйси был не единственным человеком, который так себя вёл, случилось что-то, известное всему Аврорату. Гарри как-то сразу же интуитивно понял, что припирать к стенке всех авроров смысла не имело и могло даже навредить ситуации — пусть он вообще не понимал её, эту ситуацию. Поэтому, закончив с традиционным разбором полётов, он только и сказал: — Рон, задержись, пожалуйста. Мне нужно поговорить с тобой. Все остальные могут приступать к своим должностным обязанностям. И, как только последний аврор, кроме них двоих, покинул кабинет, как только защитные чары мягко завибрировали, оповещая его о том, что никто не пытался подслушать их разговор, Гарри тут же спросил: — Что случилось? Рон тоже вёл себя странно. Честно говоря, Рон-то и был самым странным кусочком этого пазла. Он не смотрел на него в течение всей планёрки, всеми силами избегал зрительного контакта… и, когда Гарри сказал ему остаться, только безмолвно кивнул. И теперь Рон… теперь Рон вздрогнул, как будто Гарри начал на него орать. И медленно, запинаясь — так странно и непривычно для нынешнего Рона, вечно бесшабашного весельчака, — начал: — Гарри, я… мне так жаль, честное слово, мне ужасно жаль, просто мы с Дином… Вы с Дином? Что? — Подожди, — тут же перебил его Гарри, который всё меньше и меньше понимал происходящее. — При чём тут Дин? За что ты извиняешься? Я пытаюсь понять, что за чертовщина тут творится и почему все ведут себя так, будто кто-то умер, а ты мне сказки про Дина. Рон вскинул голову и шокированно уставился на него. Затем сдавленно уточнил: — Ты… ты что, не видел? — Не видел чего? — переспросил Гарри, начавший понемногу закипать. Рон колебался несколько секунд: на лице его отразилась мучительнейшая внутренняя борьба. Затем, коротко вздохнув и кивнув, как кто-то, кто принимает смерть, он взмахнул палочкой и пробормотал: — Акцио «Ежедневный Пророк». Газета, которую Гарри ненавидел всем сердцем, влетела, направляемая движением палочки Рона, прямиком ему в руки. Ещё не до конца вникнув в происходящее, Гарри рефлекторно поймал её и автоматически опустил взгляд. На первой странице красовалось несколько предложений, явно выдержек из статьи, с кричаще-жирным шрифтом: «Скандальные подробности личной жизни Национального Героя! С кем встречается всеми любимый Гарри Поттер? Кто завоевал сердце нашего Победителя? И готова ли магическая общественность к ответу на эти вопросы?» И подпись в правом нижнем уголке: «специальный корреспондент Рита Скитер».