Держи меня за руку, а?

Снилась мне темнота: глухая и тягучая. Я ступал по этой темноте босыми ногами, а она опасно пружинила под ступнями, словно непредсказуемая болотная трясина. Шаг за шагом, страшась провалиться по шею в вязкую субстанцию, я брёл вглубь, совершенно не разбирая дороги. Дотрагивался к темноте рукой и видел, как она отзывается, довольно урчит и скользит меж пальцев, неприятно пощипывая ладонь. Будто живое и очень голодное существо, а мы заперты с ним вместе в одном бесконечном пространстве. И не понятно, кто кого сожрёт первым: наши опасения обоюдоострый клинок без рукояти — где не ухватись, везде острая режущая кромка. Мы испытывали друг друга на терпение, ожидая, кто же сорвётся первым. Но мне совсем не хотелось проверять, что будет после, а тем более дразнить нечто необъяснимое в собственном сознании. Наша игра уже привычна донельзя, как и алгоритм дальнейших действий. Я же здесь не впервые, мы с этим неизведанным — хорошие знакомые, а потому я просто шёл, вяло двигая конечностями и надеясь, что сновидение продлится недолго. — Ну что ты хочешь? Отпусти уже меня, — слабо бросал в никуда, лишь ощущая как липнет к пяткам зыбкая, непроницаемо чёрная поверхность. Я уже уточнял, что схожу с ума? А может и сошёл, кто знает. Отличный момент напомнить данный факт самому себе. — Всегда молчишь. «А ты любитель потрепать языком, Итан». — Знаешь, я может не хочу, чтобы ты мне снилась. Можно в следующий раз картинку повеселее? — наглости качать права у меня хоть отнимай. — Хотя… Лучше уж ты, чем различное радужно-конфетное дерьмо. Со своими тараканами выгоднее дружить, нежели вести бесполезную войну. «Может если сверну, выберусь?» «Тут нет поворотов, Итан, тут ничего нет…» Просыпаюсь также резко, как и до этого вырубился вечером: будто по щелчку. «Блять», — первая мысль мелькает острой вспышкой в моей голове. Как день начнёшь, так он и пройдёт, да, Итан? Пытаюсь разлепить веки, но те не поддаются, а когда выходит, затылок неприятно колет тупой иглой. Глаза расфокусированно блуждают по потолку, цепляясь за порыжевшие от старости овалы пятен и разводов. Ненавижу утро. От сна не остаётся ни капли, лишь гул в висках и ненавязчивый зуд на коже, в том месте, где меня касалась темная субстанция. После своей несостоявшейся смерти я донельзя херово сплю, если вообще сплю. Жизнь отца-одиночки наполнена беспокойными ночами, а если ты умудрился пережить ад и, считай, дважды воскреснуть, прибавь к этой гремучей смеси сюрпризы с собственной башкой. Зато Карлу хоть бы хны. Это мне душно и тяжело дышать, словно сверху навалился раскалённый булыжник. А Гейзенберг дрыхнет, бесстыдно закинув на меня ногу, обвив руками и уложив лохматую голову на плечо. Его не разбудит даже всемирный потоп и Третья Мировая под собственным окном, не то что моя вялая возня под боком. Нужно как-то разлепить эту мёртвую хватку. Одноместная продавленная кровать явно не идёт на пользу моим старым костям. Я, извернувшись, шарю рукой около кровати, отыскивая брюки и выуживая с заднего кармана почти севший мобильник: на экране 6:41. Раннее утро, а назойливое солнце жарит уже вовсю. Сквозь стекло навязчиво бегает по лицу своими мелкими тараканьими лапками, тычется ярким лучом, открыто намекая: Итан, дорогой, пора выбираться с кроватки. Мне откровенно нехотя и будь я всемогущ, развернул бы планету на сто восемьдесят, лишь бы избавиться от слепящего мне глаза света. Безрадостное пробуждение: я за ночь будто и не отдыхал, а шлялся по тёмным подворотням в поисках приключений на собственный зад. Впрочем, пятая точка действительно побаливает: один горячий инженер, сейчас против воли удерживающий меня в объятиях, вчера не особо меня жалел. Один плюс: я могу бесстыдно глазеть на Карла, пока тот спит. А у него есть на что, начиная от крепкого мускулистого тела — годы физической работы сделали своё — и заканчивая немаленьким болтом между ног. Мне даже немного завидно: я на свой никогда не жаловался, пока не увидел член Карла. Я в сравнении с ним полудохлая лошадь, а он поджарый арабский скакун. Я укладываю руку ему на грудь и кончиками пальцев обвожу сосок по кругу: Карл так не любит, кстати, его просто выводят из себя подобные щекочущие прикосновения. Мне же, напротив, в кайф, чем он и пользуется, оттягиваясь на всю катушку и испытывая на мне свои садистские наклонности. Не упускаю возможности скользнуть ниже по рельефному животу и дотронуться к самому интересному. В ладони член кажется невероятно горячим, чуть подрагивает. Я слегка сжимаю пальцы на стволе, отмечая, как тяжелеет и увеличивается от прикосновения орган, постепенно наливаясь кровью. Тонкая жилка пульсирует под пальцами, и я с лёгким азартом двигаю рукой, оттягивая нежную кожу и оголяя чуть красноватую головку. Уверен, он всё чувствует сквозь сон, и меня забавляет лишь мысль о том, что я дразню спящего зверя подобным образом. Прикусываю губу, стараясь не выдыхать слишком шумно, пока наблюдаю, как его веки немного подрагивают в ответ на касания. Карл распахивает глаза, когда мои пальцы с нажимом стискивают член у головки и почти болезненно задевают уздечку. — Доброе утро, — он тянет сонно, чуть ли не урча от удовольствия и толкаясь мне в ладонь. — Доброе, — наши лица почти вплотную друг к другу, и я с неприкрытым интересом наблюдаю на отблескивающие белым золотом радужки глаз. Он тянется ко мне, но я игриво дую ему на переносицу, а после прикусываю зубами кончик носа, забавляясь тем, как Гейзенберг кривится, но, наконец-то, отлепляет руки от меня. Этого мне и нужно, а потому ловко выскальзываю, оставив Карла в полном недоумении. — Блять, обломщик. Я лишь фыркаю и не сдерживаюсь от того, чтобы ущипнуть его за бедро. Он недовольно ворчит, перекатываясь на живот, а мне лишь забавно. Секс по утрам мне всё равно не особо заходит. — Я тебя сейчас к полу присобачу и выебу. — Удачи, — лишь коротко бросаю в ответ на угрозу, натягивая брюки и подхватывая с пола обувь. Пускай помучается. Одеваюсь на ходу. Устраивать прогулки по железному лабиринту Карла желания нет. В прошлый раз я в одних трусах побрёл на поиски коморки, обзываемой кухней, и нарвался на одного из оживших созданий Карла. Моё многострадальное сердце пропустило предательский удар, когда на повороте я нос в нос столкнулся с этим отродьем, а потом удирал прочь и тормошил Карла, дабы тот утихомирил своего питомца. На вопрос почему он до сих пор не избавился от своих детищ из мёртвого мяса и металла, Гейзенберг уклончиво ответил, что ему было просто лень. И в качестве то ли наказания мне, то ли извинений — странные они, конечно, у него — сочно и с удовольствием укусил меня за ягодицу. Где-то здесь должна быть импровизированная ванная комната, не помешало бы умыться. Чёрт знает сколько можно бродить однообразными коридорами, они для меня все как один: кирпич, кирпич, остатки побелки, кирпич, металлические трубы — и опять кирпич. В этом месте мозг демонстрирует все разновидности топографического кретинизма. В конце концов, нужную дверь я нахожу и, склонившись над раковиной, могу лицезреть своё отражение. Мда, «веселье» на лицо. Покрасневшие глаза, искусанные сухие губы, дорожка бордовых засосов на коже — хоть бери, веди по ним, словно от точки к точке, рисуя узор. Мне они нравятся, и с каким-то откровенным мазохизмом я так и делаю: бегло следую кончиками пальцев по ломаной дорожке, как в полутьме следовали губы Карла. Я буду последним лжецом, если скажу, что мне это не нравится. Нравится, ещё как. До дрожи в коленках. Я просто получаю откровенное удовольствие от каждой этой отметины, и позволил бы перекрывать их новыми раз за разом. Моя ускоренная регенерация, к счастью, это позволяет. Я ухмыляюсь собственному отражению, словно оно сейчас скрестит руки на груди и с иронией приподнимет бровь, в ответ похотливым мыслям. Не удивлюсь. Вода смывает противную липкость, оставшуюся на коже после сна. А обжигающе горячий кофе заметно взбадривает и с каждым глотком стирает непонятное раздражение, копившееся с самого пробуждения. Я расфокусированно гляжу в одну точку, жуя порядком зачерствевшую сдобную выпечку. Карл присоединяется чуть позже. Прозрачные капли падают с кончиков волос на грудь и бегут вниз по животу, огибая дорожку жёстких волос внизу пупка. Я невольно любуюсь и, не отрывая взгляда, подталкиваю Карлу пакет с булочками. Он усаживается напротив меня, ворча и глядя исподлобья — видимо, не по вкусу моя шалость. Мне совершенно не ясен тот факт, как в Карле сочетается грубость, язвительные насмешки и почти детская обидчивость. Мы завтракаем в молчании. Справившись с перекусом и делая последний глоток оживляющего напитка, я перевожу взгляд на Карла, который сосредоточенно поглощает выпечку и постукивает пальцами левой руки по столу. — Карл, — я накрываю его кисть своей ладонью, желая прекратить этот нервный ритм по металлу. Карл обо всём знает. Разговор повторяется не одну нашу встречу и неизменно заходит в тупик. — Опять шарманку завёдешь, Итан?  — Поехали со мной, Карл, — наверное, голос мой звучит жалобно. — Зачем? — Поехали. Мы сможем жить вместе. Гейзенберг лишь опускает глаза и мотает головой. Он не умеет жить так, как я требую от него. Я наверняка пугаю его своими рассказами о цивилизованном мире, о комфортной жизни, человеческих чувствах. Когда держишь в цепях смерть и смеёшься ей прямо в глаза со временем начинаешь забывать каково это — жить. А потом осознаёшь, что держишь в руках и собственные цепи. Цепи срастаются с кожей, а я рву их на живую. И буду рвать. Теперь никак иначе. Буду просить в очередной раз. — Поехали. Что тебя ещё держит? Сука мертва, твои сёстры мертвы, твоя семья… Та человеческая семья — мертва… Карл, ничего не осталось. Ничего. Развалины и нечисть вокруг. Ты так хотел освободиться, а сейчас же запираешь себя в клетку. — Нет. Плесень, ты всё ещё надеешься на нормальную жизнь? Я своё получил уже. — И тебе этого достаточно? Хватит, ты сам говорил, что эта тварь похитила и заперла тебя, её давно нет, чего ты теперь ожидаешь? Ты больше не принадлежишь этому месту, но почему-то противишься и зарываешь себя в своё же прошлое. Хватит, мне невыносимо от мысли как ты гниёшь в одиночестве среди рухляди. Разочарование переполняет меня с головой, плещется в грудине с той разрушительной силой и яростью, с которой штормящее море лижет гранитные берега. Я вскакиваю, впечатывая пятерню в стол, а меж пальцев мне угрожающе втыкается нож, оцарапывая кожу. Мне становится холодно и липко, будто я снова нырнул в тот свой сон. Словно я до этого и вовсе с него не выбирался. — Карл, я не смогу тебя навещать тут, — произношу я и через секунду вру: — Некоторое время. Новый расклад жизни не предполагает поездок в заброшенную румынскую деревушку. — Тебе пора, Итан, — в лицо мне летит не менее ледяное напоминание. — Малышка Роза ждёт. «А ты ждёшь?» — хочется уточнить, но ноги несут меня прочь из комнаты. Прихожу в себя лишь тогда, когда Карл хлопает меня по плечу, вырывая из раздумий окончательно и натягивает сползшую лямку рюкзака обратно. — Ты прав, мне пора, — запоздало бросаю за спину, от нервов зачем-то поправляя волосы на голове. В этот момент всё так чертовски неправильно, криво и не по плану. Я, не оборачиваясь, шагаю к забору, по пути затягивая ремни рюкзака. — Покеда, Итан, — доносится мне во след. Мог бы и провести. Но ожидать от Карла подобных действий как минимум нелепо. За столетнюю жизнь он почти успел отвыкнуть от этих всех псевдоромантических штук. С каждым метром в груди разливается злость на обстоятельства и самого себя. В следующий раз я не уйду один. Не позволю истлеть и сгнить среди покосившихся домов и скрипящего металлом завода. Мы вернёмся и будем втроём: я, Карл и малышка. «Вместе», — такое тёплое и ласковое слово. А будет это вместе-то потом? Какой следующий раз, Уинтерс, ты совсем кретин, да? Шаг. Я с треском провалился в очередной раз. Шаг. До ограды пару метров, а за ней моя новая жизнь с малышкой Розой. Мы уезжаем, меняем имена и место обитания. Шаг. А что дальше? Я уйду, а он останется тут один. Среди металлического хаоса и обломков прежней жизни. Жизни, что в клочья разодрала Миранда, лишила будущего и собственной судьбы. Отобрала себя самого, эгоистично навязав свою волю. Шаг. Ещё шаг. Ты слабак, Итан. Я останавливаюсь. Разворачиваюсь и бреду обратно, думая лишь о том, хватит ли мне боезапаса и сил прикончить Карла в случае повторного отказа. — Итан, может уберёшь ствол? — он поворачивается ко мне с непробиваемым спокойствием в голосе, и дуло упирается ему прямо в лоб. — Нет, — мне становится страшно от своих же слов и я крепче сжимаю цевьё в ладони. Палец уже скользит по курку, нервно оглаживая его. — Чего ты хочешь этим добиться? — Ты уйдёшь со мной. — Ты дурной, Уинтерс? — он скептически оглядывает меня и поправляет на голове шляпу. — Что, по-твоему, у тебя в лапках? Металл, малыш. — Похер, я тебя и голыми руками завалю, Не уйдёшь со мной, я лично прекращу твоё существование. — Ну давай же, попробуй меня убить, Итан Уинтерс, ведь мой ответ — нет! Он смотрит с вызовом и насмешливо, и от такого взгляда: почти звериного и хищного у меня бежит холодок меж лопаток. — Итан, я даже не буду использовать силу, нападай. Я отбрасываю в сторону дробовик — зачем? — не знаю сам. Может лелею мысль о том, что я одумаюсь, что Карл одумается — и мы решим всё мирно. Выщёлкиваю с ремешков нож. — Ну же! — Карл подстёгивает меня, и я, глубоко вздохнув и расслабив мышцы, рывком бросаюсь на него. — Всё, на что ты способен, милый? — он уворачивается, подныривая мне под локоть и стискивая пальцы на моём предплечье. Рывком выгибает и тянет на себя, а я чувствую как неестественно громко и глухо трещит запястье, а кожа расцветает багровыми синяками. Нож падает в пыль на дорожке. — Я завалил Миранду, тупой ты кретин. Думаешь, на тебя у меня не найдется приёмчика? — ладонью чуть смазано и неточно бью ему в нос и, наконец-то вывернувшись из захвата, врезаю коленом под дых. Карл хрипит и сгибается пополам, но после группируется и, отстранившись, молниеносно заезжает мне по челюсти кулаком. — О, мне так… не терпится узнать, что нового ты мне можешь показать, Ита-ан, — он тянет моё имя с ядовитой ухмылкой и нездоровое садистское любопытство скользит в каждом его слове. Словно я очередная полумеханическая игрушка из мёртвой плоти и металла, а он испытывает меня на убойность. Я уворачиваясь, уходя влево от его нового удара. — Тебе же нравится, детка? Так не терпится добавить и меня в копилку сражённых чудовищ? — Карл щурит глаза, а я слежу за тем, как медленно бежит струйка крови с его носа. — Знаешь, я мог бы сдаться, и пошло оно всё нахрен! — я встаю в стойку, чуть согнув колени и слегка раскачиваюсь. — Но мы теперь связаны, и ты, ублюдок, никуда от меня не денешься! Бросаюсь вновь на него, впечатывая костяшками в висок, и сваливаю на землю. Мы колотим друг друга, катаясь в пыли и мелкой каменной крошке. — К чему твоё упрямство, Итан, — плечо простреливает адской болью, когда Карл нависает надо мной и одним отточенным движением выгибает мою руку под неестественным углом. Я вскрикиваю и шиплю от боли, до крови прокусывая собственную щеку. Левой рукой наношу несколько быстрых, болезненных ударов по корпусу, заставляя Карла отпрянуть. — Вот, блять, плесень надоедливая! — он заваливается на бок, придерживая пальцами отбитые рёбра. Я не упускаю возможности и оказываюсь над ним. — Здесь ты больше никто! Пустое место! Неудачный эксперимент Миранды! — слова бьют больнее кулаков, нанося удары. — Такой как ты не нужен никому, чёртов мутант. Карл словно сдаётся, обмякает под градом ударов. — Тебе стоило сбросить меня в тот люк! — мой кулак врезается ему в разбитый висок, а я лишь чувствую как клокочет и пенится где-то в области солнечного сплетения злость. И так хочется отдаться ей, броситься в омут с головой, потому что мне до дрожи обидно, не за самого себя, а старого мудака напротив. — Стоило оставить меня подыхать на том поле с развороченными наружу рёбрами! — я уже не вижу ничего, кроме кривой ухмылки. В голове набатом стучит безумная мысль превратить эти губы, что я ещё вчера целовал, в сплошное месиво из мяса и крови. — Стоило… — я дышу хрипло, чувствуя как ноет правый бок, а рука, неестественно вывернутая в плечевом суставе, висит плетью и постепенно немеет. — Стоило… не вытаскивать меня… И Розу. Потому что теперь, после всего, что было, я просто не могу бросить тебя тут. Слова застревают в горле и я буквально с силой выталкиваю их с глотки. — Ты никому не нужен, блять, никому… — вторю я, падая ему лбом ему на грудь и размазывая по рубашке свежую кровь. — …кроме меня. А я — нужен только тебе. Он качает головой и усмехается разбитыми губами. — Сопротивляйся, блять! — мои пальцы комкают воротник рубашки, а меня просто выворачивает наизнанку от этой покорности и скользящей в глазах тоски. — Капитуляция, Итан. Он произносит глухо и так тихо, что я едва умудряюсь расслышать. Трясущейся рукой достаёт с нагрудного кармана порядком примятую пачку и вкладывает в разбитые губы последнюю, обломанную у края сигарету. Щёлкает зажигалкой. — Я уже не смогу бросить тебя. Я стану твоей новой семьей, — обещание само вырывается из моего рта, — я и Роза. — И Роза, — он тихо повторяет за мной короткое имя. — Будешь ей мамочкой. Он не отвечает, лишь затягивается: глубоко и долго, выгоняя с лёгких весь кислород и заменяя его на сигаретный дым. — Ты веришь мне? — Я хочу верить тебе, плесень. Я просто не умею. — Я научу тебя, — вжимаюсь в губы, слизывая солоноватую кровь и вдыхая табачный дым. Он мягко оседает на языке, лёгкой горечью дразня рецепторы, покалывает ранку на щеке. — Ты чертовски соблазнительная боевая плесень, Итан, — Карл довольно лыбиться разбитыми губами, пока его широкая ладонь сквозь дыру в футболке поглаживает мою грудь. Я улыбаюсь ещё шире и мне хочется сказать, что всё в порядке. Хочется думать, что это действительно так. Потому что вот я, кусок иного мира, сижу прямо на его бёдрах, наверняка, такой жалкий и подбитый. И мы дышим одним сигаретным дымом, и он проникает в лёгкие незримо связывая нас прозрачной нитью. Перекатываюсь, медленно сползая с Карла и укладывая свои побитые кости рядом на землю. Я почему-то счастлив. Почему непонятно. Разжаренная солнцем почва подпекает спину, а мелкие камушки болезненно впиваются в лопатки. И мысль, что приходит в мою отбитую голову кажется настолько сюрреалистичной и дикой, что я просто не желаю удерживать её в себе. — Карл, — поворачиваю лицо к нему, и пока тот медленно разлепливает губы для ответа, вытаскиваю из пальцев сигарету. — Давай взорвём нахрен твою фабрику? Сто лет не курил.