Волк и Море

В Германии Марио совсем не ощущал себя чужим. Он провел здесь детство (ту его часть, что была счастливой), он вернулся, в свое время, сюда же, будто бы стремясь доказать, что играть именно в немецкий футбол — то, что у него выходит прекрасно. Выкупленный «Вольфсбургом», он уже чувствовал себя достаточно уверенно, зная скорости и особенности немецкого футбола. А язык, не забывшийся с детства, был усовершенствован и, конечно помог — отсутствие языкового барьера также является весомым плюсом для адаптации. Клуб казался Марио достаточно хорошим, чтобы стать очередной ступенью в карьере. В своих же силах и в том, что он может предложить «Вольфсбургу» взамен, Манджукич был уверен. Показной скромностью он не страдал, и свои силы оценивал здраво. К оценке самого себя он вообще, сколько себя помнил, подходил очень честно и прямолинейно. Знал недостатки, знал и сильные стороны. Понимал, что иногда может намеренно лениться из-за недостатка мотивации, и беспощадно это в себе искоренял, потому что это могло повлиять на работу. То же, что работы не касалось, он спокойно в себе принимал, не делая из каких-то своих желаний и черт трагедию. Просто принимал, как оно есть. Принимал любовь к собакам, например, или абсолютно глупое, мальчишеское такое желание купить себе однажды крутую спортивную машину, яркую и пижонскую. Или принимал свою ориентацию. То, что ему нравятся мужчины и только мужчины, Марио принял действительно спокойно. То ли оттого, что осознал он это достаточно поздно, уже живя в Германии (а наиболее толерантную, и заражающую этим, страну еще поискать надо), то ли оттого, что личная жизнь у него в целом была задвинута далеко не на первое, и даже не на пятое место в системе ценностей. Он любил футбол, любил здешнее пиво, обожал свою собаку, и как-то очень уж был сосредоточен на достижении целей в спорте, чтобы оставалось время на ненужные переживания и рефлексию. Гей и гей, подумаешь. Не онкология же это, от этого не умирают. Изредка было можно скрытно найти себе пару на ночь-две, и этого хватало, чтобы чувствовать себя удовлетворенным своей жизнью. Почти даже счастливым. Общественность знала его, как скрытного семьянина, чью жену можно увидеть разве что раз в год, и то случайно. Фото любимой собаки в инстаграме найти было можно — в отличие от фото его женщины. Которых на весь интернет, пожалуй, не набралось бы и полсотни. Все, что о ней знала общественность — имя, и то, что с Манджукичем они вместе чуть ли не со школьной скамьи. Правда состояла в том, что их брак был совершенной фикцией. Которая, как ни странно, больше была нужна его супруге, Иване, а не ему. Ивана Микулич и в самом деле была для него подругой детства, когда-то сидевшей с ним за одной партой. Ее семья, правда, не пыталась уехать из Хорватии во время войны, и на эти несколько лет они потерялись. Но потом нашлись, и общение возобновилось на том же дружеском уровне. Со стороны, может, они и выглядели как пара, знакомые и родные не упускали момента намекнуть, что им бы и под венец пора. Марио о таком же и не думал. Странно было бы представлять эту девушку своей женой, как если бы он на сестре женился. Хотя, с подругой отношения были доверительнее, чем с настоящей сестрой, по совпадению, носившей то же имя — Ивана. А потом Ивана влюбилась. И не в него. Ее избранником стал молодой серб, и с этого момента начались проблемы. Нет, Зоран (так его звали) был отличным парнем, и Ивану не обижал. Если бы обидел, разумеется, Манджукич не переминул бы разобраться — его вспыльчивый характер находил выход не только на футбольном поле. Проблемы доставили родители Иваны, для которых связь дочери с сербом оказалась чем-то недопустимым. Их, как переживших войну, сложно было винить, отец Иваны в боях лишился руки, помимо массы мелких увечий, потерял много близких людей, и настроен был категорично и радикально. Мать была терпимее, но, разумеется, слушалась супруга. И из-за выбора Иваны скандал вышел довольно некрасивый — от угроз запереть девушку дома, до обещаний отыскать Зорана и убить его. Почему-то эта угроза не казалась метафорой, отец Иваны вполне мог устроить и такое. А саму дочку он для начала запер под домашний арест на неделю. Сербский избранник же ничего поделать не мог — он не отличался ни наличием больших денег, ни связями, и даже у родителей со своей стороны помощи просить не мог. На взгляд Марио, Зоран был на редкость бесполезным, но Ивана его любила. А значит, было за что. Уважать чужие чувства Марио умел. В конечном итоге, выслушивая очередной поток довольно жутковатых рассказов о буйстве отца подруги, Марио не нашел ничего лучше, чем предложить отличный выход. Ну, как ему самому показалось. — Выходи за меня. — Ты что, совсем? — Возмутилась Ивана. — Нашел время!.. — Я серьезно. Выходи за меня, а после уезжай с Зораном к нему в Белград. Будем раз в полгода навещать твоих родителей, как супруги, и они будут спокойны. Тебя никто не тронет. К сожалению, на тот момент это стало единственной возможностью для Иваны вырваться от родителей. Зоран сперва принял это не особенно радостно — шутка ли, его девушка выходит замуж за другого человека, но, поближе пообщавшись с Марио, и побыв с ним в компании Иваны, все же согласился. — Он сказал, что ты немного странный. Что смотришь на меня, как будто я не женщина, даже обнимаешь на прощание так, как будто я друг-парень, — смеялась тогда Ивана. — Говорит, он в таком понимает. И, раз ты такой, ревновать не станет. Манджукич только отмахнулся, что странно смотреть, как на женщину, на ту, с кем ты чуть ли не на один горшок ходил. Но эти слова все же заставили его задуматься о том, что он, в общем-то, на женщин и вовсе не смотрит. Так, со временем, до него все и дошло. Переживать особо он не стал — ему казалось, что неприятностей эта его особенность не принесет, если не делать глупостей. А глупости он не делал. К тому моменту жизнь наладилась — с «Вольфсбургом» Марио нашел общий язык, прочно устроился в Германии, и готовился к игре на Евро за сборную Хорватии. Ивана большую часть времени проводила в Сербии, и периодически прилетала навестить его — и чтобы создать видимость отношений, и чтобы просто обменяться новостями. В один из таких визитов Марио и сообщил ей, что, кажется, предпочитает мужчин. Ивана ответила невозмутимым: «Я в курсе». За этим последовало долгое пояснение, из которого Манджукич вынес только одно — женщины страшно любопытные, наблюдательные и догадливые создания. — Ладно уж, что ты особо не смотрел на других девчат никогда. Но ты ведь и на меня не смотрел так, как надо, ни капельки, ни разу, — добавила Ивана. — Не то, чтоб это меня обижало, но, Марио, я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Кто-то один всегда думает о развитии этой дружбы в горизонтальную плоскость. Ты — не думал. — А ты думала? — Вполне с искренним любопытством спросил Марио, но девушка только отшутилась. «Вольфсбург», хоть и не поднимался особо высоко в таблице, послужил хорошим трамплином для подъема выше — Манджукичем заинтересовались скауты «Баварии». Не последнюю роль в этом сыграло и его блестящее выступление за сборную на Евро-2012, и с его агентом связались еще до окончания этого турнира. Не раздумывая особо, Марио дал свое согласие. «Бавария» довольно-таки выгодно отличалась от «Вольфсбурга». И по положению в турнирной таблице, и финансово — это было заметно во всем. Денег в этом клубе не жалели ни на обстановку, ни на нужды игроков, ни на поддержание боевого духа у фанатов. Правда, Мюнхен поначалу Марио не впечатлил, и он почти затосковал по Вольфсбургу — заводскому скромному городку, напоминающему родной Славонски Брод. Но, конечно, привык вскоре, потому что самым главным было — играть в футбол. Он и играл. Ему повезло заиграть сразу (все же, переход между командами одного чемпионата не требует такой большой адаптации), и сходу влюбить в себя болельщиков. Агрессивный, напористый нападающий впечатлял. Правда, случались и осечки. В матче против «Нюрнберга» Марио, забив гол, добежал до ревущей фанатской трибуны, и вскинул руку, приветствуя болельщиков. Он даже не задумался, что делает, жест вышел естественным и чуть ли не привычным. И только когда трибуны засвистели, а подбежавший Джердан Шакири одобрительно крикнул что-то, Марио понял, что что-то идет не так. Но играть продолжил. После матча тот же Шакири вешался ему на плечи, хохотал в самое ухо, неся какую-то чушь про то, что Марио ему — свой, мол, брат, поддержал… В подтрибунке они натолкнулись на Мануэля Нойера, взглядом которого можно было задавить, и тут уже заткнулся даже Джердан. Капитан команды шикнул на него, заставляя убраться, а потом поймал Марио за ворот и припер к стене. Манджукич отличался и крепким сложением, и высоченным ростом, однако, прижатый еще более рослым Нойером, ощутил себя чуть ли не нашкодившим щенком. — У нас такое не одобряется, — внятно и четко, точно опасаясь, что Марио не поймет слова, произнес Ману. — Не знаю, как в Хорватии. А в этой стране за каждый такой писк могут сравнять с землей, не посмотрев на карьеру. Мы не нацисты, Марио. — При чем тут… — Взъерошился, было, Манджукич, но осекся. Взгляд Мануэля все еще оставался слишком серьезным. Каждое слово он буквально ронял, как камень. — При том. Весь мир готов загрызть любого немца за ошибки его деда или прадеда. Дай только повод. Играя в Германии, ты должен быть максимально осторожен с какими-то политическими лозунгами. Им не место в спорте. Мне наплевать на твои взгляды, даже если они чрезмерно правые. Но не тащи это в команду. Ты меня понял? — Да нихрена я не понял! — Зашипел Марио, пытаясь вырваться. Нойер с невозмутимым видом покрепче прихватил его за грудки и снова впечатал в стену. Уже побольнее. — Я что, по-турецки говорю? — Эй, Ману, чего у вас тут стряслось? — Со стороны раздевалки к ним приблизился уже знакомый Манджукичу человек — один из старожилов клуба, вроде, русский. Или не совсем, он просто помнил, что с Россией тот как-то связан. Улыбчивый, с копной золотистых длинных волос, Анатолий Тимощук, которого для быстроты и простоты все звали просто «Тимо», с Марио заобщался с первых дней, и, несмотря на огромную разницу в возрасте, поладил на удивление хорошо. — Учу, — коротко ответил ему Мануэль, и Тимо засмеялся. — Удушишь его сейчас, кто забивать будет? Ты? Марио, если бы не был прижат к стене до спертого дыхания, засмеялся бы тоже: шутку он оценил. Нойер был тем вратарем, который с трудом оставался в пределах хотя бы штрафной, часто рисковал, выходя из своей зоны, и, казалось, был готов в любой момент сорваться и побежать в атаку самостоятельно, если у команды что-то не ладилось. Видимо, Мануэль тоже понял шутку Тимо. Он сдержанно улыбнулся, и Манджукича все-таки отпустил, примиряюще хлопнув по плечу. — Объясни ему уж, — бросил он напоследок, отправляясь к команде. Тимощук кивнул ему вслед, а потом повернулся к Марио. — Пошли, разъясню тебе, во что ты влип… Позже, Марио вполне искренне приносил извинения перед прессой. Ему в самом деле не пришло в голову, как можно расценить его жест, а уж в сочетании с настоящей национальностью Шакири и недавними событиями на мировой политической арене, вышло и вовсе некрасиво. Национализм в худших его проявлениях не был ему близок примерно никак, а еще почему-то вспомнился отец Иваны, готовый сломать жизнь дочери только за национальность ее избранника. Похожим на него быть совсем не хотелось. Однако, все забывается, забылось и это. Команда выигрывала матч за матчем, Мануэль перестал припоминать это глупое происшествие, а Тимощук стал для Марио настоящим близким другом. Постоянно забывалось, сколько ему лет на самом деле — он охотно лез дурачиться с молодняком на тренировках, иногда сам и затевая какую-нибудь возню, одевался, как подросток-бунтарь, в выходные заливался пивом, объясняя это тем, что они же в Германии, тут оно — что вода, даже для спортсменов, а на следующий день, в утреннюю тренировку, неизменно страдал от похмелья. Он громче всех выразил восторг, когда Марио исполнил свою давнюю подростковую мечту — купил новенький ярко-алый спорткар, и напросился кататься с ним. Он вообще постоянно как-то оказывался рядом, и в какой-то момент Манджукич понял, что слишком привязался. Их уже объявили лучшими друзьями, вся команда их таковыми считала. В автобусе они неизменно садились вместе, и Тимо иногда протягивал Марио один из своих наушников, в котором орал неизменный тяжелый рок. Слов не разобрать, но зато громко, шумно, с надрывом — Марио нравилось. В столовой они также предпочитали сидеть вместе, таская друг у друга из тарелок куски, но это вообще никого не смущало, даже когда к ним подсаживался еще кто-то из ребят — над ними ржали и подкалывали беззлобно с чем угодно, но — никогда не на тему их близких взаимоотношений. Со временем Марио узнал, что Тимо вовсе не русский, а украинец, но для него никакой разницы не было, о чем он осторожно сообщил другу. Тот пожал плечами, и сказал, что ему, на самом деле, тоже нет особой разницы — серб Марио или хорват. — Один-один, — фыркнул тогда Марио, признавая ошибку. Тимо же уточнил, что, благодаря украинскому языку, легче понимает язык Марио — хорватский, когда тому вздумывается перейти на него в каком-нибудь сосредоточенном ворчании под нос. Или когда тот принимался говорить во сне, очевидно, видя не самые приятные сцены детства. Эти моменты Анатолий видел, так как во время выездных игр селили их вдвоем, в один номер отеля. — Ты ведь застал войну ребенком, да? — Как-то после очередного выездного матча спросил Тимощук. Марио хотел было привычно закрыться, потому что эта тема относилась в его личных категориях к запретной. Но почему-то кивнул. А потом и вовсе немного разговорился. Команда дремала в перелете под гул двигателей самолета, вокруг было довольно тихо, и никто не мешал ему шепотом делиться какими-то обрывками воспоминаний. О том, как город впервые обстреляли с другого берега Савы, о том, как кто-то из соседей не вернулся домой. О том, как впервые наткнулся на мертвое тело в каком-то переулке. О том, как просыпался от далеких криков и выстрелов. О том, как научился мгновенно прятаться в убежища, и знал расположение их по всему городу. Он не замечал, что в процессе рассказа у него местами срывается голос, и дрожат руки. Зато заметил, когда Тимо просто накрыл его ладонь своей. Молча. И не отпускал до самого конца полета, пока самолет пружинисто и легко не коснулся земли. Находиться рядом было приятно. Проводить вместе время — интересно. Марио тщательно следил за собой, не допуская ничего лишнего, едва только понял, что привязанность начинает пугающе крепнуть и становиться иной раз слишком уж теплой. Он не боялся своей ориентации и не переживал, но не хотел проблем. А, здраво рассуждая, понимал, что, если что-то такое всплывет, проблемы у него возникнут. Даже в толерантной, казалось бы, Германии. Да и сама идея показать посторонним что-то личное была ему слишком чужда. Пожалуй, будь он гетеросексуален, от общественности свою личную жизнь он скрывал бы ровно так же. Он, в общем-то, и скрывал — о наличии Иваны ведь знали, но без подробностей. И это было идеально. Он себя контролировал. Ну, может, иногда смотрел на Тимо более долгим взглядом, чем надо. Может, порой обнимался слишком крепко — но тут и сам Тимо был хорош, тактильности ему было не занимать, а потому лип он при каждой возможности, что на тренировке, что на скамейке запасных. Обнимался, празднуя победу, например, тоже со всей страстью и эмоциональностью. Тем не менее, несмотря на все это, Марио себя контролировал. Пока однажды они не напились. Впереди было Рождество, небольшой перерыв в играх. Ивана в этот раз осталась в Белграде, праздновать с Зораном, потому предложение развеяться от Тимощука Марио принял спокойно и с готовностью. Тот рассказал, что, вообще-то, в России все иначе, и Рождество в декабре там не празднуют, а главный праздник случается 31 числа, и это Новый Год. И он важнее всех праздников, хоть россияне довольно религиозны. И у украинцев то же самое. Но Рождество все-таки не настолько важно… Тимо делился всяческими прелестями родной кухни, и, помимо прочего, познакомил друга с крепким алкоголем. Пивом обходиться в этот раз не хотелось, а вкус того, чем угощал Тимо, чем-то напомнил Марио родную ракию. Правда, пожестче, с менее приятным послевкусием… Однако, расслабляло оно не меньше. Как и располагало к откровенным разговорам. Они обсудили прошедшую половину сезона, грядущие игры в Лиге Чемпионов и то, что у «Баварии» прекрасные шансы ее взять. Повспоминали всякое — Марио со смехом поделился, как в «Марсонии» тренер говорил ему, что он дерево и бревно, костерил на разные лады. А теперь он в самом классном клубе Германии, в Бундеслиге, которая, вообще-то, довольно престижная. Тимощук в ответ рассказал, что в 2010 году мог перебраться в «Вольфсбург» — но не отпустили, так как считали, что он неплохо влияет на команду, и вообще душа компании. О собаках тоже поговорили — Тимо рассказал, что он, вообще, всю жизнь хотел собаку, но его жена — строгая кошатница, и такое животное в доме точно не потерпит. Марио сочувствовал от души. У него самого жила любимейшая собака Ленни, классический неуклюжий мопс, и обожание этого существа переходило все мыслимые и немыслимые пределы — он даже дни рождения ее отмечал (при этом спокойно забывая про свой праздник), обязательно заказывая для нее особые собачьи тортики. И на полном серьезе зажигал для Ленни свечки. Задувать, правда, все равно приходилось самому, конечно. А потом вдруг заговорили об отношениях. Про супругу Тимо Манджукич знал. Темноволосая, пышная, обладающая яркой запоминающейся внешностью, девушка иногда посещала их матчи, но дома ее застать было сложновато: даже при наличии дочек-близняшек, она в компании подруг и нескольких родных, что были у Тимощуков частыми гостями, предпочитала проводить время повеселее. Тимо не возражал, главное, что за детьми было, кому последить, и на кого их оставить. Сам он оставаться с дочерьми побаивался, и ощущал себя не особо уверенно — те были слишком маленькие и сложные в его понимании. Но рассказывал и о Надежде (так звали жену), и про близняшек он очень охотно. Чего не скажешь о Марио — он лишь сдержанно заметил, что его женщина предпочитает больше времени проводить на родине, а, когда приезжает, то остается дома — Мюнхен ей не кажется интересным. — Мне иногда кажется, ты свою жену взаперти держишь… Я ее, кажется, вообще один раз на трибуне видел. Красивая. Чего прячешь-то… Могу понять, когда мусульманин, там свои эти…заморочки. Ты ж не мусульманин, нет? А то… — Тимощук со смешком указал на нарезанное тонкими пластиночками сало — бело-розовое, нежное, явно привезенное с родины, совсем не похожее на более мясной немецкий шпик. — А то ж свинина, нельзя. — Да не мусульманин я. Просто ей так хочется, — Марио пожал плечами. Трезвости хватало на то, чтобы не болтать о Иване и ее фиктивном наличии в своей жизни лишнего. Впрочем, будь он даже пьян в стельку, не сказал бы ни слова — это была не его тайна, и делиться ей он не имел права. — И мне удобно. — Удо-о-обно, — протянул со смехом Тимо. — Налево ходить? — И это тоже, — уклончиво фыркнул Марио, уводя разговор в сторону от Иваны. О чем угодно лучше говорить, чем о ней. Алкоголь требовал какой-то выходки, притупляя чувство опасности. Дурная смелость ударила в голову. — Других любить, тоже, ага. — И кого? — И тебя. — Чего? — Чего? — Манджукич усмехнулся, внимательно глядя в лицо друга. Кажется, сказанное его то ли не смутило, то ли попросту не дошло. Дошло. Потому что Тимо медленно встал из-за стола, и обошел его, подходя к Марио. Тот запоздало напрягся, думая, как сейчас будет выкручиваться, и думая, что пить стоило поменьше. Однако, жалеть не хотелось. Хотелось идти до конца. В конце концов, при большом желании все можно будет списать на опьянение. — Так ты…это? — Это, — Манджукич встал, отодвигая стул, взглянул сверху вниз. Тимо смотрел как-то растерянно и недоверчиво, но — вот тут ошибиться невозможно было даже на пьяную голову — с интересом. И Марио решился. Он шагнул вперед, задерживая дыхание, как перед прыжком в воду. В какой-то мере это и было таким прыжком — с обрыва в волны, в темную воду, не зная, что под ней, есть ли камни, мелко или глубоко. На свой страх и риск, непонятно, чего ради. Волны разомкнулись, мягко ловя. Поцелуй вышел мокрым, невкусным, вообще не таким, каким обычно представляют поцелуй с объектом своего влечения. Но Тимо не оттолкнул, а вцепился в плечи, смотря удивленно и весело, и сам потянулся за вторым. Интерес сквозил во всем — в его взгляде, в том, как он держал — удерживал — Марио рядом, не давая отстраниться. — Попробуем? — Хрипло спросил он. — Один раз не… — Попробуем. Манджукич был совершенно не в настроении отказываться от таких предложений, и думать о последствиях хотелось меньше всего. Когда тебе всего двадцать пять, и ты влюблен, а сверху еще и прилично пьян, думать головой вообще не то, чтобы возможно. Опыта в чем-то подобном у Тимощука, несмотря на более старший возраст, не было от слова совсем. У Марио — в общем-то, тоже, сомнительные связи в приватных комнатах ночных клубов, где, по большей части, тебя просто удовлетворят, делая все за тебя — так себе опыт. Алкоголь умения обоим тоже не то, чтобы добавил. Поэтому, несмотря на явное обоюдное желание, все, что у них вышло — неловкая, хоть и очень горячая, возня в постели и друг у друга в штанах, перемежающаяся поцелуями, придушенными стонами и тихими ругательствами. Было мало, но чертовски хорошо. А утром было физически плохо. И немного неудобно. После крепкого алкоголя голова раскалывалась и мутило, разворошенная нагретая постель казалась каким-то адским котлом, а остатки одежды, в которых случилось уснуть, мерзко липли к коже. Тимощук сопел в подушку, и пришлось его растолкать, чтобы выяснить, где в его доме уборная и душевая. В этот момент какое-то неудобство и ощутилось. Но Тимо, как и в чем не бывало, сонно объяснил, куда идти. А позже он присоединился к Марио в душе, как будто так и должно было быть. — Цены на горячую воду у этих немцев бешеные, сэкономим, — отшутился он, и прижался сзади, обнимая поперек груди и целуя куда-то в лопатку. Марио стоял, ловя струи воды в лицо, и улыбался, ощущая какое-то идиотское, бьющее точно под ребра, счастье. Его не могло перебить даже похмелье, а вода постепенно уносила с собой головную боль. Дальше все было, как в каком-то дурацком приятном сне: Тимо и не думал шарахаться, как и не думал обсуждать произошедшее. Он просто стал вести себя еще более несдержанно в плане их дружбы, а пару раз умудрялся внезапно целовать Марио чуть ли не в паре метров от товарищей по команде, скрытый от них только короткой перегородкой в конце раздевалки, у душевых кабинок. От его смелости кружило голову и подгибались колени. Не говоря уже о том, что весь контроль и попытки мыслить, как раньше, трезво и исключительно с точки зрения «принесет ли мне это проблемы», полетели к черту. Марио не хотел даже задумываться о том, что они вообще делают. Хотел он только Тимо, совершенно теряя голову от бешеной взаимности, с которой тот отвечал. «Бавария» провела просто блестящий сезон. Они успешно разбивали соперников по чемпионату, и, на контрасте с прошлым, категорически неудачным сезоном, в этом — завоевали требл. Марио получил награду лучшего бомбардира в чемпионате, и все было как-то слишком уж хорошо. Даже радужно — во всех смыслах. Лига Чемпионов также покорилась мюнхенцам — был финал с соперником, чрезвычайно привычным по Бундеслиге: дортмундская «Боруссия» была готова побороться за самый престижный трофей Старого Света, и достойно сопротивлялась. Матч вышел зрелищным и ярким, как и перфоманс перед ним. Марио отличился и в этой игре, забив первый гол. Позже «Боруссия» сравняла с пенальти, но к концу матча мюнхенцы вновь забили. Исход финала был решен. Когда Марио поднял над головой Кубок, когда его оглушил рев болельщиков и торжествующие крики, его сердце было готово разорваться — не это ли лучший момент его жизни?.. Рядом прыгал счастливо орущий Тимо, закинув ему руку на плечо. Манджукич привык отмерять жизнь не годами, а футбольными сезонами — «футбольными годами». Этот год вознес его на действительно недосягаемую высоту, что по трофеям, что по достижениям. Что в личной жизни. Кубки, знаменитая «салатница», «ушастый», награда лучшего бомбардира… Самой приятной, правда, почему-то, ощущалась другая победа: Тимо. Раньше он и не задумывался над серьезными отношениями с кем-то, ему хватало коротких связей, в которых он не запоминал лиц или имен — зачем. С Тимо же все было совершенно иначе. Правда, была и ложка дегтя во всем этом. Ссора с Иваной. Когда у него с Тимо все только началось, он почти сразу позвонил подруге, чтобы поделиться происходящим. И, к его огромному удивлению, та не разделила его радость. Совсем. — Он старше тебя, он женат, у него есть дети, вы играете в одном клубе. Марио, я думала, что ты умнее! — А я думал, что ты порадуешься за меня, — сухо перебил ее Манджукич. В голосе Иваны зазвучало раздражение. — Я была бы рада, будь это кто-то… Кто-то подходящий! Ты подумал, что он обманывает жену? Подумал, что это измена? А если она узнает? К чему это привести может, ты подумал? — Понятно, ты женскую солидарность включила? — Да нет же! Я просто., — девушка поморщилась, услышав в трубке гудки, и договорила в пустоту: — Просто волнуюсь за тебя, идиот. Марио же обиделся не на шутку. Возможно, свою роль тут сыграло то, что все, перечисленное Иваной, уже всплывало у него в мыслях, но он гнал такие размышления прочь, предпочитая жить моментом, и не задумываться. А может, просто стало обидно — он-то за нее с Зораном искренне радовался и постарался им всячески помочь. А здесь такая реакция… С тех пор с Иваной он не общался. Она несколько раз звонила, но Манджукич, видя ее контакт на экране телефона, сбрасывал. Через какое-то время звонки прекратились. Понятно, что это было очень глупо, так обижаться, но ничего с собой поделать Марио не мог. Как ничего не мог поделать и со своим влечением к Тимо. Да и зачем, если им обоим так хорошо? Но все хорошее имеет свойство заканчиваться. Закончилась Лига Чемпионов, завершился сезон. Впереди ждали отпуска, трансферные окна и прочие атрибуты футбольного лета. Марио планировал визит на родину и подумывал, как быть с Иваной ей-то, по идее, стоит прилететь с ним. Тимо, вроде как, должен был оставаться в Германии и обсудить с руководством клуба продление своего контракта. Вечерами они встречались — чаще у Манджукича, где, в целом доме, помешать им могла разве что собака — да и та была настолько ленива, что предпочитала игнорировать и хозяина, и гостя, и их способы времяпрепровождения. Но иногда оставались у Тимощука — как и в тот злополучный раз, изменивший все. Надежда, супруга Тимо, вроде как ушла на прогулку с близняшками и их няней. Марио заглянул в гости ненадолго, не планируя ничего особенного — разве что, выпить по бутылочке темного, и предупредить, что через неделю летит в Хорватию, что сегодня купил билет. Однако, стоило получить поцелуй — один, другой, третий — как голова совершенно опустела. Его вело от желания, пальцы буквально покалывало в предвкушении, когда он стаскивал с Тимощука футболку, когда оглаживал его грудь и живот. — Сколько у нас времени? — Уточнил он, устраиваясь на полу между разведенных ног, и нетерпеливо расстегивая пуговицу и молнию на модных, потертых и художественно рваных джинсах Тимо. Тот привстал, помогая слегка стянуть их с бельем, и усмехнулся. — Час, может, два… Они только ушли. Что за немецкая педантичность в тебе проснулась? Марио покачал головой, не тратя больше драгоценные минуты. Он прекрасно знал, что часа слишком мало, чтобы вдоволь насладиться друг другом. Тем более, он улетит примерно на месяц, может, больше. Останутся только звонки, может, скайп… Который ему никогда не нравился, слишком мудрено в нем все. Увлекшись, он не слышал, как хлопнула входная дверь. Он слышал только рваное дыхание и постанывания Тимо. Тот, судя по всему, оглушенный удовольствием, ничего не слышал тоже. Поэтому чужой визг оглушил, резанул по ушам, по нервам, заставляя шарахнуться в сторону, нелепо едва не завалившись набок на полу. Тимо трясущимися руками поправлял одежду, но это бы мало что изменило. Их застали в таком положении, что никакое оправдание бы не прокатило. — Вы…вы… Что это?! — Срывающимся голосом спрашивала бледная, как мел, Надежда. — Что вы тут…что вы делали?! Не…ненормальный! Ты больной! Больной урод! Манджукич застыл, понимая, что кричит девушка сейчас именно на него. Да и, в общем-то, справедливо — это его тут на коленях с чужим членом во рту увидели. — Надь, это… Ну, такое дело, — Тимо встал, неловко оглянувшись на Марио, сделал шаг к жене. — Послушай… — Не приближайся! Вы… Это отвратительно, ты понимаешь? Понимаешь? Что он.что этот педераст тут делает?! С тобой? Что он сделал с тобой?! Зачем? Зачем? Если сперва Марио накрыло паникой, такой, что впору самому закричать, то сейчас его захлестнул слепой животный ужас. Он парализовал настолько, что казалось, если шевельнуться — разорвется сердце. Поэтому он так и сидел на полу, остекленевше глядя на супругу Тимо. В ушах шумело, а чужой, звенящий приближающейся истерикой голос, оглушал еще сильнее. — Ты не подумай ничего…такого, мы… — Ненормально! Это же ненормально, боже мой, отвратительно… Зачем, зачем ты с ним., — Надежда, прижав ладони ко рту, сдавленно разрыдалась. Тимо, пользуясь паузой, подошел к ней. Его голос дрожал. — Милая, родная, послушай… Подожди, послушай, Надь, ты не думай плохого… — Это же неправильно! Зачем ты с ним, так ведь…так не должно быть! Так не делают! — Это просто…просто, — Тимощук снова оглянулся. Марио сидел на полу, его заметно потряхивало. — Мы просто… Это я не всерьез, Надь. Ничего такого, а? — Он больной урод! И ты…ты с ним, ты же нормальный, Толик, ты.почему?.. Ты же нормальный! Он тебя испоганил… Он.он…ты ведь нормальный… — Нормальный. Нормальный я. Иди сюда, ну? — Тимо обнял жену, прижимая к себе трясущимися руками. Манджукич отмер, тихо выдыхая. Он поднялся на ноги, ставшие вдруг ватными и непослушными, беспомощно глянул на Тимо, не зная, что делать. В глазах все слегка плыло, он ощущал буквально то, как подкашиваются и дрожат колени. В голове бился вопрос о том, что же теперь будет. Нужно было уходить, но он не мог и шага сделать на непослушных ногах. Надежда рыдала в руках супруга. Марио ненавидел себя в этот момент еще и за то, что понимает каждое ее слово. Она почему-то говорила именно по-немецки, хотя могла с мужем говорить на родном языке. Словно бы нарочно. Словно бы дополнительно уничтожая Марио своими словами. — Зачем ты это делал? Зачем он тебе, зачем тебе этот больной.грязный гомосек? Зачем?! Они же заразные, я смотрела.я читала… Больные! — Мы не всерьез, родная, это все… Это все глупость такая, понимаешь? Не всерьез. Просто так, ну, ты же понимаешь, я люблю женщин, я люблю тебя. А это…ну, дурость, пиво в голову ударило. Я сдуру, Наденька, сглупил. Хотел узнать, как… Не всерьез, просто раз уж он — такой, то интересно стало, как оно…у них… Марио точно ледяной водой окатили. Он понимал, что по-другому просто нельзя, что надо любыми способами успокоить бьющуюся в истерике девушку, говорить что угодно. Но больно все равно было. До спазма в глотке, до сбившегося дыхания. Тимо снова взглянул на него, и на его лице было написано столько отчаяния и страха, что Марио невольно отвел взгляд. Уйти, надо уйти. Как добрел домой, он не помнил, благо, что жили они с Тимощуком поблизости. Ленни в прихожей бросилась в ноги, радостно похрюкивая, но впервые за ее недолгую собачью жизнь хозяин просто перешагнул через нее, и прошел дальше в дом. «Ты в самом деле считаешь меня ненормальным?» «В самом деле решил попробовать, как это происходит…у таких, как я? У больных извращенцев?» — Марио прекрасно знал, что эти вопросы, засевшие в голове, вслух никогда не задаст. Но это не мешало придумывать ответ на них. Положительный. Он никогда не считал себя неправильным из-за ориентации, но сегодня он услышал о себе всю правду — он неправильный и ненормальный. Больной, грязный, поехавший в глазах других людей. Он никогда не думал, что может быть настолько больно. Ему казалось, что его сбило грузовиком, не меньше — боль расходилась по телу, жгла хуже физической. Ему не раз разбивали нос и лицо, ему вспарывали шипами голень, доставая до кости. Ему случалось ломать руку. Но еще ни единого разу ему не было настолько больно. Настолько, что не вздохнуть. Содрав с себя одежду, он забрался под душ, и выкрутил вентиль холодной воды, стоя под ей, пока не начало трясти от холода. Этого было недостаточно. Недостаточно, чтобы смыть с себя прилипшее клеймо урода. Вентиль в другую сторону. Только когда вода сменилась почти кипятком, по-настоящему обжигая кожу, он позволил себе тихо зашипеть сквозь зубы от боли. Все еще — от внутренней. Внешняя была недостаточной, чтобы ее заглушить, внутри все горело куда сильнее, чем обожженная кожа. Шипение, вой. Сдавленный хрип и всхлипы. Закрыв воду, он сполз на пол душа, позволив себе слезы. Теперь, наверное, было можно. Только даже от них не становилось легче. Марио потерянно огляделся, пытаясь понять, чем еще себе можно помочь и отвлечь. Иване он отправил смс с просьбой приехать. То ли боясь, что она, до сих пор обижаясь, не возьмет трубку, то ли понимая, что если она сейчас услышит его голос — с ума сойдет от волнения. Когда она прилетела, буквально на следующий день, он был безумно благодарен ей только за одно — обошлась без всяких вздохов и укоров в духе «я же говорила». Он рассказал ей все сам — жалкий, разбитый, кажется, за одну ночь осунувшийся и посеревший, не имеющий сил (или желания), даже толком одеться, и встретивший ее буквально в трусах и старой футболке. Она не задала никаких вопросов. Кроме одного. — А это что такое? С внешней стороны левого бедра красовалось несколько свежих, явно очень глубоких, царапин. Даже, скорее, порезов, что подтвердилось при более тщательном осмотре, который Марио безропотно позволил провести. — Я…пытался успокоиться. — Ты такой идиот, Марио Манджукич. Но ты — мой идиот, — заключила Ивана, подаваясь вперед и сгребая друга в объятия. Ничего большего в его плачевной ситуации она сделать все равно была не в силах. Дать успокоительное и немного заботы — вот и все, что она могла. Тимощук, к удивлению Марио, внезапно вышел на связь сам, спустя почти неделю, накануне отбытия того в Хорватию. Он позвонил с просьбой встретиться где-нибудь в кафе, чтобы что-то ему сказать. Ивана восприняла это с подозрением, и тут же заявила, что пойдет тоже. В целях безопасности. Марио только скептично посмотрел на супругу, что макушкой буквально едва-едва доставала ему до груди. Защитница. — Ты с ума сошла? Это чисто мужская будет встреча, с глазу на глаз. — А если это ловушка? Если там будет его жена? — Ваня, мы не в кино живем, какая ловушка? — Я пойду скрытно, устроюсь за дальним столиком и понаблюдаю. — Не забудь плащ, шляпу, и газету с дырками для глаз. Тем не менее, уступить пришлось. Да и, как ни постыдно было это признавать, с ощущением, что Ивана где-то рядом, Марио почувствовал себя чуть спокойнее. Увидеть Тимо хотелось. Несмотря на то, что при одних мыслях о нем становилось глухо-больно внутри. Тимо ждал его на веранде небольшой кулинарной лавки. Он, по-правде, тоже выглядел достаточно хреново, но смог выдавить улыбку, и даже пожать руку. Манджукичу больше всего на свете в этот момент хотелось потянуть его за эту руку к себе и крепко обнять, утыкаясь носом в светлые волосы. Но было нельзя. — Я ухожу из «Баварии», — без промедления сообщил Тимо. — Отказался от продления контракта. Возвращаюсь в Россию, есть варианты там. Там… В общем, там мне будет полегче. — Я понимаю, — Марио очень старался сделать спокойное лицо и тон, но голос все равно дрогнул. Он смотрел на Тимощука, на его небритое сильнее обычного лицо, на взлохмаченные длинные волосы, на запавшие и будто потускневшие глаза, и не мог отвести взгляд. Он любил этого человека — как же сильно он его любил — и не смел это сказать вслух. Раньше — потому что думал, что слова не обязательны, и так все понятно. Сейчас — просто потому, что не мог. Бывают слова, для которых уже слишком поздно. — Ты понимаешь, — согласно вздохнул Тимо, и понизил голос. — Это ее решение. Она не хочет, чтобы мы оставались здесь, а я играл в этом клубе с тобой. Пришлось отказаться от продления. Я не могу…иначе. У меня дочери… И мы с тобой… Она нам всю жизнь сломает, если… — Я понимаю, — с нажимом повторил Манджукич. Говорить о Надежде и о том, что она может сделать, не хотелось от слова совсем. Было все еще больно. — Еще она настаивает на прохождении лечения, у нее в Петербурге есть какой-то знакомый через знакомых психиатр… Может мне помочь. — Лечения? — Да. Ну, от…ты понимаешь, — Тимощук как-то вжал голову в плечи, ссутулился. — И я думаю, что она права. Мне…это нужно. Я ведь не такой, как ты, у меня дети есть. И с Надей я был счастлив, а потом…встретил тебя и началось…это. Поэтому я буду лечиться. Марио поджал губы. Это точно не то, что он хотел услышать. — Хорошо. Тогда…прощаемся? — Прощаемся, — немного отрывисто кивнул Тимо. Он протянул руку, накрывая ей ладонь Марио, совсем как когда-то в самолете, и подался вперед, почти виновато заглядывая в лицо. — Ты прости меня, ладно?.. — Это ты меня прости, — хрипло бросил Манджукич, отнимая руку, и рывком поднялся на ноги. Глаза мерзко щипало, поэтому он, не задерживаясь, слишком быстрым шагом, вышел с веранды, поспешно удаляясь прочь, бездумно сворачивая в какой-то проулок, затем еще один… Лишь бы не чувствовать, как Тимо смотрит ему вслед. Ивана догнала его не сразу, и просто молча пошла рядом. Новый сезон начался с изменений. Руководство позвало максимально эксцентричного тренера. Хосеп Гвардиола, как настоящий художник, принялся писать картину своей команды заново. Яростная немецкая машина была вынуждена сменить привычный стиль, переходя в знаменитую «тики-таку», и не всем это нравилось. В честности, не нравилось это и Марио. Пеп не особенно любил чистых нападающих, поэтому при любом удобном случае смещал Марио с его позиции. И то и вовсе оставлял в запасе — и это чертовски злило. Команда настороженно следила за напряжением в отношениях этих двоих, и выдыхала, когда Манджукичу удавалось прорваться в состав. Он выходил и забивал с железной упертостью, почти одержимостью. Раз за разом доказывая Гвардиоле свою пригодность. Он стал гораздо сдержаннее в дружеском общении с командой, и гораздо больше стал вкладывать в игру — хоть и казалось, что куда уж больше. Многим казалось, что он будто компенсирует что-то, с головой уходя в футбол. Но непонятно, что — слухов о его разводе с женой не было, обожаемая собака, вроде, была в добром здравии. На все вопросы он отвечал, что все нормально. Но Марио заметно изменился. Он сторонился ребят, отказывался от каких-то совместных развлечений, а еще стал тщательнее и сдержаннее одеваться — если раньше в его гардеробе присутствовали яркие цвета и нелепые принты, то теперь все сменила скромная гамма из белого, синего, серого и черного. Изменился даже фасон — увидеть Манджукича в более-менее прилегающей к телу одежде было теперь нереально. Свободный крой, местами чуть ли не оверсайз — он будто прятался в слоях ткани от чего-то. К зиме слухи о том, что летом к ним переходит Левандовски, наконец, получили подтверждение от руководства. Марио прекрасно понял, к чему все идет. Он старался, он забивал, и в этом сезоне, по идее, снова должен был стать лучшим бомбардиром чемпионата, несмотря на разногласия с тренером и непривычный стиль игры. Но, если придет польский нападающий, на лавку придется осесть прочно. Этого себе он позволить не мог. От безделья мысли и тоска по Тимо начали бы жрать его с утроенной силой. Нужно было что-то делать. Цветкович, выслушав пожелания подопечного, принял их к сведению и занялся поисками нового клуба, попросив Марио только об одном — не срываться прямо сейчас, а спокойно доигрывать. Манджукич и доигрывал, однако, местами его негодование все-таки находило выход, и он сцеплялся с Пепом сперва в легких спорах, а потом уже — в ссорах, громких и открытых. Свою неприязнь к тренеру скрывать он перестал, считая, что в этом нет смысла, если он вскоре сменит команду. До лета, правда, оставалось еще много времени. Гвардиола, по-правде, ответно не скрывал своего недовольства. Он оставлял Марио вне заявки, и спокойно говорил на пресс-конференциях журналистам, что да, это дисциплинарный момент. Газеты взрывались заголовками об их зреющем конфликте. Марио было наплевать на все. Пеп из-за очередного хамства в свою сторону не взял его на очередной матч. Потом на другой, третий… В конце сезона же Марио сам предпочел отказаться от финальной игры за кубок и празднования чемпионства, через президента клуба получив разрешение отправиться на родину — в нескольких километрах от его родного Славонски Брода от наводнения пострадало большое поселение, и ему хотелось помочь людям — и это был тоже неплохой способ отвлечься. Разумеется, его отпустили, и это дало новый виток слухов. Но на тот момент его агент уже наладил контакты с «Атлетико Мадрид», и Марио стало плевать на все втройне. Даже на очередную награду лучшего бомбардира. Мадрид встретил непривычной жарой, а новый клуб — более подходящим стилем игры. Близких связей в «Атлетико» Марио уже ни с кем не заводил — угрюмый и закрытый, он нравился сокомандникам на футбольном поле, и отталкивал вне его. Самого Марио это ничуть не расстраивало — ему же проще. К клубу на этот раз он сердцем не привязывался, зная, что рано или поздно придется его покинуть. Не знал, правда, что это случится так скоро: уже в конце сезона пришлось уйти. Терпеть конкуренцию с Гризманном он не собирался, да и ему прямо сказали, что ищут варианты — клуб и сам их двоих не тянет. К счастью, нашелся еще один вариант, где Манджукича буквально ждали. И Цветкович шанс не упустил, тут же наладив общение с руководством и доведя все до успешной договоренности. Скучая в зале ожидания Мадридского аэропорта, Марио позволил себе очередную слабость: вбил в поисковик фамилию Тимо. Без задней мысли: лишь хотел в очередной раз полистать фото, и отметить, как тому идет голубая форма русского «Зенита», как красиво она сочетается с его золотистыми волосами. Однако, буквально первые результаты поиска заставили вздрогнуть. «Я объявляю тебе войну: как Надежда Тимощук мстит мужу за многолетнюю измену», гласил один из заголовков. Марио ткнул на ссылку, вчитываясь. И уже не смог оторваться. Ему было понятно, что журналисты, конечно, во многом все приукрашивают, но одержимость бывшей уже супруги Тимо тем, чтобы насолить тому, вызывала удивление. К счастью, ни о Марио, ни о гомосексуальной связи мужа она во многочисленных интервью не упоминала, обвиняя Тимо лишь в том, что он завел любовницу в России. Надежда с такой увлеченностью выискивала промахи мужа, с подробностями смакуя и сдавая их прессе, что Манджукич только удивлялся — зачем ей это нужно? Они, вроде как, уже развелись, она получила часть имущества и прочее, что положено, но все равно продолжает рассказывать о нем не самые приятные вещи? А что же сам Тимо? Но о том, что отвечает на обвинения сам Тимощук, Марио ничего не нашел. Подумав, он сбросил ссылку на пару статей Иване, и почти мгновенно получил ответ: «Даже не смей». Да он, вообще-то, и не собирался. На плечо опустилась чужая ладонь. — Ну что, готов к перелету? — Иван наклонился, и Марио поспешно спрятал телефон, кивая. — Готов. Как Ленни? — Долетит, как королева, я все уладил. Никаких багажных отделений, и за ее состоянием будут наблюдать на протяжении всего полета. — Славно. Спасибо, братко. За собаку он действительно переживал — с ее перемещением в самолетах всегда возникали проблемы, и сложнее всего было получить разрешение. Мопсы, как и прочие плоскомордые породы, не очень хорошо переносили перепады давления, неизбежно возникавшие в полете. А потому договориться и о перевозке, и о тщательном присмотре было непросто. Но все уладили. — Пошли, посадка уже объявлена, — Цветкович кивнул Марио в сторону нужной им стойки. Меньше, чем через пару часов они будут в Турине. Стоило выкинуть лишнее из головы, и сосредоточиться на своем будущем — окрашенном в черно-белые цвета «Ювентуса».