Пока разрешаешь дышать

      - Ольк, ну ты чё, – Миша неловко пытается отмахнуться от перспективы познакомиться с её домом, пока она, смеясь вполне привычно-заливисто, за рукав утягивает его за собой. Они совсем юные, Горшенёв – худой как шпала и высокий тоже как шпала, весь ещё угловатый в своём позднем подростковом смущении, которое так яростно задвигает на задворки сознания, с лохматыми волосами, которым никакая укладка не страшна, обаятельный по сути своей и живущий во всех смыслах слова. Шаботова – аккуратная в своей красоте, задорная, так и протягивающая на ладони веселье, радость, обыкновенное счастье – выбирай, что душе угодно! Не можешь выбрать? Ну так возьми всё, душа моя! И они, кажется, идут на совершенном контрасте, но пока что мечтают рука об руку. У них фантазии разные совершенно: Оля, задумчиво закинув голову ему на плечо, растянувшись на скамейке в вечернем полумраке, болтает о свадьбе, о том, что хочет стать радисткой, о том, что хотела бы выучиться и сразу завести детей – не как Танька из параллели, которая хочет учёной быть и никогда не выйти замуж! – и жить вместе душа в душу, провести годы вместе и расстаться только тогда, когда придёт время – вме-сте. А оно, Олька уверена, придёт нескоро: Олимпиада ещё триста раз случится, понял, Миш? Миша такого будущего сторонится: стать копией отца ему не хочется. После школы армия, после армии – учёба или вовсе снова армия, жить, как все и быть, как все. Это страшно: ему в кошмарах снится обычная жизнь, где он становится ничем не примечательным человеком без амбиций, взглядов на мир и индивидуальности. Но с Олей и её весёлым взглядом смотреть на мир становится проще – она своим позитивом заражает почище любой чумы, люди вокруг неё собираются, как мотыльки вокруг лампы, тянутся к ней, не в силах противостоять ни таинственному свету, ни собственным желаниям. Олю любить просто и естественно – её, кажется, любят все: Саша из десятого «В», весь класс, школьный педсостав, вожатые в лагере, где она подрабатывала прошлым летом, бобры в речке за городом, продавщица мороженого за углом, даже злющий ободранный рыжий кот: вообще всё живое, потому что она – чистое явление красоты, украшенное милым характером на пару с жизнелюбием, что-то, что не любить просто не выходит. То, что она выбрала его, Мишу, он считает чистым везением и влиянием случайности, не более. Оля – абсолютно волшебная, а Миша, к сожалению, совсем не маг. Она принцесса: но, к несчастью, не панк-рока. И в руках ей нужно держать цветы, а не гитару с микрофоном. У неё ленты в волосах абсолютно зелёные: её подружки даже шутят, что она вся на букет похожа (- Жди бабочек, Оль!), а та в ответ хихикает и добавляет: - Какой букет? Невесты? Но пока что он послушно идёт за ней, смирившись с участью и надеясь на то, что в её квартирке, как она и обещала, нет уехавших на дачу родителей.       - Я недавно купила такое платье, ой, закачаешься! – она улыбается: лукавит, хитрая. Знает, что протрещала ему все уши о цвете, качестве ткани, крое, длине подола и коротких рукавах (оставив в стороне то, что её слушатель в швейном деле смыслит столько же, сколько жук-носорог в космонавтике). Миша согласно кивает, даже не стараясь представить, что там увидит. Они вместе бегут-идут по лестничному пролёту (бегут – Оля; идут – Миша), наполняя шумом этажи, молодостью цветы на подоконниках, смыслом всю окружающую их действительность. Она быстро шуршит ключами в дверной скважине, открывает дверь и комично склоняется в реверансе, самой себе говоря проходить. Вся прихожая уставлена коробками (Миша смутно припоминает, что они только недавно переехали на эту квартиру из соседнего подъезда), загруженная вещами вешалка уж точно скоро переломится, но Горшенёв, конечно, прекрасно знает, что будь на то Олина воля, она бы здесь давно всё убрала (однако картины это не меняет). Ему привычно – дома у него так же, если не хуже. В квартире приятно пахнет чем-то сладким и пыльной летней тишиной, в которую понемногу вмешался сигаретный дым, и этот запах совсем хозяйке не соответствует. Миша мельком рассматривает узорчатый ковёр на полу, застывает, с интересом вглядываясь в кассеты, неаккуратно сложенные в коробку на полу, но прочитать не успевает ни одного названия.       - Миш, ну чего ты застыл? – немного склонив голову, Оля приподнимает бровь в деланом недоумении, долго так не держась и сразу отбрасывая попытки актерствовать. Улыбкой она светится до кончиков пальцев и обратно.       - Так ты ж платье… – но даже начать толком Мише не дают: Олька звонко чмокает его в нос, кивает в стиле «точно, спасибо, что напомнил!» и исчезает за дверью собственной комнаты. Оставшись один на один с коридором, Горшенёв, сначала слегка растерянно посмотрев на захлопнувшийся дверной проём, неловко помялся и вернулся взглядом к кассетам. Сваленные в одну кучу, они сияли яркими обложками и красивыми названиями, но больше всех взгляд привлекли три диска, осторожно сложенные в стороне. «Кино». Миха с интересом присел на корточки, рассматривая пластиковую коробочку с названием и чёрно-желтой фотографией, где тёмным пятном расплылись четверо музыкантов. Они с Олей мало говорили о музыке – вкусы не совпадали.

Не с сумой, а с сумкой дамской,

В сумке тушь, расческа, туфли.

Чтобы сразу ферзь и в дамки,

Чтоб, сгорая, очи тухли.

Завтра я забуду будни,

В вихре праздничном кружиться.

Будут розы, незабудки,

Платья, руки, губы, лица.

Словно в подтверждение мишиных раздумий в соседней комнате включилось радио. Чуть не подскочив, Миша выпускает короткое «блять»: внутри всё упало от внезапного испуга. На кухне сразу же находится задумчиво стряхивающий в окно сигаретный пепел незнакомец.       - О-о, – он многозначительно хмыкает, салютуя вошедшему. - Ты Миша? Лицо у него точь-в-точь олькино, это заметно сразу. Запоздало в голове проносится «брат», про которого она говорила совсем давно и вскользь.       - Миша.       - Андрей. Андрей первым протягивает руку, крепко пожимает мишкину и с деловым интересом рассматривает гостя. Гость не остаёт: отмечает, что у Оли глаза потемнее, не такие голубые. Шаботов выглядит старше него самого, пусть и ниже, волосы у него растрёпанные и отросшие, обесцвеченные даже хлеще, чем у Балу, и при этом всём угадать их с сестрой родство очень просто – то ли форма лица одинаковая, то ли ещё что.       - Олькин ухажёр, получается? – спустя недолгую тишину Андрей щурится, глядя на солнце за стеклом. Миша слегка неловко отводит взгляд, но кивает в знак согласия. - Не рано?       - Рано? – ветер из распахнутой форточки на мгновение взъерошивает кудри, приходится по комнате по-свойски, а затем там и остаётся. - А, не… Шестнадцать же, ну, ё-моё. Нормально.

Будет новый принц негоден -

Он не тот, его уж мало.

Это завтра, а сегодня

Я тебя поцеловала!

      - Любишь её? – Андрей небрежно затягивается в последний раз, а затем бросает сигарету в окно.       - Да. Разве есть такие, кто её не любят? Он не особенный в этом случае, однако почему-то ответить чуть больше хочется всё равно. Разъяснить ситуацию, того не требующую.       - Её ведь все любят. Ну, на самом деле, без шуток – все.       - А ты «как все» любишь или «как ты сам»? – Мишу такой вопрос в ступор ставит. Нет бы прямо ответить: я её люблю, конечно, больше всех на свете, ты не сомневайся. Твоя сестра в надёжных руках, понимаешь? Но Миша, наверное, и сам не особо понимает. Больше всех – это значит «заслуженно», а это, наверное, не так. Поэтому молчит. Андрею хочется ответить как-то иначе, чем в голове складывается, но мысли, как на зло, ни одной нормальной нет.

И назло всем старым сводням,

Будь то много или мало,

Да, бог с ним, завтра, ведь сегодня

Я его поцеловала!

Любить – это очень долго. Любить – это должно быть сложно, любовь – это вообще не для панков.       - Понятно всё с тобой, – Андрей беззлобно фыркает. Они сидят так ещё недолго: Миша, поставив локоть на подоконник и оперевшись подбородком на руку, смотрит на пролетающих над пятиэтажкой голубей, но на самом деле куда дальше – мимо сизых крыльев, мимо облачного неба, мимо, наверное, всей вселенной. Он сам не знает, о чём думает, потому что мысли скачут горными козочками с одной на другую. Андрей тоже не спешит заводить разговор, пока не хлопает себя по карманам.       - У тебя нет? – указывает взглядом на пустую пачку «Парламента».       - Есть. А затем Миша протягивает пачку, даёт прикурить. На секунду в огне зажигалки он видит что-то, что поймёт только потом. Видит причину, почему теперь домой к Оле будет ходить чаще, специально забывая вещи, постоянно нося с собой сигареты, сидя на балконе часами, объясняя себе, что это всё, конечно, из-за олькиного лица, олькиной мимики, олькиных приподнятых бровей, по-олькиному тонких запястий и заметных ключиц. Влюблённость – это легко. Любовь, Мих – это сложно.