ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Приборы привычно подмигивают красно-зеленым дрожанием с черной панели.       Тэхен вздыхает и отворачивается к иллюминатору. Даже странно называть иллюминатором эту огромную панель из толстого стекла во всю стену. Когда-то так ее назвал человек с планеты Земля, и это казалось правильным.       Все тогда казалось правильным: и спутанные волосы того человека, черными волнами обрамляющие лицо, и его глубокий и тянущий в себя взгляд. И то, что этот человек вдруг оказался здесь, среди всех этих приборов и панелей в обход всех правил и запретов — тоже казалось правильным.       Наверное, с тех пор для человека прошло непростительно много времени — это для Тэхена закончился всего лишь очередной рабочий квадрат и начался другой, а там, на этой нежной зелено-голубой планете прошло, говорят, почти три с половиной тысячи лет.       Тэхену все это понятно: в школе еще и не такое учили, но он все еще в глубине души надеется, что там, на Земле, по нему всего лишь успели соскучиться, что просто губы немного побледнели без поцелуев, что просто шелковая белая рубашка с манжетами сменилась на другую, что просто суета многочисленных дел немного подстерла из памяти ту случайную встречу, переросшую в череду еще таких же случайно-неслучайных встреч… — Ты ведь знаешь, что это не так, да? — не устает напоминать ему Намджун. — Знаешь, да? — Знаю, — кивает Тэхен, но все равно душа рвется за грудную клетку и тягуче болит. Хочется, чтобы все было не так.       На планете Земля прошло тридцать пять долгих столетий, и вряд ли за это время цивилизация, которую по приказу командования Тэхен разрушил до основания всего несколькими манипуляциями, сумела восстановиться до хотя бы прежнего состояния.       Вряд ли.       Тэхен это понимает. И от этого хочется плакать, хотя физиологией этого не предусмотрено. Хочется плакать, уметь плакать точно так же, как плакал тогда Сокджин, провожая Тэхена в пустынном поле к его капсуле. Хочется вернуться в тот момент и вытереть слезы, бегущие по этому красивому лицу, хочется, не взирая на все доводы и протесты, просто сгрести его в охапку и утащить с собой в капсулу, забрать навсегда с этой пустынной земли и оставить рядом.       Сокджин недолго бы оставался рядом: его человеческая земная физиология на это не рассчитана, и уже к концу обычного для Тэхена рабочего дня Сокджин угас был как маленькое теплое солнце, угас навсегда, как угасла его цивилизация, просто потому что закончился срок эксплуатации.       Тэхен это знает.       Но все равно… — Ты ведь понимаешь, что всему есть свои причины, да? — не устает напоминать ему Намджун.       Тэхен понимает. Он помнит правила.       Но еще он помнит, как шелестели где-то под куполом неба столетние кедры, как издали лилась тихая музыка и как Сокджин учил его танцевать в мятном свете Луны. — Этикет танца — это великое искусство, — наставительно говорил тогда Сокджин, улыбаясь своими полными блестящими губами, которые все время хотелось поцеловать. — Приближаться друг к другу ровно настолько, чтобы коснуться кончиками ног и рук, но не касаться душами… Не помню, кто это сказал, но звучит красиво, правда?       У Тэхена тогда не получилось. Его душа рванула первой, минуя конечности, и прикоснулась, вплавилась целиком в сокджиновы черные глаза.       Сокджин называл станцию Тэхена «планетой Нибиру». Тэхену хотелось рассказать, что никакая это не планета — просто рабочий транспорт, инспектирующий Вселенную на предмет порядка в колониях, просто обычный звездный десант, следящий за тем, чтобы цивилизации с истекшим сроком годности были вовремя утилизированы… Тэхен ничего не рассказал тогда Сокджину: просто не хватило времени, сил, чувств — их было так мало, что не хотелось тратить их на что-то другое — только на нежность, только на прикосновение, только на нарушение этикета танца, потому что танцевать с Сокджином было сладко и умиротворяющие, будоражаще и волнительно.       Так больше не было никогда. — Ты же понимаешь, что никогда больше не встретишь Сокджина? — не устает напоминать Тэхену Намджун. — Может, за это время там, на планете Земля, появился еще один такой же, может, его тоже зовут Сокджин, но это будет совершенно другой человек — просто идентичная единица Вселенной?       Тэхен понимает.       Он отворачивается от иллюминатора и просматривает рабочие таблицы заданий.       Срок годности этой, уже другой, новой цивилизации заканчивается. Снова. Прошло уже достаточно много времени. Рабочий квадрат вступает на новый виток, и Тэхен очень хорошо знает свою работу. Его задание однозначно: цивилизации с истекшим сроком годности следует утилизировать.       Красные рычаги на панели готовы, нужно просто коснуться крайнего правого, и система запустит механизм уничтожения. — Мы рано в этот раз, — кивает Намджун на первую страницу бортового журнала. — У Земли есть еще примерно сотня их земных лет до уничтожения. Как думаешь, стоит оставить это дело следующему патрулю? Или просто заранее решим все вопросы? Правилами это не запрещено… ни то, ни другое…       Тэхен вглядывается в смутную космическую даль, окрашенную слегка исходящим от планеты Земля голубоватым свечением.       Там когда-то жил смешной и красивый Сокджин. Он прекрасно держался в седле, довольно мило пел и умел танцевать так, словно для того, чтобы взлететь в космическое пространство, ему даже крылья были не нужны. И Тэхену рядом с ним были не нужны крылья — ни для чего: ни чтобы взлететь, ни чтобы разбиться, упав с высоты.       Может быть сейчас, спустя почти тридцать пять земных веков, на этой планете снова живет Сокджин. Может быть, он такой же красивый и сильный, и у него такие же полные губы и черный блестящий взгляд. Может быть, он выглядит совсем по-другому, но Тэхену все это вдруг почему-то становится неважным.       Он наклоняется над журналом и аккуратно помечает соответствующую графу в журнале веским «В процессе». Намджун усмехается и рапортует в центр о перенаправлении задания следующему патрулю.       Если на этой хрупкой планете сейчас, спустя долгие три с половиной тысячи лет, снова живет Сокджин, унаследовавший от своего далекого предка хотя бы имя, пусть он доживет свой крохотный век, не зная о Тэхене и его «планете Нибиру» — пусть смеется и рассказывает об этикете танца, пусть его шелковую белую рубашку теребит легкий земной ветерок, пусть, в память о тех черных, рассыпавшихся вдоль красивого лица волосах, ему не будет грустно, а по его лицу пусть не катятся прозрачные слезинки.       Тэхену хочется плакать.       Жаль, физиологией этого не предусмотрено.