По ту сторону солнца

Такемитчи пожимает детскую руку Наото, чтобы в следующую секунду, после характерного помутнения, столкнуться лоб в лоб с наставшим будущем. Он, казалось бы, уже встречался с подобными издевками злой судьбы — должен привыкнуть. Однако первое, что встречает Ханагаки Такемитчи в старом-новом для него мире — непроглядная темпонта со всех сторон, свернутая тряпка во рту и шершавая, грубая оболочка вокруг головы. Мешок туго стянут на шее, давит и до красных волдырей впивается в кожу. Он пытается дернуться, но сталкивается с прочным и скрипучим препятствием — ноги и руки за спиной перемотаны строительным скотчем, да так что и дернуться не получается. Такемитчи вновь двадцать шесть и в этот раз его успели похитить. Судя по уровню «подготовки» его пленения — люди дело своё знают. Легче от осознания всей патовости ситуации не становилось ни на йоту. Дышать — труднее, а нервозность и откровенная паника распространялась колючей судорогой. Что происходит? Кто его похитил и зачем? Как выбираться из такого положения? А получится ли вообще? Вопросы и навязчивые мысли крутились в больной голове, а во всем теле разрастался невыносимый жар, будто в помещении кто-то намеренно выкрутил температуру до максимальной. В следующее мгновение мешок с его головы резко срывают и в слезившиеся глаза больно ударяет свет от мигающей лампочки, что жалобно скрипела далеко на потолке. — Кляп оставить? — сухой, жесткий голос раздался за спиной Ханагаки, извернувшись, он увидел мужчину в серой рабочей одежде, с массивными перчатками, что использовали строители или маляры. В руке у того был телефон. — Сказал всех доставить и снять мешки, на этом наша работа законченна. — Понял я. — после чего оборвал связь и под растерянным взглядом Такемитчи ушёл. Из услышанного, парень смог сделать, не то чтобы много выводов. Во-первых — некий «кто-то» стоит за его нахождением здесь и именно в таком положении. Во-вторых — этот человек должен сюда прийти. Как бы ужасно и безвыходно не складывалась ситуация — оставалось только молча ожидать появления этого человека. В голове мелькнули мысли о Свастонах будущего и что те опять могли стать преступной организацией. Других идей пока не находилось. И пусть Ханагаки не мог с точностью сказать, что положение стало легче, но в данный момент он мог хотя бы видеть. Когда зрение нормализовалось и привыкло к резкой смене обстановки, то перед ним предстала следующая картина: по бокам от него, в один ряд расположились неизвестные мужчины плюс-минус одного возраста, пусть и находившиеся в полу-сознании и пока только отходили. Присмотревшись, Такемитчи смог разглядеть Па-чина по правую руку от него. Выглядел он помятым, но с тем же массивным телосложением как и двенадцать лет назад. Волосы его больше не были обесцвечены в цвет жухлой соломы, а вернулись к первоначальному черному. Постепенно он смог отличить в них людей из прошлого состава Тосвы. Муто из пятого отряда, командира четвертого с пестрыми розовыми кудрями, что с прошествием лет так и не перестали пушиться, но приобрели более аккуратный вид. Дальше Такемитчи с какой-то извращенной радостью признал выросших Чифую, Мицую и Доракена. Теперь бывшее ранее предположением о причастности Тосвы, стало железобетонным. Были также и те кого он совсем не помнил, а может и не знал вовсе. Парень с выбритым узором на виске и шрамом у на губах ближе к правому уголку. Другой выделялся ожогом через весь глаз и коротким блондинистым ёжиком. С левой стороны находился мужчина с длинными чёрными волосами и длинной сережкой с золотым переливом. Была ли вторая он понять не мог. Все пока находились в глухой отключке, также как и он, перемотанными изолентой и заткнутые кляпом. Стулья были одинаковые. Их всех оставили в просторном и холодном помещении больше походившем на подвал. С единственным центром света над головами, глухим бетоном по сторонам и дорогим креслом темно-бордового оттенка в десяти метрах от них и стоявшего аккурат посреди комнаты. И честно, то как явно дорогая, мебель не вписывалась в обстановку и контрастировало со всем содержимым комнаты хотелось смеяться. Позже Такемичи посетило осознание — среди всех он не нашел самого Майки. Если все верхушки бывших (а может и нынешних) Свастонов сейчас здесь, то где же сам глава? Что это за люди которых он раньше видеть не видел? Голова постепенно закипала, а вопросы лились непрерывным потоком. Новый вихрь воображения и теорий пресек громкий скрип металлической двери. Одина за другим, люди в черных костюмах вооруженные пистолетами и битами как в каком-то криминальном фильме спустились по лестнице вниз. Прямо к ним и окружив со всех сторон как по команде устроясь в метре друг от друга. — Кто успел очнуться? — в последнем Такемичи смутно признавал парня из нулевого отряда. — Только один. — Стоявший ближе к ступеням подчиненный кивнул в его сторону. Ноги Такемичи резко похолодели, а нервный ком поперек горла не давал нормально дышать. — Понятно, — аккуратно поправив спожшие к носу очки, тот быстро окинул сухим взглядом Ханагаки и обратился к тому же человеку, что и ранее, — Приведите в чувство остальных. После чего поспешил покинуть помещение. Что оставалось сказать Ханагаки? Метод пробуждения люди в форме выбрали самый чувственный, тут ему повезло, что успел очнуться самостоятельно — быть облитым водой из-под шланга или получить смачный удар в челюсть — не хотелось. Кто-то явно был взбудоражен такими методами, а может и ситуацией в целом. Но все как один не остались в стороне. Нахождение всех них в таком составе, положении и окружении — спустя яростны кряхтения и бесполезные попытки выбраться из пут (этим в основном занимались Па и Пэян) все пришли к общему пониманию всего произошедшего. Явно больше самого Такемичи. Тот продолжал хлопать в непонимании синими глазами и нервно вертеться во все стороны. Не покидало предчувствие приближающейся угрозы. У Такемичи на подкорке мозга отпечатана одна единственная задача — остановить появление преступной организации Токийской Свастики. Сейчас жизнь повернулась настолько неожиданно, что разобраться было просто нереально. Сейчас ему в макушку целятся из пистолета. Сейчас уши ловят звук спущенного курка. Сейчас нет ни единой возможности скрыться. Сейчас Его жизнь висит на волоске и это не кидаться на Киёмасу в окружении янки. Это настоящая смерть дышит тебе в затылок, да так что хребты по позвоночнику ломает, руки выворачивает под невозможным углом и заставляет забиться в панике-панике-панике как птица в клетке. А ведь он совсем не знает, что с Хиной? С Наото? Что будет с Дракеном и Мицуей? С ними со всеми? Издалека, со стороны двери раздается нарочито медленно звук приближающихся шагов. Будто издеваясь, каждый удар — звонкий и громкий. В свете из двери вырастает тень и с каждой секундой она поглощает собой всё пространство, словно человека провожают софиты миллионов ламп. Им вырывают изо рта комок ткани и безмолвно приближает ствол впритык к голове — каждому. Кажется, что говорят — пикни и словишь пулю в череп. Мимо них проходит человек и охранники по невидимой команде склоняются в глубоко-почтительном поклоне. — Приветсвуем лидера! — слышаться единое-громогласное со всех сторон и будто бы оглушает. Лидер, перекидывая ногу на ногу, располагается в кресле перед ними как король — каждое движение размашистое и уверенное. Кричащее, демонстрирующее — всё здесь в его власти. Такемичи вклинивается своей бирюзой в него, буквально пожирая глазами. У человека перед ним: длинные, темные волосы слабо перетянуты резинкой и свободно лежат на плече доходя до брюк, нездорово белая кожа на которой пестрят татуировки, благодаря которым, он с ужасом наконец понимает — Якудза. Не просто преступная организация ранее бывшая скоплением малолетних гопников. Настоящие главы криминального синдиката Японии. Судя по тому, как и с каким почтением к нему обращаются — перед ними лидер не шайки. Целого клана Якудз. С растегнутой рубашкой и кричащими росписями на груди, ярко-алой помадой на тонких губах, с которых не сходит снисходительная ухмылка, с острым мыском кожанных ботинок на небольшом каблуке и с выступающими венами через каждое движение. Он подносит сигарету к себе, обхватывает белую скрутку красными губами и, как ни в чем не бывало, дает прикурить себе ближе стоящему подчиненному. Тот и не дернулся — видно, что подобное в порядке вещей. — Столько не виделись, а взгляд у вас такой злобный, что я могу подумать, будто вы мне не рады? — чуть хриплый тембр нарушает устоявшуюся тишину и в комнате начинает ощутимо нести никотином. Обтянутые темной тканью пальцы звучно щелкают. Огнестрельное с их затылков убирают, а сами мафиози отступают на шаг назад. — Ты прав, времени прошло немало, но неужели нужно было прибегать к таким радикальным мерам, Кода? Голос Мицуи чуть сиплый после пробуждения, но звучит он спокойно и размеренно, пусть во взгляде и плещется запрятанные ярость и негодование. Однако на последнем слове Такаши срывается на угрожающий рык. Тот разводит руками в открытом жесте и со всей учтивость говорит: — Понимаю, положение не самое удобное, но это была вынужденная мера. — Заканчивай нести эту поеботу. Любезничай с газетными крысами или прессой. Кончай церемониться и выкладывай, чего надо. Стальной и дребезжавший голос Дракена отлетает от бетонной коробки и сотрясает воздух. Тот сверлит переставшего улыбаться Коду свирепым взглядом и чуть ли не рычит. — Какого черта ты ваёбываешься, а! Мы же всё чин по чину подписали! Вид Па-чина не уходит далеко от Рюгуджи — напряженный и яростно бросавшийся вперед, будто дай им волю и те разорвут Коду в клочья. — Вынужден с ними согласиться. Я считал, что мы всё уладили и больше проблем не возникнет. Мы не лезем в ваши дела — ты в наши. Парень сбоку от Такемичи чеканит слова и пытливо щурится — всматривается в глаза сидящего парня, пытаясь найти там хоть какой-то намек на принятие. Однако, практически все уверены — такое по-случайности не забывается, а значит и повод веский. Им так просто выйти отсюда никто не даст. Блондин наделено от того продолжал напряженно молчать. Курода перед ними сидит в том же положении, зарывается пальцами в волосы, оттягивает их назад, открывая обезображено истерзанный глаз — давно затянувшийся, не зрячий, с чудовищными, рваными участками по коже и заходящими на скулу. Кода смотрит на них единственным глазом в сероватой окантовке и пустым янтарем у зрачка. Безмолвно выдыхает сизый дым и стряхивая окурки на пол. Свинцовые тучи над головами сгущаются, чернеют и давят не хуже цементных блоков — с тонну каждая. Воздух становится неуловимо тяжелее и плотнее, атмосфера витает удуюшающим смрадом пороха, никотина и сырости. Такемичи всматривается. Вглядывается так пытливо и с непонятной никому надеждой. А может он и сам пытается утешить себя, образ этого мужчины — хладнокровного, безжалостного и властного, совсем не вязался с той картиной, что буквально вцепилась в его память клещами. Последнее воспоминание — теплое и ясное, с крохой самой искренней любовью и трепетом в глубине светлой изгари. И то, что Такемичи видит сейчас, перед собой — потрясает, до мороза по коже, до жуткой дрожи и темных кругов под глазами. Поэтому он с содроганием сердца ловит каждое слово, брошенное старым знакомым. — Я уважаю договоры и не отношусь к ним беспечно. — он переводит взгляд холодный и жуткий до дрожи на говорившего раннее парня и Ханагаки чудится, что все последующие слова, движения — станут для них приговором. — Но не в моих интересах отказываться от более выгодного предложения. В последнем предложении отчетливо слышится жестокая ухмылка, полная злого самодовольства и насмешки. Последующие вопросы и препирания застревают у всех в глотке так плотно, что царапают и рвут связки до богряных разводов. Шаги раздаются у них над головами громким и потрясающим до глубины, шоком. Ханагаки Такемичи вклинивается в знакомые с юности очки — массивные, точно дорогие; костюм как с иголочки и та самая невыносимая улыбка с примесью злорадства. Кисаки Тетта становится под напором самых разных взглядов — от потрясенных до ненавидящих. — Ваш товарищ оказался более убедителен, — он не поворачивается к Кисаки, не смотрит как спустя мгновение рядом оказывается и Шюджи Ханма. У этих двоих лица отстраненные, расслабленные, но в глазах безошибочно плещется ликование и приятное удовольствие. — Ну что вы, эта сделка принесла нам обоим только выгоду. Насколько я понимаю, никто не остался в убытке. — Кисаки говорит с легкой вежливость в, скользящих ладной трелью словах, и оборачивается к Коде. — Я шёл к этому довольно давно. Помниться, началось всё с убийства Баджи Кёйске? Пропуская пару деталей, можно сказать — это и послужило спусковым механизмом. — На Чифую что буквально подскочил на его словахю он бросил короткий, ленивый кивок — Должен отдать тебе должное Чифую, вы с Ханагаки до последнего мне не доверяли. — Да пошёл ты! — чуть ли не задыхаясь от злобы рыкнул мужчина, — Баджи-сан знал о твоей сучьей натуре уже тогда! Если бы только…! — Да, да, да — похлопав в ладоши, ранее молчавший Ханма издевательским тоном протянул — Мы все вкусе о том, что ты поехал на своем дорогом Баджи. Драму только разводить не нужно. Всё равно вам конец. Было странно и одновременно жутко — никто из его товарищей не стал заводить разговор снова. Не потому, что боялись расправы и словить пули в лоб — всем и так ясно, что конец один. Просто разговаривать или вестись на брошенные издевки — не было желания. Ни тогда когда в любой момент раздастся новый щелчок пальцев и их мозги ровным рядочком украсят голый бетон. — И чего ты этим добился? Всеми силами уняв бьющую его дрожь и панику, Ханагаки пересилив страх благодаря закипающей злости и ярости вклинился ядреным турмалиновым угараном и требует, требует, требует. Молча и ожесточенно. Кисаки с какойто непонятной ему жалость смотрит, буравит тяжелым темным взглядом из-за толстых стекол и произносит скупо, но высокопарно: — Теперь Тосва принадлежит мне. Мне одному. И никакой Майки больше не нужен. Его роль как лидера окончена. Слова бьют и разбивают сильнее и жестче всего раннее пережитого с ним. Слова разрушают его по крупным льдинам и вынуждают разбиться в дребезги, без малейшего остатка или шанса выбраться. Выкарабкаться из той дыры, что неожиданно появилось у него под ногами. Выбила почву, выкачала весь кислород из легких и пустил смертельный яд по венам. Он не сказал этого прямо. Но Всем стало понятно, что Сано Манджиро больше в этом мире нет. На затворка пустого сознания, Такемичи показалось, что он слышал обрывистые ругательства и скрип зубов со стороны Дракена. Почему-то, в этот момент он слышал только его одного. — И ты позволил этому случиться? — тихий, на уровне шопота раздался грудной голос Рюгуджи. — Отвечай! Казалось не все могли понять к кому конкретно обращался мужчина и что подрузамевал под своими словами. Кроме одного. Курода бросает истлевшую до конца попиросу и оглядывает Доракена устало, с таким невероятным пренебрежением во взгляде, что у того глаза наливаются кровью, а вены вздуваются в бессильном бешенстве. У Доракена искажается лицо в страшной гримасе буквально на мгновение, потом он неожиданно выдыхает сквозь стиснутые зубы и теперь кривит рот в черством, свирепом оскале. — В конце концов, настоящей гнидой оказался ты, — Кен дерганно усмехается и вклинивает тяжелый, безжизненный взгляд в Кохэку и с отвращением чеканит. — Что скажешь? Совесть не мучает? Смог бы ей в глаза посмотреть? Так, как и мне сейчас, с этой гнусной и двуличной мерзостью?! Ругуджи предостерегают мощным ударом затвора автомата по черепу. Это его не останавливает, парень дергается лишь сильнее и ярким калейдоскопом самых противоречивых чувств на Кохэку смотрит. — Почему ты молчишь? Там слышится тихое отчаяние. Кода поглядывает на такое пылкое и трогательное распыление, как на очередную несуразицу. Что есть, что нет. — Может закончим уже? — Шуджи чинно постукивает по стеклянному циферблату и с намеком оглядывает повязанных по рукам и ногам людей. Кисаки не отвечает, но про себя отмечает, что да, пожалуй пора прекращать этот балаган. — Согласен. Мне надоело возиться. — коренит голову в сторону рядом стоящего Тетты и со стальным переливом во взгляде щелкает пальцами. Как и раньше. Только теперь пуля проходит аккурат посередине лба Ханмы. Тот безвольной куклой валится на пыльный пол и заливает тот кровавой и теплой лужей. В момент когда туфли Кисаки успели окрасится свежей бардой и тот тянется рукой к припасенному пистолету, он оказывается быстрее. Не вставая с места, Курода с громким шумом простреливает Кисаки голову. Не меняясь в лице, даже когда пара капель попадают на лицо и одежду, пачкая. Только недовольно цыкает и небрежным жестом смахивает те с кожи. — Видишь ли, мне нет дела до мертвых. — Кохэку переносит ногу, подымается с места и возвышается над ними с высоты своего роста, придирчиво оглядывая покоящийся в руке револьвер. Обращается он к Доракену. — Мертвые не могут дать мне то, чего я желаю, не смогут воплотить мои амбиции и стремления. Он плавно вышагивает по помещению и думает о чем-то им непонятном, своём личном. — Я преждупрждал вас всех десять лет назад, встанете на моем пути — умрете. Кода спускает курок и нацеливает на Мицую. — Что до совести… такие мелочи меня не волнуют. Гуманность, справедливость, честность, жалость… И я не могу вас винить. Мы с рождения были в разных мирах, вы росли в своем раю, следовали своим принципам и что? Первый выстрел закладывает уши, а мертвое тело Такаши валиться под яростные крики остальных. Кода беспробудно уходит в свои мысли — наверное впервые в жизни говорит так откровенно, пусть даже и выражая это в такой извращенной форме. Словно мертвый поцелуй старушки виселицы перед вратами Тартара. — Вы все подохните здесь, просто потому, что мне так надо. Потому что я так захотел. Парень с выбритым виском падает с гулким, хлюпающим звуком недалеко от Мицуи. — Можете ненавидеть меня, проклинать. Вы можете молиться и просить о пощаде — это ничего не изменит. — Кохэку чуть наклоняется корпусом к Доракену касаясь длинными темными прядями и его шепот сравним с леденящим морозом у затылка — холодный, стылый ужас. — Ведь сейчас, ваш Бог — это я. Глаз Куроды полыхает безумным и фанатичным чувством необъятного величия. Последнюю фразу она говорит так искренне и внушающе, что дрожь начинает возвращаться новыми волнами паники, страха. Ужаса, ужаса, ужаса, ужаса. Помогите, помогите, помогите, помогите. Спасите. Звуки выстрелов не прекращаются, грохот упавших тел не утихает, не замолкает ни на секунду, а запах крови удушливо тянется по всему телицу и подло зарывается в рот, в ноздри и клубится внутри бешеным вихрем. Нотки сигарет, пороха и багрового красного смешиваются и навечно отпечатываются в сознании как самый страшный и дикий кошмар. Хуже всего, что это реальность и она все не думает прекращаться. Манящая темнота вместе с потрясением ласково манит и плотно смыкается на возбужденном, потрясонном сознании, в ту секунду когда стреляют в Чифую. Хочется закричать, но горло высохло и связки давно порвались. Хочется взвыть в голос и пролить ручьи горьких слез. Только вот Такемичи так паршиво, что он рыдает уже так долго и беспрерывно, что глазные яблоки выжигает. Парень дышит загнанно, часто и его перехватывает от удара, от ярких контрастов со вчерашним днем и будущем изменения которогоповернулись так чудовищно. Сознание покидает его в то мгновение, когда кажется, что он уже не выдержит. Спасение оказывается трусливым бегством и запечатывается на нем как самый позорный ярлык.

***

Внезапное включение в реальность второй раз уже не так будоражит. Голова нещадно болит и бьет мигренью по вискам. Такемичи рефлекторно тянет руку вверх, зарывается в длинные, растрепанные волосы и наконец понимает, что те больше не скручены за спинкой стула изолентой. Обстановка в принципе отлична от той, что с ужасом мелькала перед глазами. Белый потолок больше не кажется занимательным и с кряхтением, ещё слабо соображающий Такемичи переходит в положение сидя. Он на небольшом диване, вокруг нет спертого воздуха с привкусом плесени и нет до Зубов вооруженных мафиози. Уже хорошо. Светлая комната, со стеллажами набитыми серыми папками, большой стол с разными листами и документами, напротив него — закрытая дверь, а рядом вешалка с форменным пиджаком. У него замыленные глаза с пеленой бессознательности и непонимание ситуации вот вообще. Мозг напрочь отказывается сотрудничать и такое вялое состояние не может не раздражать. Все прекращается когда дергается ручка и перед ним оказывается Наото. С тем же дымчатым, собранным взглядом уставших глаз и завязанным по самое горло галстуком. — Уже очнулся? Это к лучшему, — Наото глубоко вздохнул и поставил ручной чемодан на стол. Парень ослабил удавку на шее и сложил руки перед собой в замок. — Тебе нужно внимательно меня выслушать. Это важно. Наото Тачибана смотрел на фигуру взерещенного и порядком потрепанного Ханагаки с примесью самых разных эмоций. Пусть внешне он и старался держать себя спокойно, но немое напряжение то и дело отображалось в рваных движения и несколько дерганным словам. — В тот момент, когда ты вернулся в настоящее, мой мир за секунду изменился. Ты поменял прошлое и это привело к огромным последствиям. Во-первых, в этот раз, кроме средней школы мы с тобой больше не пересекались. Я остался в полиции, однако ты никогда не работал в DVD магазине, а был «верхушкой» Тосвы. Хоть слова Наото и не стали существенным открытием, ещё тогда, находясь в том подвале, Такемичи понимал, что в чем-то таком в этом мире замешан. Не просто так же его вместе со всеми скрутили якудза. В секунду картинка перед ним меняется, в ушах свист выстрела, под ногами темно-красная жижа. Обоняние режет запах пороха и железа, а с каждым разом становится всё невыносимые и невыносимие. У Такемичи глаза на мокром месте. Хрусталики — голубые-голубые блестят в свете и из них льются горькие слезы. — П-подожди, Н-н-наото!.. — ему кажется, что от переизбытка чувств он сейчас задохнется. Такемитчи вскакивает на ноги, тут же шатается и грузно, с большим грохотом припечатывавший ладонями об стол. Он дышит часто, загнаны зверем смотрит на полицейского и с сиплым ужасом говорит, — Что там произошло? Где Доракен? Чиффую? Мицуя? Па-чин? Пэян? И там же ещё были люди! Такемичи тараторит и говорит так быстро, что язык заплетается. Во рту сахара, горло дерет когтями или то под ребрами просто что-то выцарапывают? Железными и грубыми щипцами вынимают, карёжа грудь и кости. В голове паника, ко рту подступает тошнота и мысли набатом выстукивают по черепной коробке. Это был сон. Не реальность. Просто привиделось и вот теперь чудиться. Там трупы лежат когда-то бывшие друзьями. Там трупы гниют, а он ходит, дышит и не понимает вот совсем ничерта. — Как я?.. Как вообще я тут?!.. И почему? — речь становится всё бессвязней, а зрачки в бешеном темпе гуляют по всему на свете — книгах, папках, ручке у края стола, пуговице Наото и дальше-дальше-хуже. Наото понимающе хмурится и медленно подходит к нему — не спугнуть, не ухудшить положения. Пытается успокоить, но у того самог руки мелкой дрожью идут. Раздается четкий стук по дереву снаружи, — чин по чину — три раза, но дозволения войти не ждут. Даже как-то резко распахивают дверь, переступая порог уверенной и быстрой поступью. Для Таемичи нет Наото, нет никого другого кроме мысли-паники, что в этот раз всё хуже. В этом мире все мертвы и все из-за того, что он вновь всё изменил. Поменял, так как пытался спасти Хинату, спасти Акуна, Дракена и всех, всех, всех. В итоге он вновь остаётся единственным, кто смог спастись. Внезапный удар поддых заставляет скрючиться пополам и подавиться воздухом. Все случается настолько стремительно, что не проходит и секунды — Такемичи валяется на полу с парой-тройкой ударов по всему телу. Глаз неприятно заныл и отказывался работать. Перед ним мелькает ворох черных волос с таким знакомым и привычным видом, что перед глазами сразу встает образ Баджи. — Какого хрена ты тут разнылся? — суровый бас бьет по ушам и голове, а в воспоминаниях откликается чем-то забытым, — Я у тебя спрашиваю?! — Успокойся, он всё ещё не отошел от произошедшего. — Наото звучит как обычно спокойно, но вмешиваться или препятствовать избиению, тот отчего не спешит. Ханагаки поднимает голову резко вверх и сталкивеится с кислотной охрой — яростной, но промозглой до самых костей. В ухе звенит колокольчик, а кулаки вновь сжимают до красных полумесяцев. — Казутора? На обращение тот не реагирует. Поднимает резко за грудки и ставит на ноги, с недовольством оглядывая с ног до головы и пренебрежительно морщится. — Что ты тут делаешь? — память услужливо подсказывает, что время закоучение должно было завершиться два года назад. — Он работает со мной. Через Мацуно Чиффую я вышел на Токийскую Свастику, Казутора шпионил на семью Ямадзаки. Это два основных источника власти в подполье. — Ямадзаки? — новое название мало что говорило, но Такемичи примерно понимал, где именно те замешаны. Наото утвердительно кивнул и указал кивком головы на маркерную доску за собой. Разделенная на две части та пестрелала газетными вырезками, скрытыми фотографиями (чаще смазанными или обрезанными), документами и пометками от руки. — Всё началось шесть лет назад, — Казутора до этого отошедший к окну и предирчиво осматривавший его, неожиданно начал, — До того момента подпольная часть страны разделялась между тремя семьями — Катаяма, Мацусита и Ямадзаки. Главы менялись на протяжении всего века, а разграниченные территории строго соблюдались. Между всеми тремя сторонами был договор, шаткий, но был. Ханемия с легкостью достал из кармана пачку сигарет и выдернул одну, поджигая. От такого, Казалось бы, обыденного движения Такемичи нервно вздрогнул. — В дветысячи одиннадцатом они прекратили существовать — если конечно можно так выразиться. Переодически стряхивая окурки в пепельницу предусмотрительно поставленную Наото, Казутора невесело прыснул. — Мог ли один человек воспользоваться наростающим недовольством в глубине каждой группировки, избавиться от сальных старикашек на вверху и прибрать всё к рукам за раз? — Ханемия с недобрым огоньком глядит на Такемичи, всматривается, словно пытается найти ответ на неясный вопрос, но по итогу ничего не находит. Он с мрачным лицом отворачивается к улице, продолжая в этот раз с заметным изменением. Голо у того вкрадчивый, тихий с привкусом бессильной злобы на устах. — Не догоняешь? Она оказала вам очень теплый прием. Такемичи всматривается в силуэт повзрослевшего Казуторы и пусть больше не видит в нем прежнего безумства, кровожадности, но то как опасно полыхают его глаза — настораживает. — Я должен был выйти два года назад. Она вытащила меня раньше и последние пять лет я работаю на семью Ямадзаки. И судя по тому, что произошло там, — он с намеком повел головой в сторону Ханагаки — вся незаконная отрасль Японии теперь принадлежит только Кохэку. Опережая все вопросы Текемичи, Наото действует на опережение: — Помнишь, то дело о поджоге квартиры? Где погибла девушка? Тогда мы откинули этот вариант, но теперь всё иначе. — Наото, под внимательным взглядом Такемичи, достает из сумки красиво поблескивающий глянцевый журнал и пододвигает к нему. — Тот кого ты знал, как Куроду Кохэку, в действительности — та кто избавилась от всех мешающих ей людей и сейчас — лидер семьи Ямадзаки, а после недавних событий — глава всего подполья страны.