Одиночество на двоих

Прошло несколько дней. Общение смолянина и Миши свелось к нулю, если вообще не к минусу. Смоленск с того дня жил у Святогора. Северянин хоть и был против, но по просьбе Александра, которому ещё было не наплевать на Смольного, оставил у себя и не стал выгонять. Но дал себе обещание не заботиться о нём. В глубине души, из каких-то неведомых новгородцу чувств, ему было больно смотреть на душевные мучения своего нового друга (ему слабо верилось, но всё же). Скорее всего Волхов просто-напросто понимал ту ситуацию, в которой тот находился. Ведь тоже самое происходит теперь у него с Сашей. Началось всё с того, что он невольно стал замечать, как его мальчик стал пытаться вежливо, в своей манере, уйти от него, ускользнуть, спрятать взгляд на собраниях, а если Новгород сам к нему подходил, то обязательно появлялся Москва и уводил Александра. Он видел, как москвич что-то шептал Питеру, бесстыдно тыкая в Святогора пальцем. Сомнения не было, что к прекращению общения Волхова и Романова была приложена рука эгоистичного москвича. Святогор по крайней мере был в этом уверен. И как бы печально это не звучало, сам Александр не сопротивлялся этому. Но что мог Саша поделать? Он был зажат между двумя любимыми, а выбирать ему не хотелось. Михаил же сделал, по факту, выбор за него, свою компанию для Александра он посчитал лучше, чем компашка старика, которому перевалило за тысячу, подобно его разговорам и шуткам. Питерец пытался возразить, но он ничего не мог поделать с доминирующим влиянием москвича и его сладкими речами и обещаниями. И Саша готов был откинуть всё ради того, чтобы Москва делал его день тёплым и светлым. День за днём ситуация, казалось, ухудшалось. Смоленск начал хворать, поэтому стал бесцельно ходить по дому и что-то хрипло бормотать, пугая новгородца, последние сообщения и звонки от Александра были недельной давности, а Москва, как назло, отправил Новгорода в отпуск на месяц другой. Да ещё пригрозил посадить, если вдруг появится на собрании или в офисе ближайший месяц. Святогору было наплевать на этого недорослого выскочку и его угрозы, больше всего волнение у него вызывали Сашенька и… Алексей. Он не понимал этого, но вид больного смолянина вызывал у него глубинную тоску и жалость. Новгородец старался не обращать внимания на него, но воду ему почему-то носил, поправлял и менял одеяла, когда те промокали от пота или слёз, даже в один день кормил с ложки, когда тому было совсем худо, а ненависть к Московскому только выросла за весь этот период. Настолько ему было жаль кривича. В какой-то момент Алексей пришёл в себя, стал бодро общаться со всеми и в свободный день даже приготовил свои любимые драники и блины. В одно утро, пока ещё живя у словена, поставил тому поднос с чаем и творогом с резаными фруктами и мёдом и весело приговаривал о планах на день. Тогда аж Романов готов был звонить Мише и умолять на коленях приехать, когда Смольный по-дружески обнял его, ни разу не обругав и не закидав проклятиями на год вперёд. — Простая благодарность, не ищите подвоха, дураки! — на многочисленные вопросы ответил он, смеясь с реакции питербуржца. Больше его никто не волновал так сильно, но был один нюанс. К тому моменту, как Москва всё-таки решил зайти к ним, Алексей уже всё прекрасно понял. Москвичу было наплевать на него с самого начала, когда у того появился Александр. Но самому Смольному стало теперь настолько всё равно, что вошедший в своём неповторимом стиле Михаил не обрадовал его. Он мелькал перед ним ярким пятном в яркой одежде, значком на пиджаке, изредка слепящим его глаза, и улыбкой на вишнёвых губах. Когда-то это всё радовало его ещё за километры, а сейчас только мешало отдохнуть после очередного длинного дня. Образ того Мишеньки, которого он любил, обожал и лелеял, исчез. —… И представляешь, он сказал, что устроит войну, если я не пойду на его поводу! — Москва весело рассмеялся, садясь в ноги Смольного, и ожидающе, но словно ничего не требуя, посмотрел на него. Алексей молчал, безучастно смотря на него. Москвич стал теперь слишком шумным для него. — Ну ты знаешь Киюшку. Он тот ещё дурачок, поэтому я, из благосклонности и своей прежней любви к нему, предложил ему отпуск в России за мой счёт. — Как ты не поймёшь, что ты для него теперь враг и предатель, тот, кому нужны одни лишь деньги и слава, тот, кому всё равно на чувства остальных, даже если это близкий тебе человек, — с нарастающим раздражением прохрипел Смольный, сильнее сжимая простыню под собой. — Алексей, у меня не было тогда каких-либо злых намерений по отношению к нему, — москвич потеребил свой значок, как будто задумался над чем-то, и с побледневшей улыбкой посмотрел в окно. — Тогда я правда хотел снова попытаться исправить наши отношения и вернуть их в прежнее русло. — Ты это говоришь не искрене. Я-то знаю, когда ты говоришь честно и без злых умыслов. А сейчас тебе будто наплевать на то, что будет дальше! — Смоленск перевернулся на бок, желая закончить разговор. Но Михаил или специально, или не понимая намёка, остался и сел в кресло перед кроватью. — Тц-тц-тц, я тебя не узнаю. Раньше бы я поддержку услышал, а сейчас… — он сделал многозначительную паузу, ожидая, что смолянин сконфузится и начнёт торопливо что-то говорить. Но в удивлении вскинул брови, когда Смольный ожидающе посмотрел на него. — Договаривай, давай. Раньше бы я тебя некультурно перебил бы, но сейчас так хочется послушать тебя. Ну что ты молчишь, Солнышко моё? Алексей ядовито улыбнулся. Он облизнул пересохшие алые губы, чуть щурясь на собеседника. Его мальчика перекосило несколько раз, словно эти слова были подобно электрическому току, прошедшему по нему несколько раз, и это приятным чувством прошлось по внутреннему я кривича. Ему хотелось продолжить, надавить, разрушить треснувшее величие Москвы. Оно становилось таким уязвимым только от его слов, и при каждой мысли об этом Алексей улыбался всё шире и шире. Что будет, если он продолжит? — А… а сейчас ты не это… не то самое. Ну ты понял! Буду я объяснять тебе ещё, — Москва с детской обидой фыркнул и сложил руки на груди, пытаясь незаметно отвести взгляд, но понимал, что от своего собеседника не сможет скрыть своё внутреннее неудобство в данной ситуации. К сожалению не мог. — Нет, я не понял, Мишенька. Объясни мне, старому дураку, каким я должен быть? — Смольный только из приличия и прежних тёплых чувств к олицетворению напротив сдерживал дикий оскал. — Я же тебя так плохо понимаю. Твой любимый Бург лучше тебя знает, во всех смыслах. Мне далеко-о до него. — К чему ты ведёшь, Алексей? — К тому, что тот европеоидный намного ближе к тебе. И знает он тебя лучше, и ты таскаешь его куда ни попадя. Он с Новгородом — ты его уводишь, на собрании заигрываешь, подмигиваешь. Всё своё свободное время проводишь с ним, в то время, как я сижу один и думаю, когда же ты соизволишь мне позвонить, — он посмотрел в окно. Тон его становился холоднее, а взгляд безучастнее. Теперь Михаил его только раздражал, как муха в тишине, и желание избавиться от назойливого и бесящего его до глубины души мальчишки росло с каждой минутой его присутствия рядом. — Не называй Сашу европеоидом, — прошипел блондин, передёрнувшись от подобных слов. На самом-то деле злотоглазый в какой-то мере зауважал «северного принца» (как многие его называли и называют), но всё также старался держаться от него подальше, несмотря на тот исключительный день. — У нас свобода слова. Не запрещай мне высказывать свои мысли, а если тебе не нравится — прошу, издай свой новый треклятый никому ненужный закон, который только подымет волнения. — Забери свои слова назад, а иначе я!.. — он рефлекторно вскинул кулак, понимая, что на другого это действие не подействует. Оно было нужно для успокоения заигравших с новой силой нервов. — Не угрожай мне. Просто уйди, как и в тот раз, — Смольный со вздохом покачал головой. — Если хочешь что-то ещё сказать, то говори, нет — уходи. Когда-нибудь это должно было случиться. — Надеюсь, ты передумаешь, — Московский хлопнул дверью, оставляя Смольного одного.