Da mihi osculum ultimo

В этот раз не так круто, как в предыдущие, — в этот раз гораздо круче. Слюна текла так обильно, что промочила подушку-валик, наверное, насквозь. Чувство было такое, что его выдавили, как виноградную гроздь под прессом: изо рта текла слюна, из глаз — слёзы, по вискам и спине градом катился пот, о сперме уже и говорить не приходилось. По ощущениям, она вытекла вообще вся. Настолько вся, будто больше её уже и не будет. Чонгук с трудом уговаривает себя разжать сведённые до бесчувствия челюсти. Воздух из его лёгких вырывается с истеричными всхлипами, и их съедает закушенная подушка. Его колотит дрожь, как при лихорадке, и он никак не может её унять даже после того, как всё заканчивается и внизу становится влажно и липко. Чужая сперма ощутимыми толчками выливается наружу, а по спине скользит широкая ладонь. Она проходится от талии по взбугрившимся мышцам вверх и зарывается в мокрый подшёрсток на затылке. — Расслабься, котёнок, — успокаивающе рокочут в спину, — Дыши носом. Носом, не ртом. Давай. Раз... Повинуясь голосу и следуя за рукой, Чонгук отпускает подушку и сползает вниз, щекой на прохладную простынь. Длинные пальцы по одной убирают со лба и и виска прилипшие прядки. — ...четыре, пять, шесть... Другая рука проскальзывает в ложбинку, к пульсирующему анусу. Подушечки пальцев накрывают воспалённое растянутое кольцо мышц и медленно растирают остатки спермы. Чон облизывает губы и ведёт осоловелыми глазами. — ...девять, десять. Ну, вот и всё. Полное расслабление, как в йоге. Поза, конечно, не такая, как требуется в савасане, но все мышцы расслаблены настолько, что казалось, что его тело сейчас впитается в простыни вместе с другими жидкостями. Выпирающего позвонка на загривке касаются горячие влажные губы. — Умничка, — шепчут в самое ухо, после чего прихватывают кромку этими губами, — Хороший котёнок. Послушный. Давление на матрас исчезает. Чонгук остаётся один в комнате. Он бездумно смотрит на колышущуюся от ветерка занавеску и чувствует себя совершенно опустошённым, как отформатированный винт. Слабое дуновение пробегается по разгорячённой коже. Каждый такой раз кажется, что дальше уже некуда. Больше некуда. Глубже, сильнее, громче некуда. И каждый раз открываются всё новые и новые двери. Находятся всё новые и новые резервы. Каждый раз в сердце будто вцепляются когтистые пальцы и стремятся выдрать его со всеми сосудами. Каждый раз будто немного умираешь, и с той стороны возвращается та же личность, но уже без крохотного, едва заметного кусочка. Чонгук пытается сжать руку в кулак, но пальцы дёргаются лишь слегка, царапая белую простынь. Нет сил, нет воли, нет желания контролировать своё тело. Команды мозга не доходят до мышц. Он приходит к нему сам. Он обтирает его влажной губкой, собирая соль и семя со всего тела. Спина, ноги, грудь, живот, руки, каждый палец по отдельности. Гук сошёл бы с ума от ненормальной для него беспомощности, если бы смог наскрести хоть крупицу эмоций из абсолютно пустой головы. Но сейчас он лишь принимает эти ухаживания, медленно, но верно проваливаясь в черноту. Последнее, что он видит — синеватый блик на смуглой щеке лица напротив и глаза, почти утонувшие в густой тени падающих на лоб волос. *** Ким Тэхёна Чонгук повстречал на тусовке в честь окончания пятого курса универа. Нет, не так — Ким Тэхён вспыхнул перед ним на той тусовке. Изрядно напробовавшийся к тому времени Чон вписался в его грудь на повороте, когда вырулил в коридор в направлении туалета. Чонгук поднял на него глаза — и пропал. Даже под дулом пистолета он бы не смог вспомнить, какие конкретно мысли его посетили в тот момент, что именно он почувствовал. Самое близкое по ощущениям, наверное, — ухнуть из самолёта вниз и уже в момент свободного полёта вспомнить, что парашют в стирке. Чонгук залил винищем его снежно-белую рубашку. Хотелось провалиться в самый Тартар, глядя, как уродливое пятно растекается, пропитывая грубое льняное волокно. Гук что-то лепетал западающим языком про то, что нужно где-нибудь найти водку и глицерин, пока незнакомец тащил его за руку за собой. Чон был не из робких и не стеснялся послать по матери при необходимости, но в момент, когда его толкнули в кладовку и прижали всем телом к хлипкой закрытой дверце, ни один аргумент не пришёл в его развязанный алкоголем мозг. На первый поцелуй — вернее, просто влажный чмок, — в пересохшие губы, всё, что он смог сказать, было: — Я вообще-то по девушкам. Незнакомец только улыбнулся и поцеловал его ещё раз. Теперь уже именно поцеловал. Он огладил его губы своими, пробежался кончиком языка по краешкам зубов и плотоядно усмехнулся, когда Чонгук ответил ему. А потом опустился на колени. Басы, упругими волнами сотрясавшие воздух в доме, съели все посторонние звуки. Съели стоны Чона, пока странный парень глотал его член до самого горла. Съели все влажные чавкающие звуки, пока горячие губы полировали чувствительную кожу ствола и вакуумом втягивали оголённую головку. А потом в них же потонули и растворились без остатка надрывные крики Чонгука, пока незнакомец безжалостно трахал его, вжимая в ту же самую дверь уже лицом. Гук даже не понял, в какой момент ему надо было бы воспротивиться или хотя бы возмутиться всему этому. Всё происходило как по нотам, и почему-то не возникло ни капли сомнения, что так и должно быть. Всё выглядело так естественно и логично. И неудобно прогнутая спина. И упругая пульсация глубоко внутри. И синюшные следы пальцев на бёдрах и заднице. Как гипноз. Или какая-то хитровыебанная иллюзия. Настолько хитровыебанная, что даже после того, как схлынуло удушливое красное марево, Чонгук даже не подумал о том, чтобы звонить в полицию или идти и бить лицо овладевшему им парню. Нет, он пошёл к нему. Но только за тем, чтобы тот сделал с ним это ещё раз. *** Чонгук среди знакомых слыл волевым, харизматичным и своенравным человеком. Обаятельный эгоист, умевший безо всякого кнута, одними лишь пряниками заставить тебя делать так, как надо ему самому, да ещё и думать, что ты сам принял такое решение. Оставлять в дураках людей, чтобы те лишь улыбались и разводили руками, посылать нахер так, чтобы они с нетерпением ждали путешествия — это настоящее искусство. Чон привык решать и за себя, и за других. Любое мнение, отличное от его — неправильное. Любой способ решения проблемы, не похожий на его — тупиковый. Любой несогласный с ним — заблудшая овца. Тем удивительнее было то, как резко нивелировалась его вечная потребность держать всё в собственных руках, стоило ему оказаться в силовом поле всего одного человека. Переступить порог его квартиры, поймать его взгляд, услышать его голос — и Чонгук растекался безвольной массой и позволял делать с собой всё что угодно. Вертеть себя как куклу, преданно поддаваясь каждому полуслову, полужесту. А от его прикосновений в мозгу отключалось вообще всё, кроме сжигающего заживо желания. В постели Тэхёна Чон ничего не решал. В его руках он ничем не руководил. Он подавал голос, когда ему разрешали. Он двигался так, как ему говорили. Он делал то, чего от него хотели. Тэхён всегда брал его сзади. Это была или коленно-локтевая, или просто лёжа. Ким вдавливал его лицом в простынь или позволял подмять под себя подушку. Это не самые важные детали. Самыми важными были ощущения, которые сводили Чонгука с ума. Чон не знал до сих пор, что бывает так. И нет, он не был невинным цветочком, из всего секса знавшим только миссионерскую позу в темноте под одеялом. Он успел перепробовать разных женщин, разные практики, разные места. Он занимался сексом на мелководье океана, на огромной высоте в фуникулёре и в туалете самолёта. Ему не раз отсасывали в примерочных магазинов, в машине на обочине оживлённой трассы, один раз даже в дорогом ресторане под тяжёлой бархатной скатертью, пока он пылал лицом, кусал губу и комкал в руке салфетку, впиваясь ногтями в ладонь. Обаятельный эгоист. Это очень сильно располагало к нему людей. И, казалось бы, что такое по сравнению со всем этим обычный анал на обычной кровати, в обычной комнате обычной квартиры? Всё дело было лишь в нём. Ким Тэхён вытворял с его телом нечто невероятное. Прикосновения его ладоней обжигали. Касания его губ переворачивали кульбитом все внутренности. Ощущение его члена глубоко внутри убивало наповал. Тэхён обволакивал со всех сторон, как морская вода. Он топил в себе, растворял, забирал в своё полное распоряжение, чтобы потом отдать тебя обратно в этот мир использованным, но безмерно глубоко удовлетворённым. Чонгук не заметил, как впал в тотальную зависимость от Тэхёна. С каждой ночью, проведённой у него, градус удовольствия только повышался. В какой-то момент Чон осознал для себя, что не хочет больше никого, кроме Тэхёна. Секс с ним удивительным образом не приедался, а ощущения открывали каждый раз новые грани. Чонгук кричал, выл, задыхался и подавался навстречу движениям Тэхёна. Ким трахал его то жёстко, то нежно, то быстро, то тягуче-размеренно, то ложился на него всем телом, то касался только там, глубоко внутри. Он удивительным образом угадывал то, чего Чонгук хотел от него в эту конкретную секунду. Чону нравились его увесистые шлепки по напряжённой заднице. Чону нравилось то, как он расцвечивал засосами его загривок и плечи. Чону нравилось, как он сжимал руками его грудные мышцы и катал между пальцами торчащие соски. Чону нравилось то, как его безжалостно ебут в задницу. Оргазм был каким-то запредельно невероятным. Уж как Чонгук сходил с ума во время всего процесса, начиная от самых предварительных ласк, но окончание подкашивало его на корню. Он ждал его с благоговением и страхом. Каждый раз было ужасно хорошо и ужасно больно. Чувства перемешивались между собой как в блендере, боль срасталась с наслаждением так плотно, будто у них была общая кожа и общие сосуды. Чонгук визжал и ревел, слёзы брызгали из глаз, пока его быстро, с запредельной скоростью втрахивали в постель, кусал подушки и собственные руки, вырывал свои волосы с корнем. И с каждым разом переживать это было всё труднее. Если поначалу Чону хватало сил на удовлетворённый смех или пустой трёп ни о чём, то сейчас он едва шевелил глазными яблоками и с трудом поднимал веки. Он лежал, застыв неподвижно, и слабо дышал через приоткрытый рот. Он понимал, что так не может продолжаться вечно. Он осознавал, что такой сумасшедший темп не выдержит ни одно сердце, даже молодое и здоровое. Чонгук пытался отказаться от этого. Он пытался держаться. Неделя максимум — и всё начинало валиться из рук. Всё раздражало, злило на пустом месте. Любые вопросы, обращённые к нему, казались невероятно тупыми, люди, что их задавали, — одноклеточными, бестолково снующими взад-вперёд, любая поломка, задержка, неурядица — взрыв, трясущиеся руки и бесполезные успокоительные таблетки. Тэхён не звонил ему, не писал, не удивлялся, куда Чон пропал — и Чон знал, почему. Потому что он в любом случае приползёт. Униженно пресмыкаясь и ласкаясь, чтобы получить новые силы. Ему было необходимо это. Просто чтобы жить дальше. Последний раз Чонгук продержался две недели. Он разрыдался, когда Тэхён наконец-то засунул в него свой член. Ким вылизал его пересохший рот и слизал солёные дорожки со щёк, прежде чем вдавить лицом в матрас. Он влил в него ещё одну порцию сладкого яда. И Чон придёт к нему за новой. Чтобы не сдохнуть в муках. *** Солнечный свет залил спальню через стеклянные балконные двери и постепенно выкрутил Чонгука из забытья. Он провёл рукой по простыни рядом. Рука не встретила никаких препятствий. Чон открыл глаза и, часто моргая из-за рези от яркого света, огляделся вокруг. Он просыпался среди ночи до этого и обнаружил себя уткнувшимся в шею Тэхёна. Тот дышал тихо, так тихо, будто и не дышал вовсе. Даже захотелось в какой-то момент поднести к его ноздрям зеркальце. Но Чон положил ладонь ему на грудь и ощутил, как она мерно опускается и поднимается. Тогда он осторожно обнял его за плечи, устроил голову поудобнее и снова провалился в черноту. Тело привычно ныло после ночного марафона. Горло ссохлось и слипалось, сколько бы Чонгук не сглатывал слюну. Уголки губ потрескались, и образовались заеды. Придерживая руками одеяло на манер плаща, Гук сполз с кровати и подошёл к зеркалу. На него уставилось его бледное замученное лицо со впалыми щеками и глубокими тенями под глазами. Чон поднял руку и провёл ею по шее и спине, насколько доставала рука, и поморщился. Два глубоких укуса как минимум. Они неприятно саднили и наверняка отдавали синюшностью. Надо продержаться хотя бы до их заживления. А то места свободного не останется. Спать придётся исключительно на животе. Его спины коснулась ещё одна рука. Чон обернулся. Тэхён стоял уже одетый для выхода на работу и держал в руке большой стакан с водой, который и протянул Чонгуку. Тот схватил его и стал пить жадно, так, что руки тряслись, а вода плескала на подбородок и грудь. В рот попадала лишь малая часть. Тэхён смотрел на это, усмехаясь и качая головой. — Детка, дай сюда, — прошелестел он, забирая стакан у Чонгука. На его глазах Ким отпил воду, притянул его к себе за затылок, прижался губами к его губам и влил воду прямиком ему в глотку. Дождавшись, пока Чонгук сглотнёт, он набрал ещё воды и снова припал к его рту. Как мама-птица, кормящая своего бестолкового птенца. Так Чон и "выпил" весь стакан. Тэхён чмокнул его в мокрые потрескавшиеся губы и сказал: — Хочешь, подвезу? Если да, тогда одевайся быстрее. Чонгук молча кивнул. Ким чмокнул его ещё раз и вышел из комнаты. Одежду он нашёл быстро. Всю, кроме рубашки, которую он метнул куда-то не глядя. Чон обшарил кровать, под кроватью, передви́гал все стулья, залез под письменный стол и заглянул даже за занавески — полный ноль. Чонгук провёл руками по верхам шкафов и, о чудо, — пальцы нашарили знакомый рукав. Чон потянул рубашку к себе — а это оказалась она — и вместе с ней, зацепившись, по полу загрохотала какая-то шарообразная блестящая чёрная штука. Чонгук поднял её, повертел в руках — и на него уставился отливающий зеленоватыми бликами глаз видеокамеры. — Гук-и, ты там спать лёг? — донёсся с кухни окрик Тэхёна. — Уже иду. Секунду, — отозвался Чонгук, судорожно вертя головой от шкафа к кровати. Насколько велика вероятность, что именно на неё она и была направлена? Вопросов к этой ситуации было бы меньше, если бы камера была нерабочей. Но она не только работала, но и, судя по горящему красному диоду, заклеенному чёрной изолентой, снимала его прямо сейчас. Липкий страх схватил Чонгука за горло. Вряд ли камера снимала мух на потолке. Как давно она там? Сколько она успела увидеть? И кто ещё видел то, что видела она? — Чонгук, блядь! Я из-за тебя на работу опоздаю! — недовольно окликает его Тэхён. — Сейчас! Пальцы чутко ощупывают гладкий корпус. Где-то должен быть язычок крышки. Он оказался в ножке, которая подпирала шарик с видоискателем. Рядом с батарейкой разъём со спрятавшейся в нём флешкой. Чон нажал на неё ногтем. — Чонгу-у-ук! Возмущённые громкие шаги — Тэхён решительно направлялся к спальне прямо в уличной обуви. Чон едва успевает защёлкнуть крышку и засунуть камеру обратно на шкаф. Крохотная флешка спокойно спряталась между пальцами. — Ты даже не оделся? И хер ли ты тут медитируешь? Чонгук обернулся. Тэхён раздражённо замер в дверях и переводил взгляд с лица Чона на рубашку в его руках. — Я её еле нашёл, — тщательно маскируя дрожь в челюсти, Чонгук примирительно поднял руку с рубашкой. На краткий, едва уловимый миг взгляд чёрных глаз скользнул на верх шкафа и обратно к Чонгуку. Губы Тэхёна растянула хищная ухмылка. Ему ли не помнить, как истерически Чонгук сдирал с себя одежду накануне. Чуть вместе с кожей не содрал, плача и умоляя, чтобы Тэхён скорее к нему прикоснулся. — Пошли. Чонгук последовал за ним. В дверях он быстро оглянулся через плечо. Камера действительно была видна оттуда. И как он не заприметил её раньше? Возможно, из-за того, что он приходил в основном поздним вечером или ночью, когда в спальне было уже темно. Да и не до того ему было, чтобы оценивать обстановку. Он и зеркало-то заметил раза так с третьего. Огромное, в дверце шкафа-купе. Что уж тут говорить про маленькую камеру с заклеенным светодиодом. Чонгук вязко сглотнул. Горло вновь высохло, причем в один миг. Что она успела записать, он узнает только вечером. Тэхён тормознул у главного входа бизнес-центра. Прежде чем отпустить Чонгука на работу, он притянул его к себе, поцеловал тягуче, всосав нижнюю губу и проведя языком по нёбу, и сказал, горячо дыша на ухо: — Я заберу тебя завтра вечером. К себе. Так что не опаздывай. Блядь. Всего неполных пару дней передышки. У Чона сердце, кажется, до сих пор где-то в горле колотится после вчерашнего вечера. — Завтра я не могу... Я... От взгляда вспыхнувших рыжим огнём глаз тревожно закололо где-то в районе солнечного сплетения. Чон задохнулся. Длинные ухоженные пальцы обвили его горло и легонько сжали. Легонько, но очень доходчиво. — Завтра. В семь. Не расстраивай меня, котёнок. Последний на сегодня поцелуй — мягкий, тёплый, чувственный. Со стороны он мог бы показаться нежным и любящим. Да только Чон внутри умирал от ужаса. Его скулы́ будто коснулся змеиный язык, а шею сжимали будто не пальцы, а чешуйчатые кольца. — Хорошо. В семь. Я... Я понял. Тэхён улыбнулся. — Умничка. Чонгук ещё пару минут стоял и смотрел в ту сторону, в которую уехала его машина. Его естество разрывали самые противоречивые чувства. Одна половина сладко дрожала от предвкушения. Фраза Тэхёна "заберу тебя" равнялась по смыслу с "затрахаю до бесчувствия". Другая ныла от страха и тоски. Чонгука тяготила его неспособность сказать Тэхёну "нет". Он прекрасно знал это слово и что оно означает. Просто когда на тебя смотрел он, возможность воспротивиться исключалась в принципе. Исключалась необъяснимо, ибо Чонгук даже не смог бы чётко сформулировать, какие были бы последствия его отказа. Он никогда не отказывал ему. При одной мысли о подобном саботаже чудилась какая-то бесконечная чёрная дыра, в которую проваливалась его воля. Чонгук вынул на свет флешку. Та равнодушно поблёскивала на солнце своими контактами. Никаких опознавательных знаков. Кусок пластика со страшной тайной. Чон спрятал её в карман и направился ко входу в бизнес-центр, на ходу доставая электронный пропуск. *** Введите пароль. Чонгук тупо уставился на мигающий в прямоугольном окошке курсор. Вот уж подстава подстав. Подбирать наобум можно было пока рак на горе свистнет, тем более что конечное число символов известно не было. Чон наудачу попробовал самые распространённые комбинации, активно гуляющие по интернету. Просто для очистки совести. Неверный пароль. Естественно. Странно было бы, если бы записи их сношений защищал какой-нибудь "123456" или "qwerty". Винт с нужной прогой нашёлся в самом углу ящика шкафа, весь в пыли и других проводах. Чонгук сдул пыль и, кашляя, подключил винт к порту. После он запустил прогу. Та задумчиво пощупала содержимое флешки, пощёлкала своими электронными мозгами, что-то подгрузила и начала подбор пароля. Строчка "1%" провисела добрых полчаса. Чонгук сперва честно таращился на окошко покрасневшими глазами, но потом плюнул и пошёл сделать себе кофе с молоком. Он чувствовал себя невероятно разбитым. Сегодня на работе секретарю пришлось повторить ему свой вопрос три раза подряд, прежде чем он понял смысл его слов. Чон подолгу зависал над документами. В какой-то момент он осознал, что забыл, как пользоваться ячейками экселя для подсчёта среднего арифметического — одна из элементарнейших операций. Потом забыл пароль от собственной почты. Потом не разобрал, что весь текст рабочего письма набрал на английской раскладке, да так его и отправил. И тупняк продолжался не только по работе. Чон запутался в строчках кофейного аппарата и долго безнадёжно таращился на него, пока ему на помощь не пришла менеджер из соседнего отдела. Сотрудники озабоченно косились на него, переглядывались между собой. Кое-кто пытался завести лёгкий разговор о погоде или какой-нибудь другой пустой херне, а мимоходом рассматривал его руки — не найдётся ли подозрительных следов. Следов не находилось, а Чонгук продолжал с невероятным усилием преодолевать простейшие задачи и операции. В голове вместо мозга будто плавал куриный бульон — жидкий и полупрозрачный. К тому моменту, как Чон выхлебал весь кофе до самого дна, строчка едва-едва перевалила за восемь процентов. Вздохнув, Чонгук заварил новую кружку и снова уселся в кресло. Фоном бубнел телевизор, шло какое-то ток-шоу с актёрами кино. Чон не мог отвлечься, не мог думать больше ни о чём, кроме ёбаной флешки. На горле всё ещё ощущались прикосновения пальцев, скула горела в том месте, где её последний раз коснулись губы, а в мозгу зацикленной записью вертелись слова: Завтра. В семь. Не расстраивай меня, котёнок. Внизу живота слабо заныло. Чон положил туда руку и пальцами придавил эту лёгкую боль. Секунд через десять она ушла. 15% Время уже перевалило заполночь. Голова казалась чугунной, а удерживать взгляд на одном уровне неподвижно было всё сложнее и сложнее. Глаза слипались. Чонгук выключил телевизор и лёг на кровать. Ноутбук остался на столе, слабо освещая комнату бледным светом. Зелёная полоса загрузки ползла медленно, страшно медленно. Чон некоторое время пялился на неё неподвижно, осоловело моргая и каждый раз открывая глаза с бо́льшим усилием. Но усталость и разбитость взяли своё. Гук провалился в темноту, а программа, напрягая все вентиляторы ноутбука, неумолимо отщёлкивала минуты, подбирая символы пароля. *** Утром Чонгук едва смог разлепить глаза. На окном шуршал дождь, в отдалении едва уловимо громыхало. Чон слез с кровати и первым делом кинулся к ноуту. 73% Да блядь. Всего через полчаса ему нужно будет выходить на работу, и больше он сегодня домой не попадёт. Чонгук одевался, чистил зубы, а в животе чугунным ядром давил страх. Что, если он успел проверить камеру и обнаружил, что флешки уже нет? Что он сделает тогда? Будет орать? Угрожать? Требовать? Что ему делать? Состроить невинное личико и прикинуться ветошью? Уйти в полное отрицание? Чонгук понимал, что его оправдание в стиле "я не я и хата не моя" будет звучать как бред сумасшедшего. Но, с другой стороны, не пойман — не вор. А если на флешке найдутся записи с его участием, ему и самому можно будет пригрозить. Снимать порно, да исподтишка, да без согласия одного из участников — никакого оправдания ни по одному из пунктов. Вряд ли он сможет сказать что-то против. Да. Пожалуй так. Весь день Чонгук просидел как на иголках. Сегодня он не так невозможно тупил, даже наоборот — страх помогал ему собрать мысли в кучу. Руки немного дрожали, а глаза то и дело искали циферблат с неумолимо движущимися стрелками. Времени оставалось всё меньше и меньше. Дождь лил весь день. Когда вечером Чонгук вышел из офиса, он огляделся, близоруко всматриваясь в тёмную серость вокруг, и спустился по ступеням крыльца. Может, он передумал? Может, забыл? Или появились другие планы, и он, по обыкновению, не стал утруждать себя звонками и сообщениями? Хоть бы забыл. Хоть бы не приехал. Хоть бы... Темноту слева прорезал свет фар. Они осветили Чонгука внезапно, как оленя, выскочившего на дорогу. Проморгавшись, он сфокусировал взгляд на номерном знаке. Он не забыл. Чон вздохнул судорожно и направился к двери со стороны пассажира.

Eisbrecher — Stossgebet

Тэхён выглядел сегодня упаднически роскошно. Чёрная атласная рубашка переливалась синеватой искрой в тусклом свете салонной лампочки. В левом ухе, касаясь плеча, висела длинная серебряная серьга-перо. Пальцы правой руки венчали кольца-царапки. Глаза из-за игры теней казались густо подведёнными. Тэхён властно притянул Чонгука к себе за шею, мягко, но требовательно касаясь его губ. Чон ответил на поцелуй, чувствуя, как его затягивает воронка. Глубокая чёрная воронка, бездонная и невероятно сильная. Электрическими зарядами прошило всё его тело, каждое нервное окончание до самых кончиков пальцев. Чон снова попал в его "поле". С этого момента на неопределённое время он не принадлежит самому себе. Он принадлежит ему. Чонгук стискивал колени всю дорогу до дома, пока за ветровым стеклом стремительно пролетали фонари, чей свет был смазан из-за чертящих капель дождя, сбиваемых ветром. Внизу всё горело и пульсировало. Та часть его сознания, что боялась и всячески умоляла его одуматься и не делать больше глупостей, сейчас молчала, задавленная животным желанием. Чон шумно выдыхал носом и изо всех сил душил в себе искушение вскочить на колени к Тэхёну или хотя бы взять в рот его член. Ким заметил это. Он положил руку на бедро Чонгука и погладил, чуть сжимая. — Потерпи, котёнок. Уже скоро. Верхняя, а затем и нижняя одежда дорожкой прочертила их путь от входной двери до спальни. Тэхён толкнул его на кровать, а сам придавил сверху, вторгаясь языком в жаждущий рот. Чон простонал ему в губы и обвил руками шею. Его трясло, как от дикой жажды. Тэхён был его родниковым источником. Чонгук пил и никак не мог напиться вдоволь. Чем больше он касался Тэхёна, чем глубже его целовал, чем теснее прижимался, тем сильнее понимал, как ему всего этого недостаточно. Чувство тяжёлое, нестерпимое, как зуд в самом мозгу. Тэхён берёт его под поясницу и переворачивает, но Чон в последний момент упирается рукой ему в плечо. — Я хочу... Хочу видеть тебя. Тэхён выдыхает ему в лицо. — Что ты хочешь увидеть, котёнок? Чонгук сглатывает. — Хочу смотреть на тебя, пока ты будешь меня трахать. Тэхён усмехается. Он опускает Чона на спину, закидывает его ноги к себе на поясницу и входит в него одним толчком. Чонгук мнёт его плечи и руки и чуть постанывает через приоткрытый рот. Тэхён красив даже так, когда нависает над ним и размеренно толкается внутрь. Его соколиные, немного асимметричные глаза смотрят надменно, свысока, и Чонгук чувствует себя глупым, наивным, ничтожно-похотливым. Чувствует, что всё, что сейчас происходит — это снисхождение и милость. Ему разрешили сегодня своевольничать и получать удовольствие. — Поцелуй меня. Тэхён не отказывает ему и в этом. Он пожирает его изнутри, вытягивает душу через алчущие губы. Чонгук кажется себе грязным и развращённым, горько-счастливым и безнадёжно увязнувшим в этом болоте. Тэхён складывает его пополам и рвёт на части. Чонгук впивается ногтями в его спину и кричит. Он запрокидывает голову, и кожа обтягивает ходящий ходуном кадык и натянувшиеся канатами жилы. Вновь накатывают те отголоски страха и боли, что сопровождают каждый такой раз. Вновь это чувство, будто ты стоишь на самом пороге оргазма. Оно растягивается во времени на ёбаную бесконечность. Когда ты должен бы вот-вот, вот сейчас, в следующую секунду... Будто девятый вал вмиг замерзает в самой своей высокой точке. Вода бурлит, напитывает волну, всё прибывает и прибывает, но не обрушивается. Это больно. Это дико, страшно, невыносимо больно. И настолько же дико, страшно, невыносимо хорошо. Чонгук орёт, срывает голос и бьётся в конвульсиях. Тэхён выходит из него и рывком переворачивает на живот, привычным, выверенным движением вдавливает его лицом в постель и засаживает снова. У Чона нет ни сил, ни воли на протесты. Ничего сейчас не надо. Ничего, кроме него внутри. Горячего, распирающего, вдалбливающегося бешено, глубоко и быстро. Придавленную голову прошивают длинные дорожки, будто под волосами провели металлическими спицами. Чонгук кусает губу до крови и пачкает ею простынь под своим лицом. Ногтями он дерёт ткань под собой, мыслями и чувствами взмывая куда-то туда, вверх, за пределы стратосферы, в самый космос, где под воздействием вакуума его разум покрывается изморозью и трескается. — Тэхён-а... Тэхён-а... Аххааа... Тэхён врывается в него раз за разом. Сумасшедший натиск. Никакой дипломатии. Никаких переговоров. Таран. Грубый напор. Штурм крепости. — Глубже... Тэхён-а, пожалуйста, глубже... От мощных толчков Чонгук чуть проезжается вперёд по простыни. Хриплые бессвязные вопли раздирают ему горло. Крепость давно сдана без боя. Но от собственной покорности не только не мерзко — его собственная покорность возбуждает только сильнее. Чон может себе позволить быть покорным только в этих руках. — Ещё... Только не остана... Не останавливайся... Умоляю... Он не остановится. Не остановится, пока не выбьет из него вообще всё. Пока не намотает на кулак всю его личность и не зальёт раскалённой лавой до самых краёв. Он не остановится до тех пор, пока Чонгук вообще способен чувствовать что-либо. Эта пытка заканчивается только через три с небольшим часа. Они пролетают за несколько мгновений. Чонгук растекается амёбой, пока Тэхён гладит его по бокам и мажет губами по забитым судорогами плечам. Чон лежит, покрытый старыми и новыми синяками, потом, своей и чужой спермой, а Тэхён лежит на нём сверху и жарко дышит ему в волосы на затылке. — Мой сладкий милый котёнок. Слова вливаются в уши и совершенно не задерживаются в мозгу. Чонгук таращится пустым взглядом в сторону приоткрытой балконной двери, за которой всё также шумит дождь. Хотя глаза и открыты, но сейчас он без сознания. — Я буду даже скучать по тебе. Мой страстный, дикий, ненасытный котёнок. Порыв ветра заставляет занавеску взметнуться и снова опасть. — Ты был пока самым лучшим из всех. Самым сильным. Самым вкусным. Тэхён оставляет тёплый поцелуй на горячей скуле. — Я буду тебя навещать. Буду приходить так часто, как только смогу. Тэхён зарывается пальцами в мягкие чёрные волосы и трётся щекой о щёку Чонгука. — Обязательно приходи завтра, как только посмотришь записи. И только последняя фраза не пролетает насквозь и оседает в подсознании. Тэхён пальцами смежает веки Чона и вжимается носом в висок, с шумом вдыхая запах его волос. 100% Операция завершена успешно. Нажмите "Готово", чтобы посмотреть результаты.