Жертва кровавого самурая

Темноволосый юноша лежал с закрытыми глазами, внимая словам Кадзухи, самурая, похитившего его ради собственного удовлетворения. Скарамучча приподнялся, открыв аметистовые очи, полные недоумения. — Зачем ты терзаешь меня этими вопросами? — прошептал он, обхватив себя руками. — Зачем? — переспросил Кадзуха, его белоснежные волосы с алой прядкой слегка колыхнулись. — Ты всё узнаешь позже. А пока наслаждайся моим вниманием к твоему… необычному телу. — Самурай усмехнулся, отвел рубиновый взгляд на старую татами в углу. — Разве ты не говорил, что моя семья что-то сделала тебе? — Скарамучча приблизился, голос дрожал. — Хочешь, чтобы ночь без сна повторилась? — Кадзуха усмехнулся, глаза сверкнули игриво. Скарамучча отшатнулся, его аметистовые глаза расширились от страха. Сердце бешено колотилось, дыхание стало прерывистым. Кадзуха поднялся, движения плавные, словно танцующий ветер. Его холодные пальцы коснулись щеки юноши, заставив того вздрогнуть. — Ты так прекрасен, когда боишься, — прошептал самурай, голос как шелест осенних листьев. — Но не переживай, я не причиню вреда… пока ты послушен. Скарамучча сжал губы, подавляя дрожь. Внутри бушевал огонь, не желающий угасать. — Я не твоя игрушка, — выдохнул он, голос неуверенный. Кадзуха рассмеялся, смех мягкий, но ледяной. — О, но ты уже ею стал, мой дорогой. И чем дольше сопротивляешься, тем интереснее игра. Скарамучча промолчал, закрыл глаза руками, укрылся под пледом. Кадзуха сидел рядом, улыбаясь стене, словно безумец. На рассвете лучи солнца пробились сквозь сёдзи, озарив комнату мягким светом. Скарамучча проснулся, тело дрожало от воспоминаний. Он осторожно выглянул из-под пледа, заметив Кадзуху у окна, его волосы переливались в утреннем свете. — Проснулся? — спросил самурай, не оборачиваясь. Голос спокоен, но с угрозой. Скарамучча молчал, глаза блуждали по комнате, ища выход. Двери плотно закрыты, за ними — неизвестность. Кадзуха встал, кимоно с алой подкладкой мягко шуршало. — Успокой свои глазки, пошли есть, — он усмехнулся. — Или ползи за мной. Скарамучча ядовито посмотрел на него. — Сегодня ухожу на работу. Пока меня нет, сделай домашнюю работу. — Что?.. — Скарамучча расширил глаза. Он никогда не работал по дому, даже когда у него были ноги. — Не думай сбежать или не сделать работу. Иначе получишь не самое лучшее времяпровождение, куколка. Скарамучча сжал кулаки, ногти впивались в ладони. Он хотел крикнуть, что не станет подчиняться, но страх сковывал горло. Кадзуха, словно угадав его мысли, медленно повернулся, его рубиновый взгляд пронзил юношу. — Ты думаешь, у тебя есть выбор? — прошептал самурай, шагнув ближе. — Ты мой. И каждый твой шаг, каждое слово — моё. Скарамучча опустил взгляд, сердце сжалось от бессилия. Он встал, ноги дрожали, но он сделал шаг к двери. Кадзуха наблюдал, улыбка играла на его губах. — Не забудь убрать комнату, — бросил он, выходя. — И приготовь ужин. Я вернусь к закату. Дверь захлопнулась, оставив Скарамуччу в тишине. Он взглянул на старую татами, на разбросанные вещи. Внутри клокотала ярость, но страх был сильнее. Он медленно опустился на колени, начал собирать разбросанные предметы, каждый жест давался с трудом. — Я не кукла, — прошептал он, но голос звучал неуверенно. — Я не кукла… Сейчас ему нельзя просто сидеть на месте, так что скарамучча слегка потянул свои рукава сжав их так чтобы ползти и упираться на некую подушечку. Он начал ползти к выходу из одного из нескольких хижины, чтобы добраться по мосту который соединял дома. Но уже на лбу парня у которой была классическая чёлка до бровей слегка выступил пот. Слегка тяжело дыша он поднял голову чтобы рассмотреть свой путь, для него это было не привычно делать столько физических нагрузок на и так худое бледное тельце. Скарамучча, стараясь не привлекать внимания, полз по деревянному полу хижины, оставляя на поверхности следы от своих измученных пальцев. Его темные волосы, напоминающие оттенок аметиста, прилипли к лбу от пота. Взгляд парня метался по углам, будто он искал утешение в каждом осколке японского интерьера: бумажные тапочки, низкие столы и маленькие цветущие сакуры, что добавляли невидимую красоту этому жестокому месту. Но мысли о кадзухе, беловолосом самурае, отнимали у него все надежды. Кадзуха с рубиновыми глазами, сверкающими, как лезвие катаны, наблюдал за каждым движением Скарамуччи. «Если ты не поторопишься, твоя судьба решится глупостью», — прошептал он одним из тех холодных, безжалостных голосов, которые заставляли сердце парня замирать от страха. В голову Скарамуччи пришла мысль о том, как он мог бы вырваться из этой пытки, но тело предавало его. Он сильно уставал, ползая по мосту, сжимая рукава, чтобы хоть как-то облегчить свой путь. Каждый мазок остывшей древесины вызывал новую волну боли, но он знал — с каждым моментом он приближается к свободе, а значит, к спасению от своей судьбы.Но он вспомнил если он попытается сбежать и ему не поздороваться, так что ему придётся начать убираться Скарамучча остановился, прислушиваясь к ударам своего сердца, которое звучало в унисон с настойчивым шёпотом Кадзухи. Каждый звук в хижине становился критически важным: от шороха листья до хрупкого треска фанеры под его весом. Он понимал, что любой неверный шаг может обернуться катастрофой, и каждое его движение лишь затягивало завесу над его судьбой. Как бы он ни хотел вырваться, мысли о том, что произойдет, если его поймают, поддерживали его на краю, создавая внутреннюю борьбу. Он знал, что у Кадзухи была мощь — и он, наконец, почувствовал, что вокруг него простирается тень. «Только успокойся,» — шептал он себе. «Найдется другой путь, надо просто… подождать.» Стараясь не делать лишних движений, он пополз на руках на кухню, чтобы начать убираться там. Свет проникал сквозь раздвижные бумажные двери, освещая изящные линии деревянных панелей, украшенных легкими изгибающимися узорами. В углу стояла старинная печь, обложенная камнем, вокруг которой разложены были каменные сосуды с остатками приправ и трав. На полу, выложенном гладкими плитками, скапливались пыль и небольшие листья, принесенные из сада. Он медленно перемещался, собирая их в широкую бамбуковую метелку, скрипучую, но служившую верой и правдой многие годы. Его движения были нелепые, так как он никогда этого не делал. Среди старых инструментов на полу, потемневших от времени, он нашел керамические блюда с нежными рисунками, которые когда-то использовались для подачи изысканных угощений. Юноша взял метлу и начал с трудом но кое как выметать листья и пыль. Затем аккуратно разложил травы на место на видное место, чтобы Кадзуха их заметил и не накричал за то что он засунул. Скарамучча, тяжело дыша, наконец-то добрался до выхода из хижины. Он с трудом распахнул раздвижную дверь, впустив в помещение свежий утренний воздух. На мгновение он замер, вдохнув аромат цветущих сакур и влажной земли после недавнего ночного дождя. Во дворе было тихо, лишь легкий ветерок колыхал бамбуковые стебли, а где-то вдали слышался мерный стук воды в каменном фонтане. Путь к уборке: первые трудности… — подумал Скарамучча Юноша сглотнул, понимая, что теперь ему предстоит тяжелая работа. Двор был вымощен каменными плитами, между которыми пробивалась мохнатая трава. Небольшой пруд с карпами кои располагался в центре сада, а рядом стояли каменные фонари, покрытые тонким слоем пыли. У самого входа в хижину в беспорядке валялись опавшие листья, ветки и несколько пустых глиняных чаш, которые Кадзуха, вероятно, оставил после вчерашнего ужина. Скарамучча сжал рукава своего просторного одеяния и начал передвигаться вперед, упираясь локтями и ладонями в холодные камни. Каждое движение давалось ему с трудом — тело, не привыкшее к таким нагрузкам, быстро уставало. Но останавливаться было нельзя. Первым делом он собрал разбросанные предметы — глиняные чаши и палочки для еды. Достигнув их, он аккуратно сложил всё в деревянную корзину, что стояла неподалёку. Затем он оглядел двор в поисках веничка — небольшой метлы из связанного бамбука. Он нашёл её у стены хижины и, сжав древко, медленно пополз к участку с самыми большими скоплениями мусора. Уборка листьев оказалась сложной задачей. Скарамучча одной рукой придерживал веник, а другой подтягивал себя вперёд, собирая опавшую листву в небольшие кучи. Его движения были неуклюжими, порой он терял равновесие и едва не заваливался набок. Пот стекал с его висков, тёмные пряди липли ко лбу, а пальцы ныли от постоянного трения о грубую поверхность камней. Но он не сдавался. В конце концов, если он не выполнит приказ Кадзухи, последствия могут быть гораздо хуже. Уход за фонтаном и каменными дорожками… Когда двор был очищен от мусора, Скарамучча перевёл взгляд на каменный фонтан. По его краям виднелся налёт из-за скопившейся влаги, а вода в чаше была мутной, с плавающими лепестками сакуры. — Как же это трудно… — прошептал он, но всё же принялся за работу. Он зачерпнул ладонями воду и начал аккуратно смывать грязь с каменных стенок, насколько позволяли его силы. Каждый раз, когда он касался холодного камня, по телу пробегала дрожь, но он продолжал. Медленно, но уверенно он очищал поверхность, пока фонтан снова не засиял под лучами утреннего солнца. После этого он принялся за дорожки. На них скопилась пыль и мелкие песчинки, которые мешали свободному передвижению по саду. Он медленно провёл рукой по камням, ощущая шероховатость поверхности. Взяв мокрую тряпку, найденную неподалёку, он начал очищать каменные плиты, двигаясь в своём привычном медленном темпе. Последние штрихи… Солнце поднялось выше, окрашивая двор в золотистые оттенки. Скарамучча тяжело дышал, но огляделся и увидел, что работа почти завершена. Теперь сад выглядел ухоженным, дорожки чистыми, а вода в фонтане прозрачной. Он позволил себе короткую передышку, прислонившись к стене хижины. Но радость длилась недолго. Скрип раздвижной двери заставил его вздрогнуть. Он поднял взгляд и встретился с рубиновыми глазами Кадзухи. — Хорошая работа, — спокойно произнёс самурай, скрестив руки на груди. — Но я вижу, ты устал. Скарамучча прикусил губу, не отвечая. — Что ж, — Кадзуха медленно подошёл, присел перед ним и, слегка коснувшись его подбородка холодными пальцами, заставил поднять голову. — Посмотрим, насколько ты будешь стараться завтра. Юноша отвёл взгляд, в его глазах сверкнул гнев, но страх всё ещё сковывал его движения. Кадзуха усмехнулся и встал. — Отдохни, пока можешь. Вечер будет долгим. С этими словами он развернулся и ушёл в хижину, оставив Скарамуччу одного среди очищенного сада, где лёгкий ветерок играл с лепестками сакуры. Скарамучча тяжело дышал, ощущая, как усталость впивается в каждую клеточку его тела. Пальцы болели от постоянного трения о грубую землю, плечи ныли от напряжения, а тонкие руки, привыкшие к изящным движениям, а не к тяжёлой работе, дрожали от перенапряжения. Он хотел закрыть глаза, спрятаться в тени хижины, но что-то внутри него заставило поднять голову. И тогда он увидел небо. Оно простиралось над ним необъятным куполом света и воздуха, чистым, глубоким, бесконечным. Мягкие, полупрозрачные облака неторопливо дрейфовали по синеватому холсту, их края светились золотом под лучами солнца. Лёгкий ветер поднимал в воздух нежные лепестки сакуры, кружил их в танце, словно даже само небо играло с ними, забавляясь их лёгкостью. Скарамучча замер. Сколько лет прошло с тех пор, как он позволял себе просто вот так смотреть? Сколько времени он провёл в замкнутых пространствах, не поднимая глаз? Когда-то он не замечал этого вида, он мог идти, куда хотел, а небо всегда было там, над ним — бесконечное, далёкое, почти незримое. Оно не имело значения, оно просто существовало. Но потом всё изменилось. После того дня, когда он потерял ноги, его мир сузился. Впервые он осознал, насколько ценным было само действие — стоять, ходить, бежать. Теперь он был прикован к земле, и небо стало чем-то недосягаемым, чем-то, что принадлежало другим, но не ему. Всё это время его окружали стены — душные комнаты, узкие коридоры, тяжёлый воздух, пропитанный отчаянием. Даже когда ему позволяли выйти, его взгляд оставался низко опущенным, прикованным к земле, к собственному положению. Он не поднимал головы. Не позволял себе. Но сейчас… сейчас он смотрел. И вдруг ему показалось, что небо зовёт его. Не словами, не голосом, а самой своей бескрайностью. Оно было там, оно существовало, независимо от него, независимо от его боли, его страха, его прошлого. Он глубоко вдохнул. Воздух был прохладным, свежим, наполненным запахами цветущих деревьев и сырой земли после дождя. Ветер осторожно пробежался по его щекам, будто утешая, будто напоминая — он всё ещё жив. В уголке глаз защипало, но он не позволил себе слёз. «Я не сломлен». Пусть он больше не может идти, пусть его мир сжался до нескольких метров, но пока он может смотреть на небо — он ещё жив. Пока он может чувствовать ветер — он ещё свободен. Пока он может мечтать — всё ещё не конец. Но то, что самурай забрал меня к себе и разрушил мою прошлую жизнь… Это сковывает меня. Свобода, которую я вижу в небе, — лишь иллюзия, дразнящая меня своей недосягаемостью. Сбежать бесполезно, ведь у меня нет возможности уйти далеко. Даже если бы я попытался, даже если бы нашёл способ выбраться отсюда, он сказал, что всё равно найдёт меня. Кадзуха не говорит пустых слов. Если он утверждает, что мне не сбежать, значит, так и будет. И небо, каким бы бескрайним оно ни было, остаётся для меня лишь мечтой…

***

Кадзуха вошёл в комнату медленно, почти бесшумно, как тень, скользящая по вечернему ветру. Двери сёдзи мягко задвинулись за его спиной, оставляя снаружи шум уходящего дня. Он не спешил. В его движениях была плавность человека, привыкшего к постоянному самоконтролю. Кимоно, которое некогда было аккуратно повязано, теперь было слегка растрёпанным: один из рукавов приспущен, подол испачкан пылью и мелкими пятнами грязи. Он даже не взглянул на это. Долгие часы работы, принесённые этим днём, оставили на нём след не только в виде грязных складок на ткани, но и в ощущении тяжести, что теперь давила на плечи. Он сделал несколько неспешных шагов, деревянные доски пола под ним скрипнули еле слышно, как будто комната сама приняла его возвращение. В воздухе стоял слабый запах древесины, смешанный с тонким ароматом чернил, застывших в кисти на столе. Опустившись на пол, Кадзуха сел в позу лотоса, как делал это бесчисленное количество раз до этого момента. Движение было автоматическим, выработанным годами дисциплины. Он выдохнул, чувствуя, как тело адаптируется к неподвижности. Перед ним стоял низкий деревянный стол. На его поверхности лежал старый свиток, слегка загнутый по краям от времени. Его шелковая текстура подчинялась малейшему движению воздуха, будто впитывала в себя всё, что происходило вокруг. Рядом покоилась кисть — её кончик сухой, но в следах засохших чернил читались истории, которые были записаны давно, или мысли, так и не перенесённые на бумагу. Но Кадзуха не обращал внимания на стол. Его мысли были далеко, а взгляд сосредоточился лишь на одном предмете — катане, что он держал в руках. Лезвие, скрытое в тёмных ножнах, было единственным, чему он доверял по-настоящему. Он провёл пальцем по их гладкой поверхности, ощущая каждую тонкую деталь резьбы, словно проверяя, не осталось ли на ней следов прошедшего дня. Его рубиновые глаза вспыхнули в тусклом свете, отражая отблеск, пробившийся сквозь бумажные стены. В них читался холод — не ледяной, но осознанный, расчётливый. В комнате стояла тишина. Глубокая, почти давящая, но Кадзуха находил в ней покой. Он не нуждался в лишних вещах, не нуждался в шуме. Только он, катана и мысли, которые оставались сокрытыми даже от света, что робко пробирался сквозь стены. Но хриплым голосом Кадзуха проговорил — Скарамучча… Похоже еще не сломался… Крепкий малый…