Записки на полях

      Минцзюэ плотнее натягивает на руки перчатки без пальцев, скрывающие кисти и костяшки, покрытые серо-зелёной чешуёй, старается избегать взглядом витрин и зеркал. Он знает, что там увидит. Ужасен, как всегда с тех пор, как в лаборатории отца что-то дало сбой и рвануло на половину квартала. Там он оказался случайно — просто пришёл навестить, — но в итоге, наплевав на технику безопасности, врывается внутрь, вытаскивает родителя, запакованного словно в пакет, в какой-то костюм, и ещё сутки плюётся от вкуса химии во рту и от боли в пораненной на бегу ноге. Через неделю ему становится хуже.       Он почти срывается на бег, прежде чем свернуть за угол кривого переулка.       Чёрт.       Страшнее осознания, что в нём что-то меняется, и никто не может сказать, что именно, было лишь то, как на это реагировали окружающие — это он знал. Пережил. Не раз, не два, больше.       Маленький Хуайсан, увидев суженные зрачки и чешуйки на коже, завизжал громче пожарной сирены, и так сильно вырывался из его объятий, что Минцзюэ почувствовал себя преступником. Мачеха прижимала сына к себе, словно стараясь загородить от него, отец запил, и винил во всём себя.       Минцзюэ не согласился с ним категорически, хотя и самому принять происходяще было трудно. Он одно понимал: это можно скрыть. Хотя бы временно. Поэтому закрыл руки, ноги и шею одеждой, и словно бы снова стал похож сам на себя.       В семье смирились. Очень скоро отца уволили за превышение полномочий и тот чёртов взрыв. Минцзюэ злится: на себя, потому что не подумал о защите, и теперь с повышенной температурой и резкими изменениями в восприятии мира, менялся физически… Он пытался срывать с себя чешую, но быстро понял, что бесполезно: лишь зря истекает кровью, страдая от адской боли. Сначала — пока отрывает от себя проклятые наросты, потом — когда те отрастают заново.       Отца сразу после увольнения с подачи «Безночного Города» упекли в дом для душевнобольных.       Мачеха с Хуайсаном собрали вещи и уехали к бабушке. «Ребёнок не должен этого видеть», — говорит ему женщина, и Минцзюэ понимает — он чудовище в её глазах.       Лишь младший брат тянется к его объятиям во время прощания, и от этого так тепло на душе, что он почти плачет.       Недостойное мужчины поведение.       Чёрт. Чёрт. Чёрт.       Наверное, ему давно следовало исчезнуть: уйти в горы, например, чтобы жить как грёбаный отшельник и наравне с Йети пугать путников. И то радости в жизни больше. Но он всё цеплялся за какие-то ниточки, обрывки былой жизни, и чувствовал: он сможет это победить. Выживет.       В крайнем случае — из ума; и сейчас он чувствовал себя именно что на грани безумия из-за своей глупости.       В ушах снова зазвенел фантомный крик — уже не брата, но такой же звонкий и высокий.       Рука у рта, словно продолжи он кричать — его убьют.       Карие глаза смотрят с неверием и ужасом.       Тихое «Не подходи» вместо привычных крепких объятий. — Твою мать, — тихо выдыхает Минцзюэ, приваливаясь спиной к стене глухого и кривого переулка. Он ведь знал, что будет, стоит хоть немного ослабить бдительность. Сичэнь не должен был видеть то, что увидел. — Ненавижу.       С силой ударяя по стене кулаком, он почти чувствует, как привычный цвет глаз сменяется более жёлтым и как вытягиваются зрачки. Когда он терял над собой контроль, звериное «я» давало о себе знать, и это он тоже знал.       Сейчас он был действительно монстром.       Монстром, которому уже давно, ещё в самом начале, следовало смириться и или умереть, или испариться.       Монстром, который не смог самостоятельно оторваться от привычного мира. — Не Минцзюэ? — слышится тихий голос откуда-то сбоку. Молодой человек понимает: ничего хорошего то, что его имя знает кто-то посторонний, не сулит. Коротышка улыбается, доставая визитку. — Мэн Яо. Я из «Безночного Города», продолжаю эксперимент вашего отца.

***

— Эксперименты на людях, — спокойно, почти шипя, констатирует факт Минцзюэ. — Вот что ты мне предлагаешь. — Ты не совсем человек, — помешивая свой чай в кружке, говорит Мэн Яо, осматривает его с ног до головы. Из-под воротника кофты проступают чешуйки, на руках без перчаток, как броня, наросты. — В твой организм попала экспериментальная сыворотка. И, как мы предполагаем, со временем она тебя и убьёт. — Дальше что? — Твой отец хотел разработать… своего рода вакцину. Обезопасить людей не только от вирусов типичных, — он почти плюётся на этом слове, и Минцзюэ хмурится, — болезней, но и от токсикологического воздействия животной среды. — Точнее. — У него получилось, — наконец подводит итог этому ужасу Мэн Яо, — У тебя этот иммунитет выработался. Но вместе с тем прогрессируют и побочные эффекты. Я предлагаю тебе взаимовыгодный договор: мы изучаем тебя, твои особенности, и ищем способ вылечить. Твоим родным будут перечисляться средства.       Не могло быть всё так просто и радужно. С другой стороны, терять ему нечего. Минцзюэ хмурится, в этом точно был подвох.       Мэн Яо улыбается, зная, в чём он.       Имя его отца стёрто из списка разработчиков вакцины, а сам он не числится, как пострадавший при неудачном эксперименте. Не согласится — возьмут силой, как важный научный объект.       Искать его будет некому. Улик никаких.       Партия была сыграна в тот самый момент, когда они сели пить чай. Его, начинающего учёного, погладят по головке, а сидящего напротив образца посадят в стеклянную комнату для наблюдений. — Мэн Яо, — Голос мужчины напротив вырывает его из сладостных раздумий. — Ты змей похуже меня, — Учёный хмурится, готовый дать сигнал охранникам в любой момент, если объект будет ему угрожать. — Вот только ты сам сказал: у меня иммунитет к яду.       Когда Минцзюэ поднимается с места, собеседник всё же нажимает на кнопку вызова. Не по доброй воле — так принудительно, но он поедет с ним.

***

      Сичэнь уныло, почти болезненно улыбается сам себе в зеркале. Под глазами залегли тени, а в душе ворочался болезненный ком. Не так он себе всё это представлял.       Вдох-выдох.       Он выходит из уборной, поправляет на плечах белый халат, и заходит в комнату посещений. — Господин Не, я рад вас видеть, — Старик перед ним одет в форму психбольницы, но выглядит более чем здоровым, живым, радостным. Тянется к нему, обнимая, совсем как сын, крепко и тепло. У Сичэня щемит сердце. — Как вы тут? — Никак, А-Хуань, совершенно никак, — Он садится в кресло, кивая на соседнее. Сичэнь присаживается рядом. — Расскажи мне лучше, как у тебя дела и что в мире творится. Сын меня не навещает, новости тут под строжайшим запретом.       Сичэнь проглатывает ком в горле, нервно теребит в руках блокнот с записями.       Недавно он был на конференции «Безночного Города», слушал представление нового лекарства. «У подопытных крыс на первых порах пробивалась чешуя, — говорит оратор, и у журналиста внутри всё болезненно сводит. — Поэтому мы пошли по другому пути и пришли к успеху. Новая вакцина не даёт никаких побочных эффектов».       Про Вэнь Жоханя и его компанию ходило много слухов. Один из них — эксперименты на людях.       Симптомы были слишком похожи на то, что он увидел в тот день, когда лучший друг исчез. Из его жизни. Из жизни родных.       Испарился.       Сичэнь ненавидит себя за то, что тогда произошло. — Господин Не, простите, но… я надеялся, что вы ответите на пару моих вопросов.       И он обязательно докопается до того, что тут происходит на самом деле.