Фо́то

      В комнате интимная полутьма и несколько цветных бликов диско-шара. На кровати угольно-чёрная простыня, на её фоне изумительно светлая кожа выглядит мертвецки бледной.       Кроваво-красная портупея глубокими порезами испещряет молодое тело. Она просит извращённого наблюдателя шершавым языком очертить чувствительные бусины сосков, прикусить их, сжать между пальцами. Призывает жёсткими ладонями огладить восприимчивые бока, чтобы сорвать сладчайший стон с мягких губ.       Игорь смотрит на Птицу и не понимает, почему засомневался и не убедился сразу, что в этих изысканных чертах вся яркость и неповторимость его Серёжи. Он столько месяцев запоминал всякую родинку, всякий изгиб, всякое пятнышко, и, встретив своего мальчика в реальности, не провёл очевиднейшую параллель.       И если этот промах ещё можно простить себе, списать на невнимательность, занятость, предрассудки, то другую ошибку — нельзя. Возможно, она станет для него роковой.       <Я упустил преступника.>       Ненормального придурка, который записывал видео для Серёжи посреди мрачного переулка всего в нескольких шагах от него. Не будь он эмоционально поражён, не будь у него бушующих чувств, не будь у него бурлящего потока магмы под рёбрами, он бы одним резким движением скрутил ублюдка и припечатал к питерскому тротуару. С такой силой, чтоб кости позвоночника затрещали.       Но внутри мужчины что-то оборвалось и потянуло на самое дно, пытаясь утопить в печали.       И теперь он кусает разбитые костяшки, срывая корочку запёкшейся крови, тревожно размышляя о том, что же делать дальше. Как защитить нежное существо, которое эстетично расставило в стороны свои великолепные ноги на экране его телефона.       Серёжа сегодня непривычно страстен. Всегда отзывчивый и податливый, в этот раз он по-настоящему трепещет от наслаждения. Ему нравится, когда ткань врезается в плоть и немного натирает, оставляя насыщенно малиновые следы. Его возбуждает заводить руку за спину и неспеша растягивать себя небольшими анальными шариками — новой игрушкой из сексшопа — входя ими сначала понемногу, будто дразня, а затем погружая до конца, чтобы глубже и сильнее.       На грани грубости он ускоряет темп. Бедра ходят ходуном, то подаются назад, помогают насадиться, то устремляются вперёд, убегая от прикосновения. Игорь пленён, не может ни отвести взгляд, ни выключить видео, чтобы перевести дух. Продолжает смотреть, поглаживая свой твёрдый член, представляет себя на месте шариков и срывается на гортанный рык.       Серёжа никогда не кончал. Вот так, чтобы на камеру, пачкая живот спермой и трясясь от оргазма, будто ему вполне хватало самого процесса, а конец был необязателен. Но Гром подмечает мелко дрожащий плоский живот, напряжённые лопатки и плотно обхвативший игрушку анус, ликует: сейчас.       И рыжий демон выгибается в пояснице, стонет так, что оргазм мощнейшим цунами накрывает его вместе с Игорем, не оставляя ни единой возможности отсрочить, насмотреться, наслушаться. Они оба теряют голову в экстазе, достигая своего пика.       Экран гаснет, а у Грома секунда за секундой тускнеет взгляд. Мужчина обмякает на диване, весь взмокший и уставший, понятия не имеющий, как быть дальше, но чётко осознающий, что Серёжа послание преступника ещё не видел, иначе настроение у него бы напрочь пропало.       Нужно как можно скорее построить логические цепочки, поэтому он на скорую руку вытирает следы своей страсти, а затем отыскивает лист бумаги и карандаш. По середине крупными буквами пишет "Разумовский" и застывает, обдумывает возможные ответвления.       Для начала дописывает, что Серёжа и есть Птица, довольно известный в определённых кругах "сладкий мальчик", отсюда ведёт пару стрелочек к наиболее подозрительным подписчикам, которые проявляли чрезмерный интерес к парню за эти полгода.       После чего достаёт карту Питера с пометками о том, где были найдены предыдущие жертвы. Долго вглядывается, пытается найти закономерности, едва волосы на себе не рвёт: не может понять, почему именно в таком порядке. Это доводит его до исступления.       И вдруг едва не разрывает бумагу от появившейся догадки. Первое место, где была найдена жертва — небольшой домик на окраине города, в котором до пожара жила небольшая семья. Выжил только ребенок. Второе — омерзительный переулок. Тот, что неподалеку от детского дома, что так же пострадал от огня. Третье — вечно полыхающий лес.       Каждая точка так или иначе разрушена пламенем. Каждая отметка красной линией судьбы ведёт к Разумовскому. Каждая метка — пристанище, что было безжалостно отнято у Серёжи.       И чтобы проделать этот путь, убийца должен был знать художника лично, потому что подобная информация не хранится в архивах, ей не обладают случайные люди. Таким образом, преступника нужно искать среди близких. Но как, если у Серёжи никого не осталось?       <Думай, Гром, думай. Знакомый, но не друг, иначе они бы сейчас общались и не было бы смысла играть в кошки-мышки. Кто-то, кто знает его давно. Очень давно. Но почему-то держится в тени и безумно хочет заполучить его себе.>       На ум не приходит ни одна живая душа. Потому что Игорь ничего не знает об этой части жизни Разумовского. Прошлое парня кажется призрачным, недосягаемым и запрещённым. Спрашивать страшно, подводить к теме опасно, а ждать нестерпимо.       Потому что видеть, как Серёжа открывает самые потаённые закоулки своей души, буквально ногтями сцарапывая защитный слой вокруг неё, и трясётся от горьких воспоминаний, по-настоящему больно. Хочется сгрести его в охапку и спрятать от всего мира.       <Неадекватный поклонник, кто же ты?>       Игорь агрессивно стучит карандашом по столу и почти ломает грифель, когда в голову внезапно приходит мысль. В начале года горел университетский кабинет живописи. Кисти, холсты, краски, усилия студентов — всё развеялось прахом по ветру. Ничто не удалось сохранить.       Теперь Гром, возможно, знает место будущего нападения. У него появился реальный шанс. Поэтому быстро отправив пару стратегически важных сообщений, мужчина наконец позволяет себе передохнуть. В его распоряжении остаётся чуть больше двух часов, а сон никак не идёт.       Страх и паника, каких Игорь не испытывал ни разу за всю свою работу полицейским, попеременно пульсируют то в висках, то под рёбрами, то на кончиках пальцев. Мышцы каменными глыбами не дают принять удобное положение, однако Майор умудряется заснуть.       Ему чудится что-то красочно-неспокойное. Под веками жар-птица описывает умопомрачительные виражи, увлекая своими искрящимися крыльями за собой, а затем рассыпается перед ним в мелкие угли. Он судорожно ловит их трясущимися руками, а куски утекают сквозь пальцы неконтролируемым потоком и складываются в буквы.

ПРОСНИСЬ !

      И он вскакивает как ошпаренный, сразу же влетая в стол и падая на свои ночные записи. Тело ощутимо проклинает это утро, неподъёмной тяжестью нагружая плечи. Но Игорь рад, что проснулся пораньше, ведь так у него есть больше времени на контрастный душ и кофе, без которого ему однозначно не выжить.       Ледяная вода действует волшебно. Вялость постепенно уступает место твёрдой решимости, и мужчина по дороге к дому Серёжи забегает за напитками туда, где его обслуживают в любое время суток. Потому что не зря же он столько раз спасал этих ребят от грабителей и прочего отребья.       Шесть утра на часах, а Гром уже в полной боевой готовности сидит у подъезда с двумя обжигающими ладони стаканчиками, изредка делая глоток-затяжку, чтобы успокоить струнами натянутые нервы. Когда дверь протяжно скрипит, Игорь даже шелохнуться не успевает, только оборачивается через плечо на удивлённого Разумовского и обезоруживающе улыбается. — Игорь.. — Как знал, что не позвонишь. Вот кофе принёс, взял на свой вкус.       Конечно Сережа бы не набрал заветный номер, так как преступник абсолютно ясно дал понять: держись от Грома подальше, если не хочешь его смерти. Но теперь Сережа не один и бразды правления ситуацией наполовину находятся у Грома. Он будет рулить неспеша, действовать как сапёр на минном поле.       Игра в "бей или беги" началась. Бежать Майор не собирается. — Спасибо тебе, но не стоило.       Однако парень благодарно принимает напиток, неловко избегая соприкосновения, и делает глоток. А Игорь будто невзначай скользит взглядом по изнурённому лицу, подмечает напряжённо сведённые брови, нервно подрагиваюшую скулу и непривычно бледные губы.       <Небось не спал совсем, бедный.>       Когда Гром поднимается и встаёт рядом, Серёжа предусмотрительно отходит на несколько шагов назад, загнанно осматриваясь и пугливо сутулясь. Ему наверняка чудится тёмная фигура, что таится в переулке, поджидает его, чтобы в любой момент наброситься.       Поэтому полуобъятия Грома заставляют его вздрогнуть, но, к счастью, не отшатнуться. Ему и отступать-то некуда: все пути наглухо перекрыты цепкими руками. Выпутаться не получится: конечности не слушаются, отдаются теплу и ослабевают.       По улице они идут молча. Игорь отчаянно надеется, что Серёжа осмелеет и скажет ему хоть что-нибудь, даст подсказку, намекнёт. Или просто посмотрит на него своими честными ясно-голубыми глазами и разрешит прочитать, что же скрывается за оболочкой невозмутимости. Какие мысли крутятся в этой прекрасной голове.       Хотя понимает: Разумовский не будет рисковать. Только идя с рукой Грома на своём плече, он уже подвергает жизнь полицейского опасности, его это заметно ужасает. Игорь чувствует.       Тревога висит в воздухе плотным серым облаком пыли, и не вдохнуть её в себя невозможно. — Ночью над картинами трудился? Не выспавшийся совсем.       Интересуется Майор, нежно проведя по предплечью Серёжи, не только, чтобы привлечь внимание, но и чтобы потрогать. С помощью физического контакта дать моральную поддержку. — Работал до трёх, надо как-то детдом поддерживать. Там ведь половина здания в пепел, спонсирования нормального нет, ничего нет. Всё своими силами по крупицам собирали.       В его голосе горечь, которую не подсластить никаким приторным кофе, не вывести капельницей, не вымыть, не искоренить. Гром, как известно, не умеет успокаивать людей, для этого есть Дубин, но сейчас ему отчаянно нужно быть тем, кто приласкает несчастного ребенка.       Он останавливает парня поодаль от участка, в одном из безлюдных поворотов, что пустует даже в час пик, и нерешительно гладит Серёжу по волосам, перебирая шелковистые рыжие пряди. — Поддержка поддержкой, но не заниматься же саморазрушением. Угробив себя, ты никому не поможешь.       Разумовский смотрит на него очень внимательно, будто на мгновение забыл, что Гром — живой человек, который может ответить и посоветовать, по голове погладить и обнять, а ещё от души поругать и отшлёпать, чтобы больше себя в жертву не приносил.       Лишь запоздало до Игоря доходит, какую именно работу парень имел в виду. И становится ещё печальнее. Развязно раздеваться за деньги, выставлять своё обнаженное тело на всеобщее обозрение, чтобы заниматься благотворительностью.       <Альтруист чёртов. Обо всех печётся, кроме себя.> — Прости, я просто волнуюсь. Не нравится мне, что ты пренебрегаешь сном.       Сменив недовольство на милость, Игорь гладит Серёжу по щеке, чтобы тот увидел: он не со зла, а действительно переживает. Художник прикрывает глаза и доверчиво жмётся к его руке, нежется как в лучах солнца, хотя он сам свет. Самый яркий и тёплый. Самый родной. — В любом случае я плохо сплю. Лучше уж тратить это время на что-то полезное.       Теперь у Грома всё сходится. Естественно парня мучают кошмары, созданные из обрывков прошлого. Потеря семьи, детский дом, вечный пожар снаружи, который загорается и внутри, однако, совсем другим пламенем.       Днём тихий, спокойный студент факультета искусств, ночью становится демоном во плоти, потому что иначе удержать боль не получается. Жестокое прошлое оставило настолько серьёзные шрамы, что всё существо продолжает искать для себя пытки. Потому что привыкло к ним. Стало зависимо от наказаний.       Парень горит самоотверженностью, полнейшим самоотрицанием. И это однажды обязательно его погубит. Если Гром не успеет спасти раньше. — Что-нибудь придумаем.       Косвенное "мы" так приятно и правильно ложится на язык, что скулы сводит от улыбки, особенно когда Серёжа кивает, соглашаясь. Ещё больше, когда грациозно подныривает под его руку, побуждая обнять снова. Осматривается уже чуть менее опасливо.       Игорь выдыхает облегчённо и отпивает кофе. В участке им нужны лишь несколько тоненьких папок, но Гром нарочно ведёт Разумовского к своему — их — столу. Они присаживаются как в уютной кофейне, неспеша беседуют об известных произведениях искусства, и у них неожиданно получается что-то почти конструктивное. Не без стараний Серёжи, который и покажет, и расскажет, и пояснит, при этом делая вид, словно мужчина сам до всего дошёл, своим собственным умом. — В час ко мне журналистка должна прийти, данными поделиться в обмен на эти документы, ты со мной?       Спрашивает так, словно есть выбор, и бумажки подгребает, будто те интереснее ответа. — К тебе домой?       Звучит не иначе как смущённое согласие. Гром произносит короткое "да" и упивается тем, как Сережа произносит робкое "хорошо". В нём разворачивается атомная война между желанием и страхом, абсолютно неравное столкновение, которое обернулось бы полнейшим крахом первой стороны, если бы не упоминание журналистки.       Их будет трое, не двое.       К Игорю в квартиру они направляются всё так же неторопливо: спешить некуда, да и незачем. По пути вспоминают знакомство и неумолкающего Димку Дубина, делятся впечатлениями друг о друге и смеются, потому что им удивительно хорошо вместе. Просто вот так идти и делиться историями, изредка соприкасаться ладонями и изучать друг друга взглядами.       Жилище у Грома скромное, порой непроходимое, заваленное чем попало и пыльное. Первые десять минут Серёжа кажется инородным в этой атмосфере и Игорю извиниться хочется за то, что привёл его к себе. А Разумовский уже ловко сбрасывает кроссовки, подхватывает мужчину под локоть и утягивает на диван.       Пружины виновато скрипят под ними, но хотя бы не торчат штыками, мешая усесться. Самым комфортным положением для Серёжи становится полулежачее на Игоре. Он долго сопротивляется, убеждает, что Грому тяжело будет и неудобно, что обременять не хочет, что стесняется, а когда все аргументы заканчиваются наконец подползает поближе и на пробу укладывает голову на чужую грудь, где сердце заходится в бешеном ритме.       Майор максимально осторожно подсказывает ему, куда положить ноги, как обвить руками шею, и в итоге получает лучший подарок на свете — спящего на нём сладким сном Серёжу Разумовского. — Игорь, ты здесь?       Как нельзя кстати совсем негромко зовёт Юля, показавшись в дверном проёме, и Гром тоже тихо отзывается: боится разбудить своё умиротворённое чудо. Парню бы поспать подольше, кто знает, как давно он этого не делал. — Когда ты написал: "нужно уберечь главную жертву", я не думала, что это будет происходить вот так.       Она кокетливым взглядом обвела расслабленного Разумовского и ухмыльнулась, когда Игорь скрестил руки на его спине, тем самым обозначая свою территорию. — У меня есть хреновый план. — Я вся внимание.