С возвращением, старейшина Илин

      Вэнь Нин даже глазом не моргнул, словно он и не заметил как кулак лютого мертвеца пробил ему грудную клетку. Он обхватил обеими руками шею Не Минцзюэ, не давая тому сдвинуться с места. Ни игра на гуцине, ни звуки флейты не успокаивали бывшего главу клана Не.       – О, небеса! Иногда мне кажется, что мы вообще зря всё это затеяли, – простонал Вэй Усянь, прекрасно, впрочем, понимая, что они просто не имели права оставить его душу так мучаться. И без того она слишком долго была расколота, без возможности успокоиться или переродиться.       Что-то неуловимо поменялось. Тихо звякнули многочисленные колокольчики, вдруг разом погасли свечи. Лютый мертвец вдруг отцепился от Вэнь Нина и шагнул в сторону, остановился, посмотрел невидящими глазами, снова шагнул. И неожиданно взвыв, схватил что-то, невидимое для остальных.       – Он здесь ... – прошептал Лань Ванцзы и ударил по струнам гуциня. В этот раз Не Минцзюэ остановился, словно прислушиваясь к звукам музыки, но не спеша отпускать свою невидимую жертву.       Первым сориентировался Лань Хуань, доставший и бросивший что-то вроде тонкой и длинной струны. Блестящая и тонкая как волос, она обвила мертвеца, накрепко связывая его с невидимой жертвой. А Вэй Усянь почти незаметным движением бросил несколько печатей, написанных на тонком пергаменте, и моментально облепивших запечатываемых. Спустя минут пять всё было кончено. Две, накрепко связанных души, растворились в одной из стен храма. Связанные ещё при жизни, сейчас они сплелись в едином посмертии.       – Душа его матери скорбит... – вдруг сказал Лань Чжань, прислушиваясь к тонкому и еле слышному стону струн его инструмента. Она отвечала, стремясь сказать то, что не сможет сказать больше никогда и никому.       – Он получил то, что заслужил. – жёстко ответил Не Хуайсан, на лице которого блуждала улыбка.       – Он не хотел, говорит его мать. Он сожалел о том, что не открылся тебе, геге, – всё же сказал Ванцзы, обращаясь к брату.       Лань Хуань отвернулся, ему сложно было говорить, сложно было принять то, что за всю свою жизнь успел сотворить этот человек, которого он знал как брата. И ещё сложнее было принять то, как он поплатился за все свои грехи. Цзинь Гуанъяо сам отдал свою душу на вечное растерзание Не Минцзюэ.       – Я не могу здесь больше оставаться, – сказал он и отвернулся от всех.

***

      – Тебе больно и ты ненавидишь меня. А представь, как я жил все эти годы. Все эти жизни...       Голос Не Хуайсана снова стал тихим и виноватым, таким, каким привык его слышать Лань Хуань при их первой жизни.       Он молчал, это была слишком сложная тема, он любил и ненавидел Цзинь Гуанъяо одновременно. Он был его наставником и духовным братом. Он потерял всё и что уж там говорить, но виной тому был Не Хуайсан. Правда, была и другая сторона этой медали...       Лань Хуань сидел в кресле, закинув ногу на ногу и рассматривая облака, плывущие по небу за окном. Цзинь Гуанъяо. Его шиди, его друг, его... Да чёрт знает кто там ещё, важно, что он был "его". Наверное, отчасти Лань Хуань считал его своей собственностью, по крайней мере именно такая мысль вдруг посетила его сейчас.       – Тобой невозможно не любоваться, – заметил Не Хуайсан.       – Это не то, что должен говорить мужчина мужчине, – с ноткой горечи ответил тот.       В этом, пожалуй, был весь первый нефрит. Не Хуайсан давно научился тонкому и редкому искусству: делать то, что считает нужным, не выходя за рамки приличия хотя бы внешне. У него было достаточно времени на тренировки ещё в той эпохе.       – Прости, если это оскорбило или огорчило тебя. Просто, я подумал, что хотя бы сейчас я имею право сказать то, что думаю. Ты же не откажешь мне в этой мелочи?       Взгляд Не Хуайсана стал пронзительно-хитрым с лёгкой смешинкой. Но почему-то Лань Сиченю именно сейчас стало на удивление легко, словно он вдруг вернулся в те дни, когда даже его душа была моложе.

***

      Даже голова Не Минцзюэ не была забита проблемами так, как голова несчастного Лань Ванцзы. Мало того, что близились сроки налоговых отчётов, так ещё вдруг едва не сорвался очень выгодный заказ. И чтобы уж совсем жизнь мёдом не казалась, пришлось долго и обстоятельно беседовать с матерью, которую очень обеспокоило то, что в последнее время с ним происходило. Лань Ванцзы буквально не знал куда бежать и за что хвататься.       – Принеси кофе, – не поднимая головы от многочисленных бумаг, устилавших стол, попросил он Вэй Усяня.       – Пятая чашка за день? Твой дражайший брат шкуру с меня спустит. Он же сказал, не позволять тебе пить больше трёх чашек в день, я и так был непозволительно добр, когда разрешил тебе четвёртую чашку.       Тяжко вздохнув, Лань Ванцзы снова погрузился в работу. Иногда Вэй Усянь бывал на редкость упрям, но сегодня вообще-то он был прав. Избыток кофеина и без того давал о себе знать неприятной горечью во рту и учащённым сердцебиением.       – Ты так просто сдашься? – с некоторой долей удивления спросил Вэй Усянь.       – Сдамся, – кивнул Лань Чжань.       Вэй Усянь промолчал, словно обдумывая что-то. А потом... Потом его руки легли на плечи Лань Ванцзы и осторожно сжали их, разминая перетруженные мышцы.       – Даже тебе иногда надо расслабиться, – сказал он, продолжая массировать шею и плечи.       Лань Ванцзы отрешённо закрыл глаза, отдаваясь во власть этих рук. Впереди у них была целая жизнь.

***

      Человек сидел на камне, рассматривая равнину, на которой были разбиты крестьянские угодья. Не смотря на то, что день выдался солнечный, он был в куртке и с натянутым по самые глаза капюшоном. Может быть он не желал быть узнанным, а может просто не любил солнце.       Когда-то тут тоже была деревня... Деревня, где жила одна из ветвей клана Вэнь... Как давно это было, а он помнил так, словно всё было только лишь вчера.       Вэнь Нин снял капюшон, подставляя длинные тёмные волосы ветру. Пусть будет так, но клан жив, пока о нём помнят. А он помнил.