Профессионал

Стас Я опускаюсь в кресло, а он растерянно замирает посреди комнаты, потерявшись в мягком ненавязчивом свете, достаточном, чтобы разглядеть его смущение и желание во всех подробностях. Да, конечно, это штамп, но он и правда, как натянутая струна. Он ждет, когда до него дотронутся. Взглядом, руками и кое-чем еще. И как только дотронусь – с него мед потечет… - Раздевайся. Одно слово – и я чувствую вибрацию этой струны. Подрагивающими пальцами он послушно расстегивает рубашку. Я руковожу последовательностью процесса, и вот рубашка эффектно падает к его ногам, и мой мальчик остается только в спущенных трусиках. Блядь, как заводит… - Повернись. Его покорность раскрывается тонами соблазна и похоти, когда он поворачивается ко мне спиной. Весь упругий, напряженный, готовый. - Сними их совсем… Он шумно вдыхает, изящно наклоняясь вперед, и у меня дыхание перехватывает – он просто создан, чтобы раком стоять. Но я не давал ему такой команды. Еще не время. Он расправляет плечи, напряженные мышцы так четко очерчены, так хочется прикоснуться к нему, и я не собираюсь сдерживать свои желания. Я подхожу вплотную, опускаю руки ему на плечи, скольжу по спине, оглаживаю бедра, а потом, прижав к себе, целую в изгиб шеи. Володя откидывает голову мне на плечо, прижимается к бедрам своей упругой голой задницей, и это чистая провокация. Ему удалось разбудить во мне желания, о которых раньше я не подозревал. Желания темные, жесткие, собственнические. И я хочу воплотить их в реальность. Одно из них – желание полного контроля над ним. Я грубо шлепаю его по ягодице, прекращая эту его самодеятельность. - Какой нетерпеливый… Как же ты справляешься с таким темпераментом? Он перестает ерзать и тихо стонет, когда я касаюсь его груди. Да, мне мало просто обладать его телом, я хочу слышать его признания в собственной слабости. - Я прошу своего мужчину, чтобы он взял меня… Глядя на него, чувствуя упругую напряженность его тела, от этого почти невозможно удержаться. - А если этого мужчины нет рядом? Он захлебывается вдохом, сгорая от стыда. - Тогда… я сам… Такое признание дает колоссальную пищу для воображения, но мне нужны подробности. - Как именно сам? Его дыхание становится чаще и тяжелее. - Руками, - горячо выдыхает он, и мне хочется целовать его руки. Что я и делаю, встав напротив него, беспардонно разглядывая свидетельства его желания. - Ты должен стать терпеливее. В переводе это означает, что я хочу видеть, как ты мучаешься, пытаясь контролировать свою страсть, но в том и фокус, что контролирую здесь я. - Я не могу… Я пробовал… Не могу… В его хриплом голосе - покаяние, в его кротком взгляде – мольба. Он смотрит так, будто только я могу прекратить его терзания. И это действительно так. Могу. Но хочу ли? Нет. - Ты использовал не все способы. Это можно исправить. Ладонью я прижимаю холодный металл к его горячей груди. Он опускает ресницы и закусывает губу. Его ствол уже заметно пульсирует, истекая смазкой, откликаясь на бешеное биение сердца. - Ты должен будешь к ним привыкнуть… Полюбить их… Я снова захожу ему за спину и защелкиваю браслеты на его запястьях. В этот момент я чувствую, как моего мальчика прошивает дрожью. Чувствую и отступаю. Снова опускаясь в кресло, я некоторое время просто любуюсь им, как произведением искусства – эстетически совершенное воплощение покорности и беззащитности. И это сокровище принадлежит мне. И я собираюсь насладиться этим в полной мере. - Обернись и подойди ближе. Послушный мальчик. Он останавливается на расстоянии вытянутой руки, точно угадав, что я имел в виду. Я глажу его бедра, едва касаясь скольжу пальцами в промежность, слыша, как сбивается его дыхание. - Ну-ну, успокойся… Я еще не разрешал тебе кончать… Он едва на ногах держится, и я позволяю ему опуститься на пол у моих ног. Должен признать, это самое потрясающее, что я видел в жизни – охуенно просто красивый мальчик – голый, со скованными за спиной руками, на коленях передо мной. Будущий президент… Я глажу его по щеке. Я смотрю на него, как на прирученное животное, и вижу, как он тает под этим взглядом, благодарно целуя мою руку. Он совершенен. Не хватает только одной детали, чтобы это подчеркнуть. - Детка вела себя безупречно. За это ей полагается еще один подарок. Я вижу, как напрягаются его руки, плечи – он пробует свое бессилие на прочность. Володя с трепетом наблюдает за моими манипуляциями с деревянной шкатулкой, и когда, наконец, видит ее содержимое на секунду перестает дышать. Да. Вот так. Холодный текучий металл змеем обвивает шею, метровый хвост поводка покачивается, касаясь груди. - Тебе идет… Он оборачивается к зеркалу и вздрагивает, увидев свое отражение, и опять стыдливо опускает ресницы. Господи, умереть не жалко за то, чтобы видеть его таким… - Что надо сказать папочке? – коснуться подбородка, заставляя поднять глаза. - Спасибо. - Я дам тебе возможность выразить всю твою благодарность. Только вот что делать теперь, когда твой мужчина не прикасается к тебе, и ты сам не можешь этого сделать? А ведь ты очень хочешь… - Да… очень… - он ласкается к моей руке, - Я не знаю… - его беспомощный шепот тает на губах, и у меня ствол дергается. - Ты должен найти решение, - я кормлю его с рук сочными спелыми ягодами, и он находит решение – целуя каждую, с каждой играя языком. Соблазняет. Маленькая сучка… Будто случайные прикосновения его горячего языка вызывают покалывание в кончиках пальцев и совершенно определенные ассоциации. Хорошо. Сейчас ты получишь то, чего так добиваешься. - Допустим, - я расстегиваю ширинку, Володя нетерпеливо облизывает губы и замирает. Я тяну за поводок, привлекая его ближе. В этот момент возбуждение становится пронзительно острым. Мой мальчик поднимает на меня взгляд – кроткий взгляд обреченного, и касается языком головки. И я чувствую, как за этим кротким ангельским взглядом, за этой подчиненной позой, пульсируя бьется совершенно дьявольская страсть. Эта дьявольская страсть обволакивает горячей глубиной его горла, мягкой упругостью его губ, влажной податливостью языка. Приходится собрать все силы, всю выдержку, чтобы не позволить ему вести в этой партии, чтобы сохранить контроль. С этим становится во сто крат сложнее, когда Володя, разгоряченный этой темной энергией, едва не обезумев от похоти прижимается к моей ноге своим естеством, трется, как течная самка, давится стонами, не выпуская изо рта мой ствол. Еще немного – я не выдержу и прольюсь, но у меня были другие планы. Я перехватываю за ошейник, заставляя моего мальчика запрокинуть голову. Я бы и на лицо ему кончил с удовольствием, но сейчас моя цель не такова. И она уже достигнута. Изо всех сил вжавшись в меня, он истекает семенем с глухими стонами. Горячо… Очень горячо… Все так же держа за ошейник, я привлекаю его к себе, впиваясь языком в его порочный горячий рот. Ассоциативная противоположность его же робкому невинному взгляду. Этим поцелуем я выпиваю из него остатки сил, его гибкое тело, становится тяжелым в моих руках. Я обнимаю его под спину, освобождая от наручников. Он опирается о мое колено, рвано, шумно дыша, но его дыхание снова замирает, когда он замечает капли собственной спермы на моих туфлях. Он смотрит на меня не просто ожидая приказа, он смотрит так, будто умрет, если его не услышит. - Какая оплошность. Это надо убрать. Володя не нуждался в подробных пояснениях, как именно он должен это сделать. Блядь, я хотел его выебать до зубовного скрежета, когда он уперся ладонями в пол, задевая сосками жесткий ворс ковра, чуть развел колени и выгнул спину, собирая языком белый жемчуг с черной кожи. Зеркало напротив делало наблюдаемую мной картину еще более полной. Он опустился до самого дна, дошел до самого края, сжег свою гордость дотла. И на этом пепелище у него снова вставало, да так, что, забывшись, он потянулся к члену рукой. Я дергаю на себя поводок. - Я не позволял тебе. Мой мальчик подается ко мне и будто в забытьи целует мою правую руку сжимающую цепь. В левой я мерно перебираю браслеты, уже зная, как использую их в следующей сессии. Володя поднимает голову и останавливает на них взгляд. Более чем заметно, как он хочет продолжения. Я бросаю наручники на кровать с кованным изголовьем и снимаю ошейник с этой маленькой нетерпеливой сучки. - Мальчику пора в постель, - шепчу я ему на ухо едва ли не с отеческой нежностью, с небрежностью хозяина щупая его между ног.