Прикосновение первой крови

В закусочной Тия смела с прилавка всю оставшуюся горячую выпечку и ела, кажется, до ощущения лёгкой тошноты, обильно запивая еду колой из холодильника. Вынужденная ночёвка пошла на пользу только Дину — тот отсыпался после долгих часов за рулём, а вот Сэм ворочался, с трудом заставляя себя лежать. Тия отказалась спать, поэтому уговорила братьев взять номер на две койки, чтобы было дешевле, а сама просидела на улице девять часов. Сэм попытался хотя бы посидеть с ней, но не встретил радушия, и заставил себя уйти в постель, где долго не мог отвести взгляд от не зашторенного окна, в котором было видно кусочек сидящего на кресле девичьего силуэта. Тия не прикрыла глаза ни на мгновение. Никакой сон не мог протиснуться в сознание, в котором уже который час подряд тянулась бесконечная лента старого кино. Сначала мелкими отрывками, воспоминания из детства начали складываться в целые эпизоды, а после складываться в хронометражный сериал. До этого момента она расплывчато помнила себя где-то с шести, их жизнь с отцом, отшельничью, тихую, но наполненную фоновым постоянным беспокойством и нервозностью мужчины. Он был заботливым и трепетным отцом. Он выстроил вокруг них прочный недосягаемый бункер, а о том, что когда-то она жила в другом месте, Тия не помнила, зато что-то внутри неё подсказывало ей, что здесь безопаснее, чем где либо. Будучи малышкой, она верила, что мира вокруг толком и не существует, есть только она и он, и их маленькая вселенная. Но чем старше она становилась, тем отчётливее чувствовала, что стены, которые воздвиг её отец, не стены убежища — это стены тюрьмы. Ей хотелось свободы и жизни, как у других подростков, хотелось жить, но то, что она имела — было больше похоже на существование. Начались ссоры с отцом, а однажды, когда она хотела сбежать из дома и попалась отцу, практически завязалась драка. Ей было 13, и она была готова сражаться за мир вокруг себя, ничего о нём не представляя. Отец доказывал, что окружающая действительность снаружи жестока и опасна, но насмотревшись статей о сектантах, Тия прекрасно понимала, с кем она живёт. В попытке переубедить дочь, отец стал намеренно искать «приключений». Нашёл какие-то доказательства чертовщины, происходящей где-то неподалёку, а именно — в старой психиатрической больнице. Смотался сперва туда сам, пообещав девушке, что если всё, что он ей рассказывает о мире, полном призраков, ангелов и демонов, враньё — то убедившись в этом она будет свободна на все четыре стороны. Вернувшись с парой новых седых волос, отец приказал сей собираться в первую небольшую поездку. Правда, поехала она в кузове машины, специально испещрённом защитными знаками изнутри, и даже не знала, куда едет и как долго, и большую часть поездки спала. Опыт её ждал незабываемый. Отец сказал, что не хотел бы доказывать ей наличие в мире демонов и ангелов, но призраков — показать может. Заброшенная больница не произвела на неё особого впечатления. Их полудом-полузаброшка тоже выглядел не как с обложки. Однако, эмоции резко изменились, когда она отстала от отца, смело идущего куда-то вперёд. Заплутав в коридорах, Тия услышала то, чего в заброшенном здании быть не должно. А именно — шаги. Много шагов и топот чьих-то ног по коридору, следом за этим тихие голоса, которые отскакивали от стен, как мячики, и шуршали по полу. Тия запаниковала, заметалась между комнат, когда-то бывших кабинетов. Голоса начали преследовать её, чей-то силуэт мелькнул в полуоткрытой комнате. Даже сейчас Тия помнила только отрывки. Пожалуй, это было самое страшное, что случалось с ней в детстве — ужас, как во сне, накрывший с головой, от которого она попыталась убежать. Но шаги становились только громче, казалось, что они загоняют ей в угол, и в конце концов девушка забилась в каком-то кабинете под стол и впала в истерику, крича и плача одновременно, так громко, что призраки вокруг неё либо не были слышны ей из-за собственных воплей, либо сами испугались и сгинули. Из транса её вывело касание отца, которого она сначала ударила, начав отбиваться, а потом кинулась к нему в объятия. Взлохмаченный и встревоженный, он искал её и нашёл только по крикам, когда она сама перестала метаться по этажу. Крепче доказательства нужно было ещё поискать. Тия сдалась. После этого приключения полуразрушенный дом показался ей райским местом, уютным и светлым. Рассказы отца теперь воспринимались как-то иначе. Убедившись в его правоте и честности, Тия попросила его рассказать обо всём этом побольше. Сказки, которые он рассказывал ей в детстве про её происхождение, про то, что они прокляты, и за ними охотится разная нечисть, больше не казались полнейшим бредом и выдумкой. Воодушевившийся этим отец начал учить её разным защитным знакам и передавал ей семейные навыки, обучая ремеслу, которое поможет ей зарабатывать и прожить спокойно свою жизнь, скрываясь от зла. Девушка была прилежной ученицей. Правда, в глубине своей души она сохраняла надежду на то, что сможет в будущем вырваться из своего странного заточения, и после смерти отца, узнать о себе то, что он не спешил говорить. Практически так всё и произошло. Однако чем старше она становилась, тем больше в голове просыпалось странных образов и видений, а после этого во снах появился неизгоняемый голос, о котором она сказала отцу. И именно из-за него в своё время, оставшись одна и полностью свободна, Тия не спешила покидать своё убежище. Искала информацию, пыталась подготовиться, но благодаря ангелам, нашедшим её, всё-таки оказалась выброшена в большой мир как рыба. Сейчас отец, который в детстве ей казался защитником, а потом грёбанным сектантом и психом, перестал быть единственной фигуркой в её сознании. Сложно было с ходу поверить, что у неё когда-то была большая семья, а жила она не в землянке, а в поместье, хранящем в себе, в прочем, не только золото и роскошь, но и страшные секреты. Вряд ли она так же хорошо помнила бы все их лица и голоса, но кажется, заклинание забвения, которое наложил отец, законсервировало тогда ещё свежие воспоминания. Время, которое неизбежно размыло бы их постепенно, не смогло пробиться через плотную возведённую в сознании девочки стену, и всё, что она помнила тогда, осталось нетронутым, а после этого хлынуло в её сознание бурным горным потоком. Плескаясь в них, Тия понимала, что близка к тому, чтобы утонуть. Голоса звучали в голове так громко, что девушка почти чувствовала рядом с собой осязаемую грань, переступив через которую она сойдёт с ума и останется там, в лабиринте кошмарных воспоминаний. Нужно было приложить усилия, дав каждому прошлому моменту протечь сквозь себя, но не дав им застрять перед собой, пеленой закрыв от неё настоящее. Поэтому оставшись на улице, девушка расслабила тело, откинувшись на спинку кресла и позволила памяти показать всё, что так давно ждало своего часа. Имена и лица мелькали перед ней. Счастливые моменты перекликались с теми, которые сейчас её взрослый мозг расшифровывал и понимал так, как никогда не хотел бы понять. Отвращение смешивалось с тоской, с которой её тянуло снова окунуться в былые дни, ощутив себя лёгкой маленькой девочкой, соскакивающей с колен дядюшки с охапкой подаренных конфет и со всех ног спешащей играть в куклы с подругой. Если бы кто-то сейчас сказал, что может даровать ей забвение, вернув в те времена… Она бы, наверное, согласилась. Кажется, в тот небольшой промежуток времени всё было безоблачно и понятно, и казалось, что дальше её должно ждать счастье вместо серости и постоянного чувства опасности. В прочем, то, что она помнила так же отлично — это висящее в воздухе напряжение. То, что можно было почувствовать на вкус, но нельзя было увидеть детскими наивными глазами. Взрослые этого дома хранили секреты. Даже сейчас Тия не могла точно сказать, кто и какие именно. Сидя в кресле, она подбирала лицам из детства знакомые роли, ища в памяти знаки и подсказки. Хотелось бы сказать, что на первый взгляд они были обычной семьёй, но сказать так могла только пятилетняя девочка, живущая в ней. По кусочкам складывая воспоминания, девушка листала память как книгу, вырывая странички и раскладывая их по папкам. Вспомнился шум, который всегда поднимался, стоило дяде Джеймсу вернуться домой. Он отсутствовал месяцами, а когда возвращался, Ханна поднимала радостный визг и накрывала ужин, который мог бы затмить приём у какого-нибудь короля. Бабушка Ханна явно любила его сильнее, чем отца Тии, и никогда этого не скрывала. Дядя же всегда смущался и говорил, что не стоит так утруждаться, а потом целый день веселил и пугал взрослых какими-то историями, которых детям никогда не удавалось подслушать. Девочка как-то забежала к нему в дверь спальни и увидела, как он собирает в увесистую сумку какие-то ножи, пистолеты, и старинное ружьё. Дядя Джеймс тогда подмигнул ей и ничего не сказал. Это сейчас Тия хорошо понимала, почему он пропадал, почему работу его считали опасной, почему он часто не выходил на связь, и почему Ханна плакала от счастья и ворчала одновременно, обрабатывая очередную странную царапину на руках хохочущего дяди. Его роль в их семье была вычерчена бережными детскими воспоминаниями о нём и теперь предельно понятна. Он был охотником. Таким же, как Сэм, как Дин, как Бобби. Как знать, перешло ли ему это дело по наследству, или выбрано было сердцем, но сейчас это было уже и не важно. На лицо Тии легла тень печали, когда она подумала, как легко было скрыть его смерть, списав исчезновение на опасную работу. Как рыдала бабушка Ханна… Рыдала так, что не слышал и не видел никто, и даже маленькая Тия, ступающая по коридорам как пушинка, ни разу не застала бабушкиных слёз. Пару раз только неловкий смех и покрасневшие глаза ей на что-то отчаянно намекали, Тия понимала, что это не ей в детстве снились кошмары, это она сквозь сон слышала, как плачет убитая горем мать. Бабушка Ханна олицетворяла уют поместья Первой крови. Уют и тепло, запах горячих пирожков по утру, любимые Тиины пирожные на день рождения, с заботой упакованные подарки, порядок и чистота… Судя по всему, она была знахаркой. Тия отчётливо помнила на вкус разнообразные чаи и настои, которые она наколдовывала на своей совершенно волшебной кухне. Там можно было долго блуждать среди склянок и вдыхать аромат трав. Ханна лечила, не только своим тёплым взглядом и ласковым прикосновением, она лечила любые недуги, избавляя семейство от нужды пользоваться услугами докторов. К ней приходили с занозами и ушибами, с переломами и ранами, она первая же возникала у постелей болеющих девочек, чтобы поднять их на ноги как можно скорее и чтобы они могли продолжить свои весёлые игры, забыв про жар. В самом существовании этой женщины сейчас чувствовался подвох. Что она делала там? В доме, пропахшем трупной гнилью? Как ей удавалось на протяжении стольких лет скрывать тайны своего мужа, создавая уют там, где жила сама смерть? Тия знала, что она была ему продана. В книге, которую девушка прихватила из своего дома, она успела увидеть немного — например, список женских имён, начинавшихся пару сотен лет назад, и кончающийся именем Ханны. Все имена были зачёркнуты давно, и только последнее имя было совсем недавно перечёркнуто шариковой ручкой. Ханна была ему не первой женой. То, в чём Тия была уверена на сто процентов, что пошла она на это не добровольно. Та магия, которую её отец применил, чтобы сделать Аннет их фамильяркой, вряд ли была пределом силы и мощи того, что умела её родня. И сомнений в том, что старик был среди них самым сильным — не было никаких. Ханна же была человеком, который никогда ему не перечил. Она не противилась, не отговаривала, не мешала и всегда во всём соглашалась и слушалась. Если их поместье на самом деле олицетворяло собой ад, то Ханна была женой дьявола и делала всё, чтобы все постояльцы ощущали себя там, как в раю, окружённые заботой и лаской чуткой женщины. Теперь Тия знала, что всё, что запомнилось из детства ей чем-то хорошим — было делом рук Ханны. И знала теперь, что она не просто молчала и терпела — она правда пыталась. Вытащить из этого ада хотя бы кого-то, кто ещё не был окончательно продан, и судя по воспоминанию, которое показал ей Кас — однажды у неё даже получилось. Вот за какую провинность дед лишил её кисти? Следующий образ, мелькнувший в голове девушки, заставил её на мгновение зажмуриться. Рыжее мягкое облако, пахнущее садовыми розами, смех, тонкий и звонкий, как журчание ручья, маленькие веснушки, перебегающие со щеки на щеку… Тия любила свою подругу так трепетно, как любить могут только дети. Она была её названной сестрой, её любимым рыжим мишкой, её защитницей и повелительницей одновременно. С первого же дня их знакомства, когда им было только по году, они обе прилипли друг к другу и закатили мощную истерику, когда из попытались отлепить. С тех пор они даже долгое время засыпали в одной кроватке, и сопровождали друг друга совершенно всюду. Взрослея, девчонки оставались друг другу подружками, и планировали быть ими до самого конца. Так и было. В груди заныла старая рана. Это было гораздо больнее всего, что сейчас ей довелось пережить, и Тия понимала, почему именно тот вечер заставил отца взять себя в руки и сбежать, увозя дочь. Почему он не просто украл её, а вырвал из этого проклятого дома, и вырвал из её хрупкого сознания целый кусок, понимая, что лучше нарушить целостность детского сознания, чем оставить там эти воспоминания. Это сейчас она понимала, что тогда произошло. Кому-то было суждено исчезнуть из летописи первых — и просто в тот вечер, а может быть, задолго до, старик выбрал не Тию, а её рыжеволосую подружку. Винс был прав — слабых наследников семья не долго держала в живых. В их доме у каждого должна была быть своя роль. Какая именно, ей, маленькой девочке, было не понятно ровно так же, как не до конца это понимала она и сейчас. Живущее по собственным правилам поместье было им одновременно и крепостью, и тюрьмой. Никто не пытался бежать, но Тия знала, что все они понимали, кем являются и с кем живут. А жили они с ним. С человеком, в лоб которого она несколько часов назад пустила пулю. И был ли он человеком? Сколько ему было лет? Нет, сколько лет он стоял во главе этой семьи и что с ней сделал? Скольких своих же детей, жён и племянников отправил в ад только из-за того, что счёл их слишком слабым звеном? Имени его не знал никто. Нет, может быть, знала Ханна, то теперь совершенно понятно, что знание она это берегла и унесла с собой в могилу, как и многое другое. Если существует на свете магия, то имя — один из самых сильнейших её элементов, потому что в противном случае этот старик не скрывался бы за маской, а гордо кем-нибудь звался. Наверняка у него было какое-то имя на выход — для похода к гостям, или поездке по делам. Но скорее всего, к тому моменту, как родилась Тия, дел вне поместья у него не осталось, а все, кого знала девушка — не называли его никак. В её маленьком мире именно дед был тем, кого нельзя было называть. В детстве он был для неё громом посреди ясного неба, в котором светила и грела бабушка Ханна. Она помнила, что всегда, когда дед появлялся в гостиной, разговоры замолкали. Он не ждал ни от кого приветливых улыбок, но довольствовался уважением и страхом, который к нему испытывали все взрослые. Его боялись. Это чувствовалось в воздухе. Во взгляде шутника Джеймса, наполненном усталостью и презрением. В тихих вздохах Ханны, которая всегда бросала всё и начинала хлопотать по хозяйству, словно в собственном доме ей запрещено было просто сидеть. В присутствии мужа она могла сотый раз натирать сухие тарелки салфеткой, но никогда не позволяла себе просто отдых. Страх ощущался и в прикосновениях отца Тии, который всегда пытался сделать так, чтобы Тия лишний раз не попадалась на глаза деду. Знаками или шёпотом он приказывал ей замолчать, не ёрзать и прекратить болтать с Валери, как только внизу хлопали двери подвала и слышались уверенные твёрдые шаги. Тия никогда не видела, чтобы он кричал, но стоило ему появиться в гостинной и тихо произнести чьё-то имя, вызывая человека на разговор в кабинет, как у всех с лица исчезали всякие признаки жизни. Тия в детстве совершенно не понимала, почему все окружающие начинали заметно нервничать, переставали с ней играть, и так ждали, пока тот, кого позвал дед, выйдет из кабинета живым и здоровым. Тия старика не боялась. Он ей не успел сделать ничего дурного. Появляясь среди родственников крайне мало, дед просто присутствовал рядом, был где-то, словно невидимый призрак, вероятно, дни напролёт просиживал в своём подвале, спускаться куда имела право только Ханна. Дела детей его не интересовали, дела внуков — тем более, поэтому Тия не представляла для него интерес ни когда родилась, ни когда стремительно росла. И не обидь он однажды её рыжеволосую подружку, отшлёпав её за беготню по дому по ночам, может быть, всё вообще обошлось бы иначе. Но увидев на руке своей маленькой подруги красный след от ремня, Тия затаила злобу. Наивную, детскую, но такую же искреннюю и глубокую. И в очередной вечер, когда наконец вернулся дядя Джеймс, которого не было три недели, и взрослые разговаривали у камина, позволив детям играть на полу, возникший из ниоткуда старик снова заставил всех неловко замолчать. Ханна подорвалась, оставляя своё вязание, отец Тии начал подбирать с пола разбросанный девочками паззл. Кровь прилила к щекам девочки, и решительно закусив губу, она подскочила на месте, схватила куклу за ногу, и подбежав к деду, ударила ею его так сильно, как могла в свои три. Это сейчас, копаясь в пелене звуков, Тия усмехнулась, понимая, что её отец выронил на пол кубики, а Ханна аж всхлипнула от испуга. Тогда девочка этого совершенно не расслышала, продолжая колотить деда куклой. Только всеобщее молчание и осознание того, что старик уже целую вечность, замерев, смотрит на неё сверху вниз удивлёнными глазами, дали Тие понять, что она замечена, и всё ещё бодро размахивая куклой, она сказала таким строгим тоном, каким смогла: — Ухади, ты месаеш нам расгофаривать! Где-то в обморок упало множество нервных клеток целого семейства, когда в ответ старик подхватил Тию на руки. Всё что угодно можно было ожидать сейчас от него. Отец точно перестал дышать и скорее всего вспомнил, как молиться, и кажется, Джеймс даже как-то перегруппировался, чтобы, если что, кинуться и поймать девочку, если старик решит просто бросить нерадивое дитя в камин. — Думаешь, я мешаю? Расскажешь мне, почему? — неожиданно ласково заворковал этот пугающий мужчина, и подкидывая Тию на руках, как мячик, неловко и слегка брезгливо, понёс её в сад. Выдала ли ему какие-нибудь случайные тайны удивлённая девочка, и наказал ли кого-то после этого вечера дед, Тия сейчас не знала. Знала только, что насюсюкавшись с внучкой в саду после внезапного порыва, дед вернул её отцу уже засыпающей от усталости, и бросил вслед фразу, понятную только сейчас: «Вы все черви, не смеющие сказать мне поперёк слово, похоже, кровь моя совсем рассосалась, раз в ней её больше, чем в тебе» Непонятно, почему, но дерзость внучки вызвала в этом человеке какие-то новые чувства. Тия тогда хотела верить, что дед просто наконец заметил, что у него есть такая прелестная девочка, не чужая, а совсем его, но сейчас девушка болезненно жмурилась, то ли пытаясь прогнать, то ли наоборот рассмотреть поближе моменты его болезненной заботы. Что-то, блеснувшее тогда во взгляде девчушки, лупасящей его по животу куклой, стало для старика открытием. Он окунулся в общение с внучкой, как в живительную влагу. Сколько десятков лет никто не видел на его морщинистом лице ни одного намёка на улыбку? Должно быть, много, но никто в доме не стал счастливее и не выдохнул свободно от этого. Напротив, в доме поселилась гнетущая тишина, воцаряющаяся каждый раз, когда появлялся дед, и забирал свою внучку «погулять». Отец пытался быть вяло против, наказывал Тие, чтобы она старалась не говорить с дедом, чтобы не ходила за ним в подвал, чтобы не брала от него еду, чтобы не уходила с ним за пределы дома… Эти и ещё пара десятков умных указов и правил, которые она мгновенно забывала, стоило дедушке извлечь из кармана вкусно пахнущий леденец. Старик подхватывал её на руки, поправляя задравшееся платьице, или брал за руку, слегка сгорбившись, чтобы дотянуться до её роста, и уводил с собой. Иногда — в сад, иногда — в кабинет на первом этаже. Они разговаривали, старик поил её лимонадом, давал какие-то заморские сладости, смастерил ей смешную и немного жуткую погремушку. Ничего криминального старик с ней не делал. Так ей запомнилось это тогда. А что было на самом деле, даже сейчас, бережно укладывающая все воспоминания в картотеку в своей голове, Тия вспоминать не хотела. Когда-нибудь, не сейчас. На этом вообще, кажется, основные лица заканчивались. Если сейчас хорошенечко вспомнить, то народу в доме ещё было прилично — дядья и тётки, чья-то прабабка, тот мальчик, которого Тия, по какой-то причине, совершенно не помнила, но, наверное, он жил во времена её детства. Люди приходили и уходили, и оставалось только догадываться, какую роль они несли в доме первых и куда пропали потом. Странно было только осознавать, что наряду с теми расплывшимися лицами, было лицо и её отца. Кем он был в этом поместье, представить не получилось. Тия помнила его как человека… Как человека, который уносил её спать, но каждый раз звал Ханну, потому что без её сказок девочка не засыпала, как человека, который пытался насмешить её, делая бумажных человечков, но маленькая Тия плакала навзрыд и успокаивалась, только когда дядя Джеймс брал дело в свои руки, хватал на руки и кружил, изображая самолёт, пока отец с виноватым осунувшимся лицом оставался поодаль. Да, её отец был тем, кто однажды появился на пороге своей семьи после полугодового отсутствия, с каким-то орущим комком, замотанным в куртку, вымотавшийся и не знающий, что делать. Ханна перехватила этот комок на руки, причитая, раздела, вытерла и укутала в шаль, уже крича кому-то на кухне, чтобы согрели молока. Тия чувствовала странный укол совести, понимая, что помнила в детстве что угодно, но только не того, кто был ей родней. И что только выкрав её из поместья и увезя далеко, заперев в бункер, отец наконец стал кем-то, кого она стала видеть и помнить. Однако, в этом крылась и другая важная деталь — потому что ведь именно отец, будучи всю жизнь человеком, опускающим глаза в пол и отходящим в сторону, когда по коридору проходил дед, наконец осмелился и пошёл ему наперекор, забрав девочку, в которой глава Первой крови нуждался более всех. Стоило ли ждать так долго, чтобы так поступить? Спросить теперь было некого, точно. Последняя мысль улеглась спокойно в пыли прошлого, и Тия приоткрыла глаза, замечая, что рассвет уже начал потихоньку теснить ночную темноту. Будет ли этот день таким же тошным, как прошлый?