Горе матери

I'm paralyzed. Where are my feelings? I no longer feel things. I know I should. I'm paralyzed. Where is the real me? I'm lost and it kills me — inside. I'm paralyzed.

***

      Альсина всегда старалась дарить дочерям равную дозу любви, никого никогда не выделяя. С Кассандрой такого делать не всегда получалось. Было в неё нечто особенное, чем она была похожа на неё саму. И какая-то грация, и такой же коварный взгляд с каплей хитринки. Из всех троих она больше всех походила на Димитреску. В какие-то моменты тихо молчала, а иногда, наоборот, была быстрее Даниэлы с её горячим нравом.       Димитреску обожала дорогие портреты, которые могли навеки запечатлеть её красоту и очаровательность её дочерей. И пускай им уготовано было жить вечность, её любовь к искусству неизменна. И на каждом огромном богатом портрете Кассандра была чуть ближе к Альсине. Это всегда получалось случайно или даже спонтанно, но никто никогда не возражал. Конечно, Даниэла могла из-за этого повздорить со старшей сестрой, но это лишь минутный порыв.       Сама Кассандра никогда не считала себя любимицей в семье. Она в равной доли уважала обеих сестёр, но это не шло в сравнение с её уважением и любовью к самой Димитреску. Она всегда с какой-то заботой и искренностью называла Альсину «мамой» и никогда не смела ослушаться её наставлений.       Кассандра коварно прекрасная и даже чуть кокетливая оказалась последней дочерью, которую Димитреску так неосторожно отправила на смерть. Женщина никогда не сомневалась в способностях средней дочери, поэтому выкрикивая её имя, она была уверена, что Кассандра отомстит за сестёр. — Кассандра! Что он там затеял? — Димитреску была в ярости, не думала, что подвергала свою последнюю дочь опасности, лишь желая увидеть боль того ничтожного человека, что отняла у неё двух дочерей. — Ты моя дочь! Не подведи!       Кассандра уже поняла, что сестёр не было в живых, а ещё почувствовала горе своей матери из-за утраты. У матушки по-непривычному дрожал голос и чувства так очевидно вырисовывались на лице. Ярость впервые так овладела женщиной, что девушка тут же хотела заверить её, что Итан Винтерс уже одной ногой в могиле. — Конечно, мама, — уверенно слетает с губ средней дочери, и Кассандра тут же отправилась на охоту.       Она действительно полноправно могла себя считать дочерью Димитреску. Ей она больше доверяла, в чём-то больше прислушивалась. Именно после смерти Кассандры до Альсины дошло осознание.       Трое её дочерей мертвы.

***

When did I become so cold? When did I become ashamed? Where's the person that I know? They must have left, They must have left With all my faith.

      Мысли кучей мошек проносились в голове. Альсина сама металась диким зверем, не зная, что делать. Жалкий человек осквернил её дом и фамилию, убил трёх дочерей и отнял её мир. Время начало тянуться ужасно медленно, Димитреску начала понимать, что осталась одна. Эта мысль была дикостью и траурным звоном в сознании.       Уже нет Бэлы, что норовилась присвоить самый сочный кусочек, нет Кассандры, что всегда звала сестёр на самое веселье, и не было Даниэлы, что любила мучить жертву, называя это своей «особенной» любовью. Их нет, лишь серый пепел, что убегал сквозь пальцы матери, как счастье о той беззаботной и счастливой «вечности».       Мир Альсины был разрушен и растоптан одним человеком. Он опорочил её честь, честь дочерей и всей их фамилии, но Димитреску поймала себя на мысли, что не так это было важно сейчас, ведь она потеряла что-то по-настоящему важное. Она упустила своё счастье. Её дочери были её главным сокровищем с блистательными улыбками и кукольный красотой. Её милая Бэла, очаровательная Кассандра и шаловливая Даниэла.       Воспитывая их, Альсина вспомнила какого быть живой, что значит испытывать радость, гордость и любовь. Быть матерью троих дочерей для неё было почётнее и значимее, чем быть матриархом дома Димитреску.       В её комнате царил хаос, как и в сердце женщины. Она своими руками обрекла дочерей на гибель, отправляя их на встречу с Итаном. Эта тварь искала свою дочь, но отняла у неё собственных. Вечность казалась мучительной, боль — бесконечной. Этот кровавый путь, был припорошен пеплом от тел её дочерей. Любимых, ненаглядных и уникальных дочерей.       Альсина смотрела на себя в разбитое зеркало и видела лишь очень неудачную картину. Впервые испытывать боль утраты и горечь одиночества было немыслимым. Она на себя не была похожа. Образ, сотканный и собранный десятилетиями, с идеальной, чуть коварной улыбкой, с яркими янтарными глазами, разрушился в три выстрела.       Первый — блистательная Бэла.       Второй — красивая Кассандра.       Третий — дорогая Даниэла.       Её дочери мертвы. Эта мысль жирным шрифтом повторялась снова и снова. Снова и снова. Это бесконечный лабиринт, где все дорожки одинаковые, и почти на каждом шагу тупик. И тем больше ходишь в лабиринте, тем глубже погружаешься в отчаяние.       Но самым диким оказалось для Альсины другое. Она плакала. Дрожащими пальцами она вновь и вновь стирала солёные хрустальные капли, что портили макияж и смывали превосходный образ уверенной главы дома Димитреску. Эмоции живых людей были отвратительны. Женщина думала об этом, стараясь стереть новые слёзы, внутри уже задыхаясь от рыданий. Ужасное горе, ни с чем несравнимое. Сердце, что казалось толком не билось, сейчас беспощадно ныло. Альсина не знала, что с ней происходило. Слишком странно и неправильно. Из неё словно часть вырвали, но регенерация никак не работала.       Димитреску наконец прикрыла глаза, словно сдаваясь сама себе. Она проиграла своим эмоциям. Она потеряла своё мир. Замок теперь как клетка, всё напоминающее о дочерях хотелось уничтожить, но буквально каждый угол вынуждал вырисовывать радостные улыбки дочерей, которые до сих пор смотрели на свою маму чуть наивно и характерной только для них любовью. — Нет горя для матери страшней, чем гибель собственных детей, — леденяще и в тоже время даже сочувствующе донеслось из-за спины женщины, и она тут же развернулась.       Вечно скорбящее, траурное одеяние Миранды всегда вызывало интерес у Альсины. Почему именно чёрный? Что это значило? Сейчас же так много вопросов нашли свои ответы. Стоящая перед Димитреску женщина была матерью, что когда-то очень давно потеряла любимого ребёнка. Единственную и очаровательную дочь. И всё это время Миранда искала и искала способ вернуть своё сокровище.       Альсина просто смотрела на матерь, что стояла у открытого окна. Впервые она не знала, что сказать и как вновь улыбнуться. Такие непривычные эмоции у старшей дочери Миранда видела впервые у неё, но была с ними знакома. Она выглядела также около века назад, когда оплакивала умершую дочь. Жизнь стала горьким разочарованием без милого дитя, и всё шло омерзительно медленно. — М-матерь Миранда… — голос слишком охрипший и такой непривычный, Димитреску резко прервалась, не узнавая себя. — Мои дочери… Они мертвы…       Родительница смотрела спокойно, почти не реагируя, но через мгновенье сделала пару шагов к «дочери», не издавая ни звука, если не считать шелест перьев и одеяний. Альсина смотрела на мать, как убитый горем ребенок, с красными заплаканными глазами и слипшимися от влаги ресницами. Слёзы лишь редкими дорожками скатывались вниз к подбородку, на секунду замерев и падая на колени.       Миранда в лице не менялась, однако поднесла в щеке Димитреску ладонь, одним смелым движением смахивая новый кристаллик слезинки. Женщина дрожала всем телом, и даже губы чуть подрагивали. её мимика менялась по десять раз за минуту, но каждое выражение отражало боль и страх. — Ты обязана собраться с силами, Альсина. Ради своих дочерей ты должна двигаться дальше. Отдашь себя горю и считай, что твои дочери погибли напрасно. Докажи мне, что ты лучшая и отомсти за своих детей. Вырви сердце Итана и принеси его, — пускай не было в её голосе любви, заботы и поддержки, а лишь грозный шёпот, но Димитреску понимала, что она права.       Холодные касания матери отрезвляли, она вытирала слёзы дочери, нашёптывая что-то зловещее. Миранда была для Альсины не только матерью, но идеалом. И сейчас, когда она выбрала её, поняла и поддержала, женщина не могла оставить всё это. Смерть Итана единственная цель для Димитреску, ради дочерей она обязана наладиться его мучениями.       Альсина не имела права сейчас опускать руки. Она не посмела бы уйти Итану безнаказанным. Он сделал слишком много ужасного ей. Он разрушил её мир, уничтожил её сокровище. В сердце вспыхнул новый яростный огонь. Месть сейчас казалась лучшим решением из всех. Впереди у неё целая вечность, чтобы оплакивать дочерей, а человек должен отплатить сполна. — Матерь Миранда, я вас не подведу. Ради дочерей я заставлю этого смертного страдать, ни смотря ни на что! — боль и горе было бушующим морём в сердце Альсины, но Миранда зажгла в её сердце огонь ярости и гнева.       Миранда наклонилась к дочери ближе снисходительно улыбнувшись, заглядывая прямо в глаза. Она уже знала исход, но желала увидеть этот путь. Альсина была неудачным сосудом, но была единственная, кто больше всех поняла её. Хотя бы из-за этого, Миранда готова проявить сострадание и даже любовь. Она последний раз провела по заплаканной щеке «дочери», и во взгляде мелькнуло одобрение.       Силы убивать и мучить пронизывали тело женщина. Неважна цена этой битвы, важен лишь итог. Сладкая месть по трём любимым дочерям Альсины. Направляясь в западное крыло замка, Димитреску остановилась у портрета дочерей. Такие прекрасные, живые и любимые. Альсина улыбнулась им с любовь, касаясь лба каждой, словно целуя: — Спите спокойно, дочери. Мама за вас отомстит…       Одинокая церквушка из деревни прозвенела траурной молитвой. Колокола прозвенели по трём дочерям Димитреску…       … а после и по их матери.