Второй шанс для троих

Стив Стив прекрасно понимал, что совершил очередную глупость, поддавшись порывам своего желания, но и удержаться, когда вот такой Брок, по уши влюбленный, до одури сексуальный и невероятно красивый, без всех ожогов и многочисленных шрамов, полученных после того события, без взгляда, полного боли и какой-то отчаянной, обреченной, тоскливой горечи, был рядом, так близко, было невозможно. Если бы кто-то решил спросить у Стива, когда всё это началось, он бы не смог ответить, потому что и сам не понимал, когда. Рамлоу привлек его внимание практически сразу. Сложно было не заметить его пристальный, изучающий взгляд, в котором сначала не было ничего, кроме какого-то странного недоумения и даже легкой иронии. Иногда появлялось в этом взгляде раздражение, словно Брок все никак не мог понять, что здесь делает Стив. В этом мире, в этом времени, в этой организации. Стив и сам, порой, злился из-за того, каким, порой, идиотом приходилось притворяться. Но уж слишком хорошо он знал, что показывать свое настоящее лицо никому не стоит. По крайней мере, до тех пор, пока не разберется и не поймет, кто здесь друг, а кому доверять не следует. Доверять пока не хотелось никому, поэтому Стив и строил из себя чистого, наивного, правильного парня, с идеализированным взглядом на вещи, слепой верой в идеалы и с диким желанием принести мир и счастье всем, кто попадется на пути. А потом все стало меняться. Сдерживать маску все время было непросто. Раньше у него хотя бы был Баки, оставаясь с которым наедине, Стив мог открыться и показать себя настоящего. Сейчас же, даже находясь в одиночестве, он не мог себе позволить слишком многое. Поэтому, убедившись, что в Страйке, хоть и непростые парни, но какие-то свои, правильные, Стив стал немного отпускать себя. Хотя бы на миссиях, где вообще многое списывается. И в глазах Брока, который продолжал наблюдать за Стивом, начало что-то меняться. Сначала ушло раздражение, потом исчезла ирония. Недоумение оставалось, но стало другим. Теперь Рамлоу словно удивлялся странному несоответствию Кэпа. Но молчал. Молчал даже тогда, когда несоответствий стало слишком много для случайности или совпадения. И лишь в глубине его глаз теперь таилось что-то такое, отчего маска невозмутимости с трудом держалась на лице Капитана Америки. Он чувствовал, как этот взгляд преследует его везде, где бы они не столкнулись — и с каждым днем, с каждой миссией в глубине глаз Рамлоу все ярче разгоралось какое-то странное, необъяснимое чувство. Сначала Стив был уверен, что это восхищение. Что ж, с восхищением он сталкивался довольно часто и в свое время, а уж в этом времени едва ли каждый второй человек желал выразить свои чувства по поводу знакомства с самим Капитаном Америкой. Это… утомляло. И даже злило — потому что хотелось, чтобы в нем видели простого Стива Роджерса, а не символ Америки. Так что да, изначально Стив считал, что Рамлоу — если не очередной его фанат, то что-то близкое к этому. Оказалось, Стив ошибся. Не то, чтобы Брок не был его фанатом, просто он был одним из немногих, кто видел в нем Стива. И кто, скажем так, фанател от Роджерса, а не от Кэпа. А потом Стив в какой-то момент осознал, что во взгляде Рамлоу было не совсем фанатское восхищение. В его взгляде была влюбленность в обычного человека. И это выбило Стива из его размеренной жизни настолько, что понадобилось какое-то время, чтобы прийти в себя. Такого раздрая в душе Стив не испытывал давно — кажется, в последний раз похожие чувства обуревали его в далеких сороковых, когда он вот с такой же обрушавшейся на него отчетливостью осознал, что привлекают его не те девушки, которых Баки часто притаскивал на двойные свидания, а сам Баки. Тогда он с этим поделать ничего не мог — Боже, да все в округе прекрасно знали, какой Баки ходок и дамский угодник. Девушки толпами вешались на Барнса, едва ли не падая от восторга, стоило его другу улыбнуться. И он не мог, не мог потерять его дружбу, не мог потерять возможность быть рядом. И видя его улыбку, он попросту сгорал. Это было невыносимо — видеть, как он дарит кому-то свои сводящие с ума улыбки, как ласково он держит чью-то ладонь, как чарующе что-то шепчет на ухо очередной девушке, как нежно он убирает упавшую прядь волос, заправляя… Это. Было. Невыносимо. Но он не мог потерять Баки. Проще было сдохнуть в одной из подворотен, чем потерять его. Поэтому он молчал, учась держать маску невозмутимости на лице. Это, кстати, ему в будущем не раз помогло. Невыносимо было видеть Баки с другими. Но все стало хуже тогда, когда разразилась война и Баки отправился на фронт. Лишь одна мысль о том, что он может навсегда потерять его, сводила с ума похуже любой ревности. Стиву даже стало плевать, что однажды Баки решит остепениться и найдет себе какую-нибудь белокурую красавицу, которая станет матерью их детей. Плевать на все, лишь бы Баки выжил… Он ведь тогда, в первую очередь, ради него и пошел в армию. И на эксперимент согласился ради него — думал, что наконец-то станет сильным настолько, чтобы суметь прикрыть спину другу. И спасать солдат из плена он отправился тоже из-за него. Он до сих пор отчетливо помнит тот ужас, когда понял, что над Баки ставили опыты, что еще чуть-чуть, и Стив просто не успел бы. Он до сих пор помнит взгляд Баки, когда Стив вытащил его и привел в лагерь. Боже, сколько же всего было в том взгляде. Он ведь тогда был на грани провала. Казалось, смотри он в его грозовые глаза еще хотя бы мгновение — и не выдержал бы, схватил, прижал к себе изо всех сил, чтобы никто не посмел отнять и… Он был благодарен Пегги за то, что та появилась вовремя и успела привести его в чувства. Иначе это был бы полный крах. Он с Пегги тогда и начал всю эту «историю» — лишь бы отвлечься, лишь бы не думать. Она, наверное, что-то понимала — слишком пристальным порой был ее взгляд, слишком понимающим. Он знал, что она спасла его тогда от краха по каким-то своим соображениям. Как знал и то, что ее приставили к нему в качестве наблюдателя. Он был не особо против — это было даже, в какой-то степени, удобно. С того момента они пришли к молчаливому соглашению и "подыгрывали" друг другу по мере возможности. Да, она спасла его в тот момент. Но крах все равно наступил. О, эти воспоминания Стив особенно сильно не любил, но они, как назло, отпечатались в его сознании с такой пугающей четкостью, что ему порой казалось, что он до сих пор там, смотрит, как Баки держится из последних сил, как протягивает руку… как металл не выдерживает и Баки летит в пропасть. Стив кричит, кричит, кричит, тянет руку, мечтая рухнуть вместо Баки, вместе с Баки, плевать как, главное чтобы он жил, главное, чтобы не был один, ведь он так не любит одиночество и холод, постоянно мерзнет и потом так долго болеет, а там снег, один лишь снег… Что его тогда удержало от того, чтобы не рухнуть вслед за Баки, Стив и сам не знает. Кажется, он думал о том, что нужно срочно вернуться и найти Баки, вдруг повезло, вдруг жив… Его душа в тот момент покрылась снегом, таким же снегом в который рухнул Баки. И ничто, казалось, не будет в силах его растопить. И направляя самолет к арктическим льдам, он чувствовал небывалое облегчение, видя во всем этом не то иронию, не то судьбу — он собирался погибнуть практически так же, как и Баки — после сражения, в вечном холоде. В этом был какой-то особый смысл, и умирал Стив с облегчением и легкой улыбкой, зная, что где-то там его ждет Баки. А вот чего Стив совсем не ждал, что его вдруг спасут и разбудят через семьдесят лет после произошедшего. Семьдесят лет прошло для всех этих людей — для Стива же прошло намного меньше. Он не успел смириться со смертью Баки. Черт, как же он был зол. Он уже был готов встретиться с другом, а тут его вытаскивают и ненавязчиво начинают вещать что-то о том, что он герой, который необходим этому миру. Он хотел обратно, туда, в вечный холод, чтобы забыть, не думать, не думать, не вспоминать… Приходилось делать вид, что все в порядке. Что ему, конечно, тяжело, но он герой, что он собирается справиться со всем этим… Что внутри него горит огонь, подталкивающий делать подвиги, а не вечная мерзлота. Стив был слеп. Он не заметил, что зима в его душе медленно отступила, уступая место весне, и что у той весны был хищный взгляд почти янтарных глаз… Не понял, что в душе его пророс росток новых чувств. А когда понял — было уже поздно. Стив всегда опаздывал. Но в этот раз он не собирается допустить подобного. Поэтому, когда Питер, молодой паренек, которого все эти долгие пять лет ждал Тони, несется к Старку, неся перчатку, Стив понимает, что вот он — момент, который он не может упустить. Он не может позволить умереть Тони, нет, только не ему. Он уже потерял Наташу и потерять еще одного друга, еще одного члена его своеобразной семьи он не может. Не позволит. А значит — выход один. На языке — горечь от осознания того, что, кажется, к Броку он не вернется, не сможет ему объяснить произошедшее, что смог урвать у Судьбы лишь один поцелуй, что так и не смог поговорить ни с Броком, ни с Баки, так и не смог никого из них осчастливить… Питера отбрасывает в одну сторону, перчатку — в другую, и от камней до Стива буквально пару десятков метров. Идеальный момент. Стив не замечает ничего — ни яростный бой, ни криков друзей, ни какой-то предупреждающе-возмущенный окрик Тони, ни Стрэнджа, который неожиданно для себя видит еще один вариант будущего, который… с небольшой натяжкой, все же можно посчитать приемлемым. Стив не видит ничего, кроме перчатки — единственного спасения тех, кто еще жив, тех, кто ему дорог. Выход только один. Мгновение — не на раздумье, нет, лишь на то, чтобы надеть перчатку. И боль. Боль, сжигающая руку до кости и мчащаяся дальше, по всему телу, быстро и неотвратимо убивая. Боль, что в несколько раз сильнее той, что испытывал Стив, когда ему ввели сыворотку. Боль, что ничто по сравнению с той болью, когда он осознал, что сделал в своей жизни слишком много ошибок, и что в душе его нет ни весны, ни вечной мерзлоты — ничего не осталось, кроме пепла, на котором уже ничего не вырастет. Стив видит их — тех, кто стал ему семьей. Видит Тони, который мчится к нему, уже понимая, что ничего не сделать. Видит Баки — и в глазах его столько мучительного понимания и боли, что становится не по себе. Видит Стрэнджа — и тот нехотя кивает, словно позволяя ему сделать это. Он видит их всех — и этого хватает для того, чтобы понять, что все правильно. Стив делает щелчок. Нестерпимая боль затапливает все тело, и Стив не может сосредоточиться ни на чем. Огромная, нечеловеческая сила пронизывает его насквозь. Он знает, понимает, что сейчас должен четко представить то, чего он хочет для того, чтобы камни поняли его желание. Стив знает это… Он открывает свое сердце этой силе, показывая, чего именно он желает. Показывает, как сильно любит этот мир, эту жизнь, как дорога ему его семья и его Земля. И просит — убереги. Отправь в Пустоту тех, кто пришел со злом в наш дом, уничтожь их, забери туда, откуда они никогда не вернуться. Защити тех, кто мне дорог и любим. Защити эту планету, убереги. Сила камней подчиняется ему, волной проносясь над полем сражения. И Стив понимает, что успел. Впервые в своей жизни он все же успел. А значит — все было правильно. Сожаление о чем-то несбыточном, но таком желанном, растворяется в темной дымке, что медленно поглощает Стива. Растворяются все воспоминания, оставляя после себя убаюкивающую пустоту. Теряются в этой тьме все мысли. Эмоции и чувства медленно затухают, как угольки угасающего костра. И вьется над костром этим легкий дымок, и с ним растворяются и последние искры чего-то важного… Не поговорил с Баки, не объяснил Броку, не признался им, не сказал самого важного… Легкий ветер, подхватывает последние искры и уносит вдаль, и Стив Роджерс, Капитан Америка, в последний раз сделав вздох, легко улыбается и закрывает глаза, зная, что в конце все-таки все сделал правильно. И тьма ласково укутывает его в своих объятьях.