Я не смогла бы так любить

      — … и если невозможно, чтобы они разделили вечность в этой Вселенной, создай ту, в которой они будут вместе!..       Именно под эту нелепую реплику из старой клишированной мелодрамы, идущей по включённому одинокому телевизору, Сонхва сбежал вниз, в холл общежития, где жила Баэм Су.       Он не оборачиваясь нёсся по улице мимо удивлённых прохожих: он боялся не успеть. Уже в автобусе он принялся звонить Мирэ, однако та упорно не брала трубку, из-за чего он нервничал ещё больше.       Судорожно выскочив из дверей на нужной станции, провожаемый многочисленными недоумёнными взглядами, Сонхва скрылся за поворотом высокого здания. Найдя среди однотипных высоток ту самую, Сонхва сухо и едва понятно выпалил "Спасибо" выходящему из двери подъезда дедушке, подхватывая дверь, тут же ныряя внутрь.       Сердце его колотилось галопом, пока он преодолевал стуча ногами один лестничный пролёт за другим, взлетая всё выше. Едва успев притормозить на нужном этаже, он принялся осточертело звониться в дверь той самой квартиры, пока дверь внезапно не распахнулась: на пороге его встретила Мирэ, успевшая недоумённо вскинуть бровь.       — Хва? Что ты здесь делаешь? — она казалась рассеянной и взволнованной; ночнушка-футболка сползла на одно плечо. — Я ведь сегодня не работаю... Сонхва, одним шагом наступая на неё, поцеловал тягуче и мокро, бескомпромиссно обхватил лицо ладонями, тонкими длинными пальцами прослеживая очертания скул. Замок захлопнувшей двери за его спиной щёлкнул, отрывая квартиру с заключёнными в ней двумя людьми от всего мира.       — Будь со мной. — выдохнул-прошептал ей в губы Сонхва с пробирающим до костей отчаянием в дрожащем голосе. — Будь со мной сегодня, Мирэ. Я заплачу столько, сколько попросишь... Мне кажется мой мир рушится. Склей его или уничтожь! Умоляю будь со мной! Я хочу тебя... — влажные кипящие горечью и страстью поцелуи переместились с её губ на линию нижней челюсти, горячечным фонтаном разливаясь по коже шеи и ниже по ключицам. — Хочу-хочу-хочу... Ты нужна мне... — как одержимый повторял он. — Нужна как никто другой в этой чёртовой жизни!       Мирэ поддавалась — у неё и в мыслях не было оттолкнуть его: она впервые видела его таким нуждающимся в ней и безропотно готова была предложить ему всё, что угодно. Пусть Пак Сонхва берёт у неё столько, сколько может и хочет взять, она не откажет ему, даже если это будет сильно больше того, на что она способна в любом из смыслов.       Поцелуи становились всё глубже и продолжительнее, движения, стремящиеся сорвать одежду с тела другого, всё резче и ожесточённее: между ними накалялся жар — красноватая пелена пылающего за окном заката оттеняла кожу лиц, создавая впечатление, что конец света уже наступил…       Сонхва покусывал её губы, вцепляясь в талию и бёдра, соскальзывал мокрым жаждущим ртом к её ключицам и плечам, нуждаясь во вкусе её кожи, постоянно подталкивая её в сторону спальни по небольшому коридору. Мирэ отвечала на поцелуи, едва не задыхаясь, вплетала пальцы в непослушные растрёпанные чёрные пряди, продолжая взъерошивать их больше прежнего.       Неизвестно как, они, сбивая окружающие предметы, спотыкаясь на собственной сброшенной одежде, но добрались до кровати: Сонхва обрушил Мирэ в белоснежные простыни, а сам опустился на неё сверху, притискиваясь горячей голой кожей к её коже так близко, что стало трудно дышать — они едва могли урвать себе глоток кислорода в этой лихорадочной карусели. Мирэ тихо застонала, ногтями одной руки заскребла по его спине, затылку, второй вторила очертаниям груди, скользила по напрягшемуся враз животу, нежно обхватывала его вставшую плоть.       Этот момент был до того интимный — что они оборвав поцелуй, синхронно нашли глаза друг друга, чтобы просто прочувствовать; просто быть; вместе. Мирэ помогла и направила его, Сонхва медленно вошёл в неё, и это единственное "медленно", на которое его хватило: девушка под ним — самая красивая, близкая и желанная — он никого с ней не сравнивал; вряд ли это вообще возможно.       Короткие тёмные волосы Мирэ, остриженные в прелестное каре, рассыпались по простыням, стон прозвучал глухо, кожа янтарно блестела от испарины в закатных лучах, пробивающихся сквозь полупрозрачные занавеси, когда она выгнулась навстречу ему, когда чуть запрокидывала голову, открывая шею, когда жмурила свои сверкающие колодцы обсидиановых глаз, когда приоткрывала пухлые искусанные им же губы…       Сонхва чувствовал будто его разбили на мириады частиц, а после резко собрали вновь.       Перед глазами пронеслась вся его жизнь до этого мига — и он начал двигаться.       Он почти сразу же задал бешеный быстрый ритм, врываясь в её тело, почти не покидая его. Мирэ стонала от каждого толчка, и её тело было столь красноречиво-отзывчиво на любое его действие: он целовал её — она ответно клала руки на его щёки и гладила, он менял угол вхождения и её ноги дрожали, его руки сжимали её грудь — она ахала, кожа покрывалась мурашками, он задирал её ногу себе на плечо, чтобы поцеловать голень — Мирэ сжимала его внутри и поджимала пальчики у маленькой фарфоровой ступни…       Сонхва толкался и толкался ей навстречу; с его виска сорвалась капля пота, скатываясь по щеке Мирэ как слеза, и ему чудилось, что не было ничего прекраснее этого зрелища. Ему казалось, что он сорвался, что почти опустошён, почти…       — Мне кажется я схожу с ума... — он был не уверен, что сказал это вслух.       Это выглядело немой глупой галлюцинацией, пока девушка, которую он боготворил, не заставила его поднять голову.       Сонхва вдруг осознал себя сидящим на постели абсолютно обнажённым и плачущим: жаркое гибкое девичье тело на его бёдрах точно не было миражом — но как они оказались в этой позе?       Мирэ обхватила его лицо ладонями и посмотрела прямо в глаза, надеясь своими ясными карими омутами, как лучами развеять тёмную мутную пелену отчаянья в чужих глазах.       — Хва. Не бойся сходить с ума. — проникновенно прошептала она; их дыхания смешались на их губах, будто закрепляя клятву. — Даже если это случится — я верну тебя. — она яростно потянула за пряди его волос, когда он попытался обречённо опустить веки; Мирэ не дала, напирая, и по слогам вбивала свой обет в его беспокойную больную на разные глупости голову: — Я. Верну. Тебя. Я обещаю.       И Сонхва оказался покорен её обещанию — он внимал ей и готов был к любому её приказу. Мирэ взяла его руку в свою, обхватила его возбуждённую до крайности плоть и направила в себя, опускаясь.       Сонхва неуверенно, словно впервые обхватил её ягодицы, потянул на себя, помогал двигаться, и он знал, что и Мирэ знала.       Это — был Их первый раз.       Впервые всё было так чувственно и ясно, впервые они делали это не по дружбе, не по договорённости, не прикрываясь играми в похоть и деньги.       Они любили друг друга и они… сплетались. Там, на белых простынях, в небольшой квартирке посреди огромного мира, не знавшего о них; там, где Мирэ была над Сонхва, а Сонхва был над Мирэ…       Мирэ любила его каждым вдохом, каждым касанием и поцелуем — безвозмездно, сильно и искренне, как никто другой на этом свете, и Сонхва отвечал ей тем же: он нежно перебирали волосы друг друга, мягко расцеловывали шеи, вздрагивая от накатывающего тёплыми волнами удовольствия, чуть хихикали, когда им удавалось тихо простонать вместе; плавные толчки, больше похожие на волны и покачивания сумели сделать самое важное — изничтожить то отчаяние, что захлестнуло их двоих вначале. Больше не было ни воющей боли, ни пустоты, ни страха. Было принятие, радость — была взаимность, и она зарождала новую петлю страсти, всё сильнее обхватывавшую их. Темп начал нарастать, поцелуи сменились на рваные вдохи, тихие стенания и стискивания пальцев на чужом теле — не то в нужде опоры, не то в жажде ещё более близкого контакта…       Тела стыковались плотно-близко, вливались одно в другое, сдавливаемые не то тисками несдерживаемой неимоверной страсти, не то такого же дикого поглотившего их с головами инстинкта. Мирэ хотелось долго-долго, но вспышки перед глазами обжигали, плыли ниже, искрились импульсами внизу живота. Её скрутило судорогой, ломало до белеющих разгорающихся звёзд перед невидящими закрытыми глазами, мученически вплавляли, сворачивая в вольфрамовую спираль — тонкую нить, жизненно-необходимую, важную, и она будто сама превращалась в лампочку…

Свет. Далёкий и ясный. Чистый как белый экран несуществующей матрицы.

      Её вновь нежно и мягко целовали, но вбивались резко и грубо, не жалея сжимая кожу на разведённых в стороны бёдрах. Мирэ обмякла, запрокидывая голову, вскрикнула раненной белой лебедью и почувствовала, как её в последний раз брали до конца одним мощным, но очень хорошо выверенным толчком. Сонхва не дал прийти в себя и резко вырвал себя из неё: упёрся лбом в её плечо, задышал раскатисто, задевая носом нежную кожу хрупкой руки.       Мирэ вдыхала с присвистом, цеплялась за его стальные острые плечи, не давая себе отключиться. Внутри растекалось эфемерное тепло и ощущалась фантомная пустота. Влагалище было залито его спермой. ***       Сонхва не помнил, как отключился.       Он просто резко проснулся, словно оказавшись выброшенным из чудесного сна в реальный мир.       Резво переведя взгляд на электронные часы на тумбочке, он едва ли не застонал от облегчения.       4:48 утра.       Он был в квартире Мирэ.       Её самой Сонхва, впрочем, рядом с собой не обнаружил: постель был пуста, но скомканная простыня намекала о том, что девушка лежала рядом с ним.       Поднявшись, он наспех натянул бельё и штаны, выходя в коридор и тут же застывая на пороге кухни. Потому что он нашёл её.       Какие банальные слова это были — и как много времени ему понадобилось, чтобы осознать их и свои чувства.       Сонхва смотрел на неё, стоящую у окна: Мирэ глядела на восходящее солнце, в ночнушке и накинутом поверх плеч пледе. На бледной коже шеи, озарённой золотистым светом, расцветали многочисленные следы прошедшей ночи. Сонхва смотрел на них, испытывая чувство стыда, смешанное с облегчением.       "Всё, что между нами случилось — было... Это не сон, это не сон..." крутилось в его голове.       Слабый ветерок проник в комнату, играясь с тёмными прядями Мирэ, и Сонхва смотрел на это боясь пошевелиться, не смея моргнуть, не думая вдохнуть — только бы не разрушить этот чудесный миг: миг полного покоя, когда все его мысли, чувства и переживания наконец нашли логическое объяснение.       Сонхва шагнул вперёд, и с трудом разомкнул губы для самых важных в его жизни слов.       — Я люблю тебя.       Мирэ не повернула головы в его сторону, всё также любуясь рассветом, а затем негромко ответила:       — 35000 вон.       Он замер, шокированный и ошарашенный.       — Что? — едва сумел выдавить он.       — Не притворяйся, что не расслышал.       Сонхва скрипнул зубами, в миг оказываясь рядом с ней.       — Я сказал, что люблю тебя, Мирэ. — он резко схватил её за плечи, разворачивая к себе лицом и встряхивая: — Скажи, что не чувствуешь ко мне того же! Посмотри мне в глаза и скажи это!       Мирэ подняла взгляд, глядя ему в лицо с такой грустью, что в груди у Сонхва всё потяжелело.       — Хва. — он опустил руки и поджал губы, в то время как Мирэ мягко и горько улыбнулась ему, с нежностью оглаживая его скулы. — Эти чувства с самого начала были невозможными. Мы ведь это оба понимаем. — она опустила взгляд на его губы, сглатывая. — Во имя великой мечты жертвуют самым ценным из того, что имеется. Твоя цель изначально была недосягаемой для многих. Ты — кумир миллионов, звезда на ночном небе. Такой же недостижимо-далёкий... — Мирэ заставила себя поднять взгляд и посмотреть ему прямо в глаза и набрала побольше воздуха, чтобы договорить: — Вчера я видела, как парень и девушка шли обнявшись, и подумала, что мы никогда так не сможем. Никогда, понимаешь?       Сонхва видел слёзы, застывшие сверкающими кристалликами у неё в уголках глаз, и насколько прекрасной была эта картина, настолько же больно ему было созерцать её.       — Вечно всё скрывать, прятать, чтоб никто не увидел... Ты представляешь, как отреагировали бы твои эйтини, если бы узнали о твоей девушке? — его сердце пропустило удар, заныло, и у него самого в глазах защипало, пока Мирэ добивала его с безжалостной мучительно-выстраданной улыбкой. — А что если она ещё и оказалась бы бывшей проституткой?       Вечно прохладные узкие ладони исчезли с его щёк. И он не мог сдержаться и не попытаться их поймать.       — Мне плевать. — решительно отрезал Сонхва. — Тогда я уйду из группы!       Мирэ нахмурилась — как раньше он часто умилялся этому, так теперь до сумасшествия боялся следующих её слов, — и закусила губу, будто стараясь запечатать в себе все эмоции.       — И что? — глухо отозвалась она, не пытаясь вырвать ладони из его хватки. — Заживёшь как обычный офисный планктон?       — А что если и заживу? — бросил вызов Сонхва, наклоняясь ближе и касаясь лбом её лба, и голос его зазвучал почти умоляюще: — Что если я готов на такое ради тебя?       Мирэ не выдержала его взгляда, закрыв глаза и всхлипнув.       — Не готов. — прошептала она в ответ, приподняла голову и потёрлась кончиком носа о его нос. — Ты зачахнешь без этого. Я видела тебя на сцене, Хва. Ты рождён блистать. Рождён, чтобы тебя любили.       — Тогда... — начал было Сонхва, но Мирэ перебила его.       — Хва. — и голос её звенел отчаянием в точности как его собственный. — Я скажу это лишь раз. Я люблю тебя. Таким, какой ты есть. — она отодвинулась и посмотрела ему в глаза без тени сомнения или лжи. — Искренне, всем своим несчастным сто раз ошибавшимся сердцем, и это то единственное чувство, которое точно не было ошибкой. Но я не хочу, однажды идя по улице получить пакетом кислоты себе в лицо, не хочу убегать и прятаться, не хочу, чтобы на тебя пала из-за меня хоть какая-то тень. — Мирэ сцепила их пальцы в замок, сжимая их ладони вместе, а затем отпустила и окончательно отстранилась, отступая и плотнее кутаясь в плед.       — Я хочу защитить тебя и поэтому скажу ещё одну вещь. Я не смогла бы так любить тебя.       Сонхва понял, что она любила его именно так и поэтому следующие слова прозвучали ещё более горько и ранили ещё глубже его окончательно замершее от боли сердце.       — Я не могу быть с тобой. И не хочу.