ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Тэхен смахивает с глаз слезы и присаживается на мраморные ступени. Они уже не холодные: утреннее солнце нагрело их первыми, будто специально для того, чтобы Тэхен не вздрагивал, касаясь бледно-розового мрамора обтянутыми тонкой тканью джинсов ногами.       Яркое утреннее небо режет глаза ядовитой синевой. Будто оно может сделать еще больнее, и так забрав к себе самое родное существо на всем белом свете.       Где-то за ребрами разливается тягучая, густая пустота. Разливается, прожигает насквозь грудную клетку и выплескивается наружу, с ужасающей скоростью заполняя собой все вокруг: весь огромный мир пустеет с каждой секундой, и вот уже совсем ничего не остается: только эти мраморные ступени и Тэхен, съежившийся на них как уставшее загнанное маленькое животное.       Тэхен часто читал в книгах и слышал в песнях, как люди не могут прожить без любимого. Смешно думать о том, как жить дальше свою жизнь, если не хватает глотков воздуха, чтобы даже прожить хотя бы несколько следующих секунд.       Парк напротив шелестит опадающей беспорядочно листвой. Она опадала здесь вчера и, наверное, завтра здесь будет такой же мерный, степенный листопад. И мимо будут медленно проползать желтые автомобили такси, подмигивая, и всё будет точно так же, как сейчас и как было всегда. И Тэхену кажется, что он точно так же останется сидеть на этих мраморных ступенях. Потому что с того самого мгновения, когда небо забрало у него Чонгука, чувство, что вселенная выбросила из жизни и самого Тэхена, всё не покидает.       У Тэхена теперь есть только он сам и эти мраморные ступени. А у Чонгука есть теперь целый мир. Он смотрит на него со своей оглушающей высоты и, наверное, улыбается. И если видит сидящего на мраморных ступенях Тэхена, то улыбается, наверное, грустно, потому что не может прямо сейчас протянуть руку, схватить за шиворот и с шипением «Простудишься же!» поднять его на ноги.       Но у Чонгука теперь есть компания поинтереснее Тэхена: где-то там, в самой глуби небес, его щеки поглаживают звезды, нежно проводят по волосам своими отблесками и улыбаются ему так тепло — не так очаровательно, как Тэхен, хочется думать Тэхену, но разве может он сравниться со звездами?       Тэхену думается, что он не первый и не последний человек на земле, так же не знающий, как жить дальше, куда ступить следующий шаг и как вообще дышать в этом тугом безвоздушном пространстве мира, где нет сейчас любимого человека. Тэхену думается, что у всех этих людей, наверное, нашлись все-таки силы этот следующий шаг ступить: смешаться с мерным листопадом, подняв руку, прервать поток ползущих желтых машин такси, нырнуть в одну из них и отправиться доживать свою опустевшую жизнь дальше. Тэхен знает точно, что это возможно — просто жить дальше. У него не получится. Это он тоже знает. Тэхен не такой. Ему нужно держать Чонгука за руку, чтобы существовать, и если это теперь невозможно, то в существовании нет никакого смысла.       Тэхену вообще непонятно, как получается у всего этого мира вокруг продолжать бросаться желтой листвой и шуршать автомобильными шинами в этой установившейся оглушающей пустоте? Разве может быть мир без Чонгука? Разве не должен он превратиться, как в страшной сказке, в пустые картонные декорации?       Мир кивает лучами заходящего солнца, в мире наступает вечер, и мраморные ступени становятся холодными, язвительно подшучивая над мыслями Тэхена, словно намекая на свою реальность, вечную, все продолжающуюся реальность — несмотря ни на что.       Тэхен шевелит посиневшими от холода губами, пытаясь ответить пустому миру что-то резкое, поднимает голову, в надежде бросить грубость вслед ускользающему солнечному лучу, но не успевает: луч разбивается о черный шелк вскочившего на макушке вихра, и в мире остаются только тени.       Чонгук появляется перед Тэхеном внезапно. — Пойдем домой, Тэ, — говорит он, приглаживает вихор на макушке и протягивает руку, помогая подняться.       Тэхен держится за его жесткий темно-синий рукав, не выпускает его до самого дома, и отмирает, только когда входная дверь захлопывается, оставляя пустоту позади. — Ты ничего не готовил на ужин? — интересуется Чонгук, сбрасывая с плеча сумку. — Тэ?       Тэхен приваливается к дверному косяку и просто улыбается. Мир, в котором снова есть Чонгук, заслуживает его самой теплой улыбки. — Ты снова просидел весь день у входа в аэропорт, Тэхенни? — ласково шепчет Чонгук, заглядывая в лицо. — Малыш, ты когда-нибудь отморозишь себе задницу, а твоя задница мне очень дорога. — Я не могу без тебя жить, Гукки, — тоже шепчет Тэхен и почему-то очень счастливо плачет. — Что же нам с тобой делать? — улыбается Чонгук, прижимая всхлипывающую дрожащую фигурку к себе. — Я уже и так перешел на самые короткие рейсы и не летаю дальше Пусана, а ты все равно… Ты хочешь, чтобы я вообще ушел из авиации?       Тэхен пожимает плечами. Он не знает. Он точно знает только одно: каждый раз, отдавая Чонгука небу, он впускает в себя пустоту, которая разрывает его изнутри и когда-нибудь разорвет на кусочки.