Анонимный клуб сопереживания

      В городе Труро, где я родился и вырос, по соседству жила девочка Реджина. Она была моего возраста, обычная девочка с пухлыми розовыми щеками и потными ладонями. Само соседство наши родители восприняли, как особый знак судьбы, и с тех самых улыбок и взглядов, в которых, по их мнению, таилось бесконечное понимание мироустройства, они решили, что нам предназначено быть лучшими друзьями. Я возненавидел эту идею уже в зачатке, а вот Реджина смиренно склонила голову перед решением родителей судьбы. Но мы так и не сплотились под натиском общей проблемы, для нее это вовсе не было проблемой. Поэтому, может, она мне никогда и не нравилась. Реджина была до раздражения тактильной. Что бы я не держал в руках, ей непременно хотелось тронуть это тоже. Она никогда не соблюдала дистанцию при разговоре, и всякий раз хваталась то за молнию моей куртки, то за шнурки толстовки, беспрестанно теребя их и выдыхая теплый воздух прямо в мое лицо. Каждое утро мне приходилось размышлять, что же мне надеть без шнурков и молний на случай, если она окажется на пути.       В то время все девчонки казались мне одинаковыми, то есть такими же, как Реджина, поэтому я их сторонился, но даже с возрастом, и особенно в пубертатный период, когда у меня произошел гормональный взрыв и все, о чем я мог думать это были девичьи ножки в коротких юбках, я не мог по-настоящему насладиться близостью ни с одной из них. Другая консистенция. Словно ты забыл как именно были переплетены твои пальцы минуту назад и вот беда – ты поменял позу и никак не можешь сделать так, как было прежде. Некоторым пальцам уже не тепло и у них нет «своего» места. И момент упущен. Так я и чувствовал себя, когда внезапно оказывался в центре школьных сплетен, связанных с моими отношениями, когда держал девушку за руку, когда целовался с ней, когда лежал в кровати после секса, потерянный в размышлениях. Просто не то, что нужно.       В фантазиях я частенько рисовал портрет моей идеальной девушки, и представлял, как мы проживаем все те романтичные, а порой и бытовые сцены, которые я наблюдал в жизни, но никогда она не становилась цельной, ей всегда чего-то не хватало. Воображаемые сцены стопорились и повторялись. Возможно, дело было в моей скрупулезности – движение фантазии не могло начаться, пока все детали не на своих местах. Так я и попадал в порочный круг и вырывался из него только с помощью сна.       Должен признать, что по молодости я был противоречивым. Строил теории, придумывал себе принципы, от которых отказывался сразу же, стоило жизни поменять свой курс; хотел написать и издать свою книгу, но все не мог зацепиться на нужную «нить». Я был в неопределенности, как и многие юнцы моего возраста. И хотя мне не нравилось причислять себя к какой-либо группе, впервые я сделал это добровольно, потому что меня утешала мысль, что не один я отстаю от жизни.       Гермиона Грейнджер была другой.       В ней, старшей меня всего на год, однако скопилось столько зрелости, о которой я мог только мечтать в те года. Она знала, чего хотела. Её цели были четко обозначены, когда мои же только-только обретали свои очертания. Гермиона глядела на мир по-взрослому, без юношеского максимализма, но в то же время была мечтательницей. Она была примером прекрасного соотношения разума и чувств. В таком случае человеку в теории не хочется умереть от тоскливой и лишенной эмоций жизни или наоборот – из-за слишком тонкой душевной организации. Никто не мог заставить её колебаться, если она решила, и у нее всегда было свое мнение, будто её интересовало все на свете.       Гермиона Грейнджер была больше, чем фантазия. Мой скудное подростковое видение на идеальность попросту не дотягивало до того уровня, на котором была она. Впервые девушка стала для меня личностью, а не простой картинкой, добавленной ради равновесия мироздания. Впервые я влюбился.       Но в то время, когда я еще даже не догадывался обо всем этом, я продолжал ходить в анонимный клуб, где, по моему мнению, сожаления вовсе не было, продолжал молчать и помогать в конце со стульями, потея в маске и очках. С каждым днем членов клуба, снимающих с себя маски, становилось все больше и тогда я подумал, что если их будет большинство, то мне придется уйти. Чуть позже я действительно ушел, но по другой причине. — Последний стул, Капитан, и мы свободны! — Да. — Скажи, пожалуйста, почему ты продолжаешь ходить в клуб?       Я замер со стулом в руках и посмотрел на Гермиону через затемненные очки. Даже через них её взгляд пронзал, так, будто какой-то невидимый луч добрался до самых твоих органов. Это был ожидаемый вопрос, но совсем в неожиданное время. — О, нет, я не призываю тебя уходить! — поспешно добавила она, но это ничуть не расслабило меня. — Ты ни разу не высказался, и кажешься не таким заинтересованным в их историях, поэтому мне стало интересно. Какова же причина? — Я же в маске. Как ты можешь определить, интересно мне или нет? — Ты забываешь о языке тела. И поставь уже стул на место, — хихикнув над моей заторможенностью, Гермиона взяла рюкзак и направилась к выходу, не предпринимая попытки выведать у меня мои тайны. Мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.       В тот вечер, после нашего шестого по счету собрания, что-то переменилось. Это чувствовалось даже в воздухе. Я спускался по лестнице позади нее, глядел на её прямую спину и не мог преодолеть желание заговорить с ней. Но, как и всегда со мной происходит (порой и в настоящее время), в голове образовалась огромная дыра, всасывающая в себя все подходящие темы.       Но, к моему удивлению (с примесью восторга), Гермиона обернулась и заговорила первая: — Как думаешь, Капитан, завести очень старого кота это хорошая идея или нет? Мы выровнялись и зашагали в ритм. — Смотря настолько он старый. Если он в теории может умереть через несколько дней, то тут два ответа. И да и нет. — Объясни. — Если он умрет через несколько дней, ты не успеешь к нему привязаться и тебе не будет горестно, как было бы с котом, который жил у тебя долго. Поэтому ответ да. Ты можешь обеспечить бедному коту счастливый конец жизни. — А почему «нет»? — Какой смысл заводить кота, который скоро умрет? — Ты ведь сам сказал, чтобы обеспечить ему счастливый конец. Мы вышли из библиотеки и прежде, чем разойтись, постояли в тишине некоторое время. — Хочешь завести кота? — спросил я, в надежде, что наш разговор продлится еще чуть дольше. — После твоих слов мои размышления стали еще тягостней, Капитан. — Меня зовут Тео. — Очень приятно, Тео. И до встречи, Тео. Мне уже пора. Лишь погодя, стоя в темноте улицы в полном одиночестве, я подумал, что Гермиона, возможно, говорила не про кота.