разукрашу все руки под космоса цвет, заберу все орбиты планет в эту песню.

Бросает взгляд. Прячет зрачки в темноте своих глаз, прячется в волосах и холоде. С силой сжимает на мгновение эти глаза, снова поднимая, появляясь из темноты кудрей и холода. Снова смотрит открыто и жестоко, с яркой радужкой, подернутой разбросанными солнечными пятнами. Ленский сидит в тонне макулатуры, рассеянно чиркает ручкой и перестает слушать. Его мозг выключается слишком рано, чтобы понимать вторую часть. У него на каждых полях улитки, глаза и чужие портреты. У него ручка заканчивается из-за цитат, стихов и рисунков. Кто-то учится и старательно внимает параллелограмму на доске, а он чуть сдвигает зрачки в сторону. Надо же, ничего не меняется. Онегин сидит ровно, смотрит ровно и пишет идеально ровно и так же ровно понимает всю эту геометрию. Ленский смеется в коридорах так громко, что звуки разбиваются о сводчатые потолки. Он рассказывает анекдоты про философию, ругается и вечно что-то ищет зрачками. Кого-то. Володя безнадежно цепляется зрачками за кого-то. Саша Чацкий всегда внимательно разглядывает эти сумасшедшие зрачки и тонкую язвительную улыбку. Ленский иногда бешеный, и это началось недавно. Или давно. Потом Саша слишком легко что-то понимает и долго поражается. Володя стреляет глазами в кого-то, смеется так же громко, нервически дергает лямки рюкзака и прячется за кудрями. Он материт геометрию и экзамены, часто оборачивается, в и д и т. Тут Саша и понял. Он видит его, стоящего на крыльце в бордовом пальто и русыми кудрями. У Ленского зрачки резко расширяются, но потом сужаются до точки-центра окружности, губы складываются в равносторонний треугольник, и он резко смотрит на Чацкого. А Чацкому резко понятно, что сейчас Вова начнет делать какую-нибудь хуйню из разряда «давай поищем улиток, и мне срать, что сейчас ноябрь». — ненавижу ноябрь. — Володя поджимает свой треугольник и вдруг остро режет зрачками. Там Онегин на крыльце почему-то роняет голову на три градуса вправо, смотрит секунд пять и тоже складывает губы в подобие улыбки. Жестокой и равнодушной. Володя пронзает взглядом, кажется, до ужаса хочет уничтожить Онегина и сбросить его хотя бы с этой лестницы, но, в итоге, нервно смеется, крепко держа Чацкого за рукав и таща за собой. У Ленского узкие зрачки и какое-то судорожное понимание в них. Саше думается, что это больно и неприятно, раз не взаимно, но Вова прячется в холоде, темноте глаз и кудрей, вышагивает по тротуару, старательно удерживая тело перпендикулярно земле. — больно? — Саша все же спрашивает. Володя смеется. Громко, как обычно. — пошли искать улиток? — оборачивается и смотрит узкими зрачками, в которых мороз и битые стекла. — очень больно? — я напишу завещание сегодня, будешь читать на похоронах. Саше жаль, Саше самому как-то вязко и холодно внутри. — не смей умирать из-за мужика. — он красивый. Саша даже не спорит, а Володя с визгом бежит к какой-то обросшей кошке у подъезда случайного дома. — похожа на Онегина, да? — Володя гладит по худым ребрам животное, один раз дотрагивается до мордашки и, кажется, влюбляется. Кошка шипит еле слышно и отходит в свою каморочку у домофона. — опять не взаимно. уже даже смешно. Володя выглядит сломанным и разбитым, прячет зрачки в глазах и пару раз нервно хрустит костяшками, понимая, что не может справиться с наплывшей тревожностью. Саша тоже нервничает. — окей, я хорошо понимаю, что ты можешь сделать все, что угодно, поэтому прошу тебя не умирать хотя бы сегодня. — а завтра? — бля, я куплю тебе мармеладки, и ты проживешь долгую счастливую жизнь. — Сашечка, ты родился без нимба на голове, как же так, — цыкает Ленский и собирает конечности. — ну, ничего страшного, пусть любит свою геометрию и Queen’ов. Чацкий понимает, что все как раз-таки страшно, но ничего не говорит, гладит Володю по голове, пока тот полузадушено прижимается в костлявые и холодные объятия. Ноябрь отвратный месяц.