Нас двое

      Софа глаз не отводит от места, где гроб стоит. Ещё не накрытый крышкой. Лицо Серёжи больше не чёрное, но стоит посмотреть на него, как ей становится дурно. С правой стороны, от виска и до подбородка тянулась ужасная рана — ожог. Он казался теперь засохшим и красным, практически багровым. Синие губы, плотно сомкнутые. Закрытые глаза. И руки, покоящиеся на груди. С такими же ожогами, виднеющимися из-под рукавов пиджака.       Церемония проходит, словно в тумане. Мальцева знает, что в отличие от родителей Серёжи у неё нет права подойти и коснуться его холодных рук в последний раз, поэтому когда крышку гроба закрывают, Софе зажмуривается, чтобы не смотреть. И в ушах эхом отдаётся стук гвоздей, вбивающихся молотками. Чтобы закрепить и окончательно скрыть тело усопшего от чьих бы то ни было глаз. Навсегда.       Марина Георгиевна, мать Серёжи, при этом рыдать начинает. Так громко, так сильно и горько, что у Софы сердце кровью обливается. — Господи, Серёжа, ну зачем? Зачем ты туда пошёл?.. — едва слышно спрашивает женщина, касаясь пальцами гроба.       Софа губу закусывает до боли и сталкивается с полным ненависти и отвращения взглядом. Нинель её прожечь пытается. Не понимает, что Софа и без того уже сгорела. Когда гроб опускают, каждый из собравшихся в очередь выстраивается, чтобы горсть земли бросить. Последнюю дань уважения и скорби отдать.       Софа одной из последних к яме подходит, набирая горсть в ладонь. И смотрит вниз. Несмотря на россыпь чёрной сырой земли, красная крышка гроба слишком ярко виднеется. Как кровь.       В горле появился ком и Мальцева бросила горсть земли вниз, чтобы тут же отвернуться и не смотреть. В тот момент, когда могилу стали закапывать, Алик держал её за руку; но стоило кресту с именем и табличкой появиться на всеобщем обозрении, как Софа вырвала свою руку из его цепких пальцев.       Несколько шагов вперёд — остальные уже расходились, направляясь к воротам кладбища. Софа опустила на сырую от прошедшего дождя землю четыре гвоздики. С фотографии, опирающейся на крест и венки, лучший друг смотрел на неё и улыбался. А рядом, чуть выше, была прибита к кресту табличка.

КОЩЕВСКИЙ СЕРГЕЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ 23 сентября 1971 — 9 августа 1994

      И в этот момент Софа не выдержала — слёзы снова полились из глаз рекой.

***

      Прошло уже более двух недель с того самого дня, как он чуть не потерял самое дорогое, что у него было. В тот день Полину всё же прооперировали, подарив надежду не только ей, но и всем, кто был с ней в тот момент. Бессонные ночи, реанимация и вот, наконец-то она переведена в отделение. Витя стоит у двери Полиной палаты, колеблясь, прежде чем постучать. Оказалось, это всё из-за него. Нет, не астма её, конечно, приступ. Она была на той долбанной промзоне тогда, она всё видела, слышала, знала… Ему не было прощения, оправдания, он не заслуживал ничего. Всё это, просто как снежный ком, захлестнуло, утаскивая в пучину его, близких, окружение. Всё как началось ещё тогда, в девяносто третьем году, так и не заканчивается.       За дверью палаты была тишина, разрываемая только тихими вздохами. Он решился, и его лёгкий стук прозвучал. — Полина, это я, Витя. Могу я зайти? — спросил он тихо, заглядывая в небольшую щёлку.       В палате вновь вздохнули, но ответа не последовало. Витя решил, что лучше войти, чем оставаться снаружи. Дверь скрипнула, и он оказался внутри, где царила атмосфера напряжения.       Полина сидела на кровати, глядя в сторону окна. Её глаза были припухшие от слёз, а взгляд полон досады и непонимания. Кажется, не самое лучшее время он выбрал для того, чтобы поговорить начистоту. Витя медленно приблизился к ней. — Поль, я… Я пришел поговорить, узнать, как ты себя чувствуешь? — начал он осторожно. — Не надо, Вить. Ты считаешь, что можно все решить вот так, просто пообщавшись? Это не так! — Полина отвернулась, не готовая встретиться с его взглядом. И правильно, что отвернулась, этот взгляд побитой собаки удручал. Всем сейчас было непросто.       Витя вздохнул, понимая, что, видимо, ещё слишком рано что-либо обсуждать. — Я не говорю, что всё решится сейчас. Просто дай мне шанс объясниться. Я не хотел… — Ты всегда так говоришь. А потом делаешь всё наоборот. Неужели ты не понимаешь, как тяжело мне после того, что ты сделал? — сказала Полина, не поворачиваясь.       Витя сел рядом с ней. — Я знаю, я говно человек, столько всего натворил. И я жалею об этом, правда. Мне стыдно, что ты видела меня таким, что ты узнала о ситуации с Аликом. Пойми, я не мог… Точнее, я не знал, как поступить по-другому. Прости меня, Поль, ты моя сестра, и мне важно, чтобы мы могли вместе преодолевать все трудности. — А перед Аликом ты извинился? Перед Софой? Может ещё перед кем? Ты меня не слушаешь, Витя, или не слышишь. Мне нужно время… — сказала Полина, и слезы снова потекли по ее щекам. — Я тебя понял, прошептал Витя, вставая, — Я буду здесь, когда ты будешь готова поговорить. Не забывай, я тебя люблю.       Бросив на Полину ещё один взгляд, Витя вышел из палаты, не в силах больше мучить ни себя, ни её. Он боялся в коридоре столкнуться с Софой или Аликом — смотреть им в глаза он бы точно не смог, не после всего этого. И никакими словами ему не удастся искупить свою вину, никогда.       Но, едва прикрыв за собой дверь и обернувшись, он увидел у стены напротив пацана. Вовка. Тот облокотился, видимо, ожидая, когда Витя уйдет — он видел, как старший брат Поли зашёл в палату и не хотел мешать семейному разговору, но теперь, оттолкнувшись от стены, Лукин тихо спросил: — К ней можно?       Витя не знал, что ответить. Может, Поля действительно хотела побыть одна, а может, она не хотела видеть конкретно его здесь и сейчас. — Попробуй, — Витя развернулся и сел на какой-то пуфик. Уходить из больницы он не хотел, вдруг, после разговора с ним, Поля захочет его увидеть? Лучик надежды появился, и Витя не мог не использовать этот шанс. А даже если и нет, то всё равно не мог её оставить.       Вовка, собрав в кулак всю решимость, вошёл в палату. В нос ещё сильнее ударил запах спирта и лекарств. — Привет, — почти что шёпотом прошептал он, боясь нарушить эту мёртвую тишину.       Поля посмотрела на него, но на девичьем лице не мелькнуло ни капли радости. Она только едва кивнула в ответ, пытаясь незаметно вытереть слёзы. — Я тут тебе апельсины принёс… — Вовка не знал, можно ли ей их, но не приходить же с пустыми руками. На тумбочке у кровати стояла какая-то бутылка кефира и пара пластин с таблетками. — Спасибо, — Павленко не знала, как себя вести, не знала, что говорить. Она вообще не знала, как ей быть дальше. Она всё это время молчала, и никто, кроме Иры, не знал о её диагнозе, о тех жутких словах врача. Поля не хотела казаться слабой, не хотела, чтоб её жалели, но по итогу теперь не могла спокойно переносить Вовкино присутствие рядом. От него за версту несло этим сожалением, сочувствием и каким-то трауром. Чёртовым и чёрным трауром, несмотря на то, что она осталась жива.       Казалось, парень просто боится, что в любую секунду всё повторится снова. Ведь гарантий никто не давал. — Но не стоило, — наконец, добавляет девчонка, отвернувшись на мгновение к окну. — Я просто подумал… — О том, что меня нужно жалеть? — Поля перебила его, слова сорвались с языка быстрее, чем она смогла сама себя остановить. Их взгляды снова столкнулись — Вовкин удивленный и Полин раздавленный, — Я не нуждаюсь в этом. И незачем приходить сюда, ты можешь спокойно идти, развлекаться или прогуливать школу в другом месте. — Поль, ты чего? Я ж не об этом, я правда переживаю, — у Вовки впервые такое, он после той ночи вообще уснуть не мог нормально, всё время в кошмарах её бледно-синее лицо, с закрытыми глазами и раскрытым ртом, вдох, но не слышно ни звука. Мигалка скорой, быстрые действия фельдшеров и дикий страх внутри, что они опоздают. — Ты не переживай, Вов! Спасибо большое тебе, Саньке, Илюше, что не бросили, не растерялись, помогли. Прости, что напугала, правда, не хотела… — Поль, — Вовка перебил её, сел на стул рядом с кроватью, опустив пакет с апельсинами на тумбочку. Больничная атмосфера давила на него, особенно после всего того, что произошло пару недель назад. Она, девчонка, которая ему ещё недавно так сильно нравилась чуть было не умерла у него на руках. — Ты не перебивай меня, дослушай, хорошо? — девчонка взяла его за руку, переплетая их пальцы между собой и продолжила, — Я правда вам очень благодарна, тебе! Скажу Вите, чтобы он вас обязательно отблагодарил. — Да я же не… — Я же просила не перебивать! Жалеть меня не надо, Вов, слышишь? Нам и правда с тобой не по пути, у тебя вся жизнь впереди, а у меня… тоже вся жизнь, ну, может чуть короче. Ты же понимаешь, мы не сможем быть вместе, да? Я не хочу портить тебе жизнь, Вов, я же и так тебе её чуть не испортила. А мы… хочешь, как дружили, так и будем дружить? Если это тебе всё ещё нужно, конечно?       Полькина речь, казавшаяся такой хлёсткой и болючей отгремела, как удары гонга, что Лукин даже не ожидал, чем это всё может обернуться. — Ты… Я…И… — Вов, ну хорош троить, прекращай! — Полька потянула его за руку, аккуратно заключая парня в объятиях, — Вов? — спросила она спустя пару минут, когда они всё так же сидели в обнимку, это было что-то личное, тайное. Казалось, Вова до сих пор не может поверить во всё происходящее. — Чего? — Про блокнотик не забудь, — спокойно сказала она и тихонько посмеялась, ткнув его в бок. Вовке тоже пришлось смеяться. — Дурище, не дождешься!

***

      Поля чувствовала себя бесконечно уставшей. У неё словно разом закончились все силы, и она ничего не хотела. После разговоров с Витей и Вовой её оставили в покое, но, как оказалось, ненадолго.       На следующий день на пороге её палаты появились Софа и Алик. Афганец выглядел молчаливой тенью-поддержкой, а вот подруга и вовсе походила на серую тень. Поля могла только предполагать, каково было Софе лишиться лучшего друга, когда-то заменившего ей родного брата, тоже погибшего — в Афгане. Софа за свою короткую жизнь схоронила столько близких людей, что Поле и не снилось. Девчонка, узрев её, задумалась даже, а как лучше: не иметь вообще близких, или вот так их терять? У неё-то с пелёнок почти никого не было, а после того, как она попала в семью тётки, Поля твёрдо знала, что может рассчитывать только на себя.       Тем больнее было теперь то, что между ними с Витей случился разлад. — Привет, — Волков первым тишину нарушил, поздоровавшись с ней. Софа кивнула, — ну чё, ты как, жива? — Вроде бы не призрак, — у Поли не было желания острить, как-то на рожон лезть, оно само получалось. А Алик в штыки и не воспринимал, как будто свой человек.       И почему-то в одну секунду девчонке больно стало и обидно как-то. Повезло этим двоим, друг за дружку борются.       Жаль, у неё нет такой поддержки.       В голове мелькнуло: «А вы тоже решили зайти и забронировать билет на мой похорон, ну, вдруг?»       Сострить на тему смерти в присутствии Софы Поля не решилась, поэтому вырвала другое: — Мимо проходили? — Врач сказал, ты уже в норме. Пойдём, прогуляемся, — Софа не хотела разговаривать в душной палате, она вообще не знала, куда деться, но в движении оно ведь как-то лучше, чем статуей напротив кровати застыть, сжимая пальцы.       Гулять Поле, откровенно говоря, не хотелось, но она всё равно соглашается просто чтобы обстановку сменить. Сколько можно сидеть в этой палате, разговоры разговаривать и так уже обстановка была максимально угнетающая, куда ещё больше то.       На улице солнышко светит, птички поют, всё зеленое вокруг, клумбы перед входом в приемный покой цветущие, красиво. Поля тоже выжила красиво, ей понравилось. Если бы кто-то об этом кино снял, люди бы не поверили. Да и она сама толком не верила. — Как ты? — всё же решается первой спросить она Софу. Им обоим сейчас не просто, но Мальцевой было гораздо хуже её. — Это я должна была спросить тебя, — отвечает она, а на лице застывает такая гримаса отстраненности и боли, что Поле даже на секунду кажется, что поход сюда в больницу был и вовсе не идеей Мальцевой. Неужели Алик? — Соф, мне жаль, правда. — Жалость свою оставь при себе, мелкая, — ответ подруги больно кольнул Павленко в грудь. Нет, ну правда, она же от чистого сердца это говорит. — Так, мы вообще-то проведать тебя пришли, апельсинчике там, все дела, — Алик пытается ситуацию сгладить, вектор внимания переключить, достал из кармана пару апельсинов, чистить принялся. — Спасибо что пришли, но не надо было, я бы всё поняла.       Софа только усмехнулась как-то совсем не радостно. Ну, что там Поля поняла бы, если она сама ничего уже не понимает? — Нате, — Алик одну апельсину почищенную напополам делит, протягивая им обеим.       Поля принимает, неудобно отказывать в угощении, раз уж пришли, но у Софы никакого аппетита нет, поэтому она только руку афганца своей отодвигает. — Мне кусок в горло не лезет.       Поля взгляд Алика замечает, направленный на подругу. Явно ведь беспокоится за неё, и сказать хочет, что не дело это, голодом себя морить, но заместо этого только губы поджимает. — Алик, оставь нас, пожалуйста, — неожиданно даже для самой себя Поля просит.       Поговорить надо, но при Волкове, каким бы он своим в доску не казался, и понимающим, всё равно неудобно.       Алик, если и удивился, то виду не подал. Сориентировался, отошёл в сторону. Он ведь не любитель напрасно на ушном висеть, а так, может, прояснят между собой что-то. Софа какой-то обречённой выглядит, провожая его взглядом, прежде чем на Полю снова посмотреть. — Чего задумала, мозги промывать? — Как там говорят, «яйцо курицу не учит»? — Поле не до старинных поговорок, но сейчас иначе никак.       И вот после этой фразы между ними какая-то пауза виснет. Тупая, смешная и до невозможного глупая. Поле так сложно ни с Витей, ни с Вовой в разговоре, пожалуй, ни было, но отступать некуда. — Ты просто будто похоронить себя тоже решила.       Софа мимо ушей эти слова пропускает. Понимает, какую песню сейчас Поля заведёт. — А ты с того света реанимировалась, и теперь меня решила спасти? — пауза снова бьёт по носу. Поля в глаза Софе смотрит, и та на миг смягчается, — Хотя я рада, мелкая. Рано тебе помирать.       Поля не знала, есть ли у смерти такое понятие, как «рано» или «поздно». Просто она всегда приходит неожиданно, и забирает кого-то, оставляя близким лишь боль. Сейчас Павленко понимала, что, случись это с ней, остались бы те, кому было бы больно. Да, пусть и небольшая кучка людей, но они все, так или иначе, были дороги её сердцу. Витя, Софа, Вовка с Санькой. Даже Алик вон, как-то незаметно вызывал у Поли уважение, и она хотела верить, что афганец о ней не плохого мнения. — Соф, — Поля в мыслях своих грустных вязнуть не хочет, да и видит, что Мальцева эту участь разделяет. Тоже в облаках витает, но на деле ходит, будто к земле камнем прижали, — что дальше? — А что дальше? — у Софы нет никаких мыслей, нет никаких идей. Но это только на поверхности, потому что она дурочкой прикидывается, боясь очевидное озвучить. То, что они обе не хотят признавать. Чёрную кошку, пробежавшую мимо них, — выпишешься, будешь жить, поживать, да добра на… — Я серьёзно, — Поля не хочет слушать этих поговорок, она не хочет видеть маску. Софа ведь закрыться в себе пытается, не подпускает. И это тревожит, — ты меня за бортом оставить решила? Попрощаться пришла? — С чего такие мысли? — Ты себя ведёшь так, будто я чужая стала тебе. Будто вся эта ситуация… пойми, я не хочу, чтоб вот так всё поехало по одному месту. Может, пройдёт время, и ты, Алик, вы остынете, поговорите с Витей… — Ты серьёзно? — Софа не поверила своим ушам, поднимая на Полю взгляд, — Я даже слышать о нём ничего не хочу! И если ты собираешься как-то нас сводить, то мой тебе совет… — Софа осеклась, наткнувшись взглядом на что-то за спиной Поли, — Понятно. Так вот, к чему ты это завела.       Прямо по аллее к ним приближался Витя. — Нет, — Поля не знала, что он придёт сейчас сюда, и она уж точно не хотела, чтоб Софа решила, будто подруга подстроила эту встречу, — откуда бы я знала, что вы придёте с Аликом? Подумай… — А он что здесь делает? — Софа не готова видеть Витю, не готова мириться с тем фактом, что бывший друг может так просто появляться в поле зрения и стоять, как ни в чём ни бывало, или пускай даже с виноватым видом, — Вали отсюда, — фразу уже непосредственно Павленко-старшему припечатывает. — Соф, остынь, — Алик пыл её боевой сбить пытается. Взгляд бросает, который успокоительным подействовать должен, но без толку. — Что «остынь», Алик? Это из-за него всё! Он сначала дружбу твою продал в обмен на свою шкуру, или ты забыл уже, как год тебя считали мёртвым, а ты… стал таким! Забыл? Я могу напомнить! А теперь из-за него не только ты и Эльза пострадали, но и остальные ребята, в том числе и мой друг!       Алик понимает, что дело бессмысленно, поэтому отступает в сторону. В конце-концов, Софа имеет право на свою злость, а Витя — не имеет права на оправдания. Кто бы и что там ни говорил, но он, Волков, хотя бы попытался.       Ради былой… дружбы.       Поэтому Вите короткий взгляд адресует, который читается не иначе, как, дословно: «мы квиты, всё, что мог».       Павленко-старший, впрочем, и на это не рассчитывал. Внутри укол за уколом в области сердца переносит, потому что слова Софы не остаются для него равнодушными. Знает, что заслужил. И от этого ещё хуже. — Что встал, как памятник? Или мне по-другому с тобой поговорить?! — Мальцева рукой к ТТ-нику тянется, спрятанному сзади. За рукоятку хватается, когда сзади его выхватывают. Так что все трое в удивлении смотрят на девчонку. — Софа, хватит! — если Витя и готов слушать речи в свой адрес, то Полине неприятно, что лучшая подруга так с её родным братом обращается, — Уймись тебе сказали! Кому легче станет, если ты сейчас правосудие своё вершить начнёшь? — Не лезь не в своё дело. И чужое не хватай, — Софа ствол из девичьих рук выбивает резво, — Мала ещё, чтоб с такими игрушками дела иметь! — Может, я не такая взрослая, как ты, но он — мой брат! — на Витю показывает, с Софы глаз не сводя. Потому что подруги в своем споре сходятся в «битве зрительного контакта», — И если ты будешь нападать на него, то нападай и на меня! — Смелая сильно?! — Ну тебе же плевать, кого крайним сделать! Давай, меня ещё обвини, что пожар — из-за меня! — Думай, что несёшь! — А ты думаешь?! Это разве Витя базу поджёг? Он здесь собрал всех, по-твоему, и друга твоего надоумил придти?! Давай, скажи, что если бы я не была в больнице, тебе бы не пришлось там отсиживаться и ты бы здесь всех спасла! — Поля чувствовала, что нужно остановиться, потому что такими темпами может произойти ещё нечто ужасное и непоправимое, но, как назло, это предчувствие оказалось гораздо медленней языка, который высказал ненужное и лишнее за пару секунд, — Уж не к тебе ли твой друг приехал, а? Или хочешь сказать, он не догадывался, что дорожка, на которую вы ступили, может плохо кончиться?! Так что не нужно здесь разбрасываться обвинениями, если посмотреть на ситуацию со всех сторон, ты виновата в его смерти не меньше!       Софа, слушая монолог Полины, поджала губы; Павленко, сообразив, что сказала лишнего, приложила на секунду ладонь к губам; Алик, прекрасно слышавший слова, посмотрел на Полину и замер, выжидая паузу; Витя только теперь решился поднять взгляд со смешанными эмоциями: болью, виной и толикой благодарности. Слова Полины и тот факт, что она вступилась за него, не могли не радовать, но, в конечном итоге, он знал правду. — Поль, не надо, я виноват. — Соф, я… я не то хотела ска… — но было уже поздно: Мальцева посмотрела Павленко прямо в глаза и Поля за секунду тысячу раз пожалела о том, что сказала последние слова. Потому что на самом деле она так не думала, просто она хотела защитить Витю и как-то слишком разозлилась на Софу, а потом… — Да пошла ты, — это всё, что произнесла Софа, прежде чем развернуться и уйти. Ушла, не посмотрев ни в сторону Алика, ни в сторону Вити; не обернувшись. — Ну ты нашла, чё сказать, — Алик, с секунду размышляя о том, как быть, всё-таки ринулся следом за Софой.       Не факт, конечно, что его не пошлют, но чё ему, впервой что ли? Куда её, одну, в таком состоянии, отпустить можно вообще?

А музыка, музыка она будет продолжаться Музыка будет идти

Поверх нее все так же будут идти другие голоса 7 миллиардов голосов, а моего? А моего уже не будет, да

Но я лично не верю в это

По крайней мере не хочу верить в это, мне так проще Пусть и Рай будет, пусть и ад будет и ангелы будут петь Но только не вечная темнота

Мне так проще…