Говорит Москва

Юра, слушая тихий всхлип своей дочери, которая так свободно пряталась в чужих руках, тянет ложку с салатом в рот, довольно сводя брови к переносице. Большая гостиная, обустроенная по минимуму, не позволяла насладиться новогодней атмосферой по той простой причине, что никакой атрибутики в ней и не было. Однако пушистый белый ковёр, на котором сидели двое, полумрак в помещении, поистине идиотский фильм — всё это так или иначе, но заставляло чувствовать себя удивительно комфортно. Даже с учётом того, что рядом находился Романов с Московским, которых ребёнок, к идентичному недовольству двух уральских мужчин и тихой радости девочки, не останавливал от флирта. Благо, что хотя бы фильм заставил этот романтичный дуэт замолчать, потому что Татищев, слушая эту парочку, очень сильно хотел проблеваться от их приторности, в чём Уралов его одобрял, неоднократно вздыхая с дивана. Правда, включив фильм, Челябинск не подумал о том, что его лучший друг дойдёт до ярких эмоций. Костя в принципе не демонстрировал особо яркие впечатления, но достаточно чётко высказывал своё недовольство, радость, ожидание, когда происходящее на экране вызывали у него эмоции. Юра привык к подобному, поэтому выразительное охреневание от происходящего на экране или, ещё хуже, слёзы на таком знакомом с детства лице стало чем-то умопомрачительным. Особенно сильно данная картина вводила в ступор, когда в голове пробегало понимание, что дело касается фильма, который Уралов смотрел далеко не в первый раз. Возможно, дело было в Романове, который выражал свои чувства открыто: весело или грустно, одного взгляда в его сторону было достаточно, чтобы понять, что тот сейчас испытывает. Добавить к этому делу Катю, которая забралась к другу семьи на руки, обнимая того за предплечье, и Юре остаётся только смеяться с вида лучшего друга. Тихий скрип тарелки по журнальному столику заставляет перевести взгляд с умилительной, если вычеркнуть Романова, картины на диване на Московского, сидящего напротив. Пододвинув тарелку с салатом в сторону, хозяин квартиры берёт закуску, накладывая себе в тарелку и поднимая взгляд. Они смотрят друг на друга пару мгновений, прежде чем Михаил Юрьевич указывает на одну из тарелок, поднимая большой палец вверх. Юра, услышав тихий всхлип сбоку, берёт на пробу указанное блюдо, смакуя утончённость специй во рту и указывая в ответ на восхитительные овощи в сыре, ёжась от особой приторности на экране. Перебирая пальцы Кати, Юра наблюдает за происходящим на сцене, краем глаза поглядывая на удивительно сосредоточенную дочь. Костя, сидевший по вторую руку и подперевший подбородок кулаком, уже около часа, если не больше, сидел в одной позе, не двигаясь. Юра, подумавший, что лучший друг уснул вместе с Московским, слабо толкает его ногой в коленку, тем самым привлекая внимание. Уралов тут же выпрямляется, поворачиваясь к Татищеву лицом, который, наклонившись к чужому уху, как можно тише спрашивает: — Долго ещё представление будет идти? — шепчет Челябинск, вдыхая новый одеколон и замечая в полумраке зала то, как дёрнулся чужой кадык. Ладони мгновенно покрывает жаром, а в голове пробегает соблазнительная мысль прикоснуться к чужому адамову яблоку, чтобы рукой — а лучше губами — прочувствовать движение под кожей. Особого интереса к чужим шеям Татищев за собой никогда не замечал. Изредка его накрывало сильной волной тактильности, когда он прикасался к партнёрше везде: внутренней части бедра, живота, груди, шее, макушке. Он любил перебирать чужие волосы, особенно большое удовольствие было лохматить длинные пряди, слушая недовольство девушки, которая шла приводить причёску в порядок, чтобы через пару мгновений бледная ладонь вновь оказалась на чужой макушке. Талия, которую было так приятно обхватывать руками и прижимать к себе, открывая для себя путь под домашнюю одежду. А бёдра — Юра долгое время не мог понять окружающего недовольства по отношению к женским брюкам, потому что ноги, на которые он раньше даже не думал обращать внимания из-за разноцветных юбок, оказались слишком пленительны. Шея его никогда не привлекала, а прелюдия с поцелуями в неё Татищева мало возбуждала, однако считалась классикой. Но каждый раз, как это злоебучее адамово яблоко двигалось вверх-вниз, Юра испытывал странную для себя взволнованность и желание прикоснуться. — Думаю, пару минут и всё, — немного понаблюдав за двигающимися по сцене артистами, наклоняется к собеседнику Уралов, обдавая покрасневшую ушную раковину друга тёплым дыханием. — Развязка уже кончается. — Папа! — неожиданно оглушающе вскрикивает Катя, вырывая старшего из воспоминаний и заставляя дёрнуться с пастой на вилке. На экране бегут титры, на зал мягко ложится освещение с кухни, а на серых штанах в одну кучу собирается мясо с длинными макаронами. — Это расплата за то, что всю еду съел. — Мелкая чертовка, — собирая руками еду и отправляя её в рот, Татищев берёт белую салфетку, оттирая пятно с домашней одежды. — В большой компании клювом не щёлкают. — Мы не щёлкали, а смотрели! — воинственно заявляет девочка, слезая с чужих конечностей и садясь на пушистых ковёр, вытягивая ноги под столом. — Не моя вина, — рассматривая мелкое пятно, Юра тяжело вздыхает, поднимая голову на своё юное дарование и поджимая губы от желания притянуть мелкую к себе, чтобы обнять и зацеловать опухшую красавицу. Вытирая жирные руки о салфетку и поднимаясь на ноги, Татищев смотрит на Костю с Сашком, кивком головы предлагая спуститься со светлого дивана на не менее светлый ковёр. — В холодильнике ещё есть, сейчас поставлю. — Я с тобой! — подскакивает на ноги Катя, обойдя препятствие в виде Романова, только устроившегося на полу, с помощью дивана. Татищева бежит на кухню, заглядывая в холодильник и доставая пластиковые контейнеры, пока Юра собирал тарелки со стола, чтобы переложить туда оставшиеся блюда. Помогая младшей разложить готовую еду в мелкие противни, которые, похоже, только для этого и были куплены, Юра наблюдает, как Катя включает новомодную технику, довольно отряхнув руки и запрокинув голову. Татищева крайне хорошо показывала лицом свою самоуверенность, но красные от слёз глаза, опухший нос да плохо вытертые дорожки на подбородке заставляли только смеяться. Присев перед девочкой на корточки и вытерев слёзы до конца, мужчина, не выдержав, щипает младшую за нос, тут же подхватывая взвизгнувшую дочь на руки, отпуская её туловище и крепко удерживая за ноги с талией. — Осторожней, — тут же предупреждает Уралов, наблюдающий за висящим вверх ногами ребёнком, вспоминая, когда тот ел в последний раз. — Дядя Костя! — щипая бёдра и бока отца, кричит Катя, пока Юра активно ведёт пальцами по чувствительным рёбрам младшей, аккуратно двинувшись в ванную с юрким ребёнком на руках. — Дядя Костя, спаси, — писклявит Татищев, выходя в коридор и перехватывая свою тяжёлую ношу. — Дядя Костя, меня обижают. — Папа! Поставив младшую, красную от прильнувшей к щекам крови, в ванной, Юра поправляет спутавшиеся пряди на чужом лбу. Девочка недовольно бурчит себе под нос, вздыхая и умываясь, пока Татищев, сидя на корточках, за этим наблюдает. Убедившись, что младшая сполоснула лицо, вытерев влагу с лица, он только набирает в лёгкие кислорода, когда Катя, подгадав момент, щипает мужчину за нос, лихо затоптав по полу в сторону гостиной. Челябинск не может не спрятать глаза за руками, смеясь от мстительности Снежинска и удерживая себя от желания обнять младшую. Хотя бы пару мгновений. Заглядывая в свою спальню и переодевая спортивки, Юра возвращается в зал, смотря на Катеньку, что пряталась за самым действенным, что могло бы остановить башкира в этом мире — за Романовым. Костя, что смеялся в сторонке, картину лучше не делал, ровно как и Московский, подъедающий остатки еды на столе.

***

— Спасибо. Юра, смотря на мягкую улыбку друга, коротко кивает, поднося ко рту стакан с алкоголем. Время перевалило за полночь, сладкая парочка, болтающая на татарском и французском, была спроважена восвояси, и Татищев очень сильно пытался не думать о том, чем столицы занимаются в данный момент. Его раздражал тот факт, что Катя большую часть вечера провела рядом с голубой парочкой, рассуждая сперва с Романовым о представлении, которое они посетили, а после с Московским, когда тот начал балаболить всякую чушь на родном языке Камалии. Юра впервые в жизни пожалел, что его младшая знает несколько языков. Не знай она татарский, не слышала бы эту инфантильную мерзость, сочащуюся из чужого рта. И уж точно не начала бы рассказывать о том, как это голубое дерьмо звучит на башкирском языке! — С тебя нормальный алкоголь, — покрутив стаканом со сладким напитком, Челябинск откидывается на диванные подушки, вытягивая ноги и смотря на происходящие на экране телевизора события. — Когда вернёмся назад, обязательно выпьем, — с тихим смешком соглашается Уралов, закинув ногу на ногу. — Осталось совсем немного, — подсчитывая оставшееся время, кивает Юра. Однако мысли возвращаются к Новому Году, а следом и к первопрестольной. — У меня Москва теперь не с твоими матами будет ассоциироваться, а с обмороженным носом Кати. — Хоть не разбитым, — припоминает Костя, заставив лучшего друга недовольно закатить глаза. И, смотря на притворное нежелание говорить об этом, Екатеринбург продолжает. — Нужно было раньше сказать, что у Саши сын есть, поговорили бы о своих прилепышах. — Блять, Катюш, иди нахер, — смачивая горло и закинув руку на спинку дивана, морщится Татищев, слыша в ответ только тихий смех. Он не придумал ничего лучшего, описывающего его младшего более чётко, чем это глупое слово. И, казалось бы, ничего такого в нём не было, но убирающийся Уралов, заставивший сей диалог, не мог не среагировать. — Да ты сам Серёгу вспомни, он же с рук не слезал! — А ты ему и не запрещал, — подкидывает брёвна в костёр Уралов, довольно подначивая друга. — Яблоко от яблони, знаешь. На осознание подъёба уходит мгновение, ровно как и на мат. Пряча смех за стаканом, Татищев отворачивается в сторону, допивая алкоголь и подливая из бутылки ещё. Он шеей чувствует насмешливый взгляд друга, наконец-то испытывая настоящее наслаждение от компании. Нет никаких переглядок, заигрывающих фразочек, прикосновений, которые и без интима были слишком личными. Юра был рад за людей, что нашли свою пару, искренне рад. За влюблёнными всегда было интересно, а главное приятно наблюдать, особенно когда дело касалось родных людей. Татищев до сих пор помнит тот трепет, что он испытал, когда властный старший брат спрашивал у него, где растут красивые цветы. Юра тогда мало чего понимал, но тот факт, что Данис пошёл любоваться цветами, что считал не мужским делом, сразу дал наводку на симпатию к одной девушке. А уж когда Татищев встретился и познакомился с невесткой, то отдать ей своё сердце оказалось не так уж и сложно. Юра смотрит на то, как губы Даниса растягиваются в мягкую улыбку, испытывая смешанные чувства. Старший брат не прижимает Ксюшу к себе, не тянет на себя, собственнически положив руки на поясницу девушки. Нет, он держится на расстоянии, обнимая возлюбленную за талию и плавно качаясь из стороны в сторону, забывая или игнорируя свои собственные слова касательно того, как это глупо выглядит со стороны. Юра понимал, что Данис просто не мог принять подобного развития человеческого творчества. С раннего детства полюбив музыку и всё с ней связанное, он вкладывал в это дело эмоции. Будь то злость, недовольство, непонимание или даже растерянность — творчество, а особенно танцы, всегда помогали взять себя в руки, позволив взглянуть на проблему с другой стороны. А уж как красиво это выглядело со стороны, как завораживало. В тяжелые времена именно музыка и танцы являлись тем, что позволяло не только отдохнуть, но и вспомнить былое. История, которую авторы произведений вкладывали в каждую ноту, её звучание, передающее настроение того времени. «В танце должны быть слова», — говорил Агидель, когда Юра, разучивая культурное наследие своей Родины, ругался на сложные движения, высказывая недовольство. «Слова не всегда помогают, — мягко подбадривала его, тогда совсем подростка, Ксюша, обнимая за шею после ссоры двух братьев. — Порой нужно просто делать, ни о чём не думая». Юра любил свою невестку, доверяя и помогая всем, чем только можно. Татищев мог разругаться со старшим братом, но они знали о жизни друг друга через племянников и Оренбург, которая всегда сглаживала острые углы в их отношениях. Вот и сейчас, оказавшись на свадьбе подруги Ксюши, которую Данис ещё, возможно, знал, в то время как Юра с Катей были «запасными гостями», она давала им возможность встретиться и поговорить. Пускай даже Татищевы и не были против посетить данное мероприятие, особенно Катя, которая крайне редко видела подобное событие вживую, Юра понимал истинную причину их нахождения здесь. Данис что-то говорит своей возлюбленной, заставляя ту ошибиться в таком простом танце. Юра даже на достаточно большом расстоянии может увидеть, как уши его невестки вспыхивают красной краской, а сама она прячет лицо на чужом плече. Татищев не может сдержать улыбки, особенно когда старший брат наклоняется к уху Ксюши, что-то ей рассказывая, но, самое важное и поистине тошнотворно милое — оставляя лёгкий поцелуй на виске. Видеть Даниса таким, особенно на контрасте детских лет и девяностых, странно. Однако сердце пропускает удар, заставляя наблюдать за парочкой с лёгкой грустью. — Пап, ты тоже хочешь пойти поздравить невесту? — привлекает внимание Катя, заставляя Юру повернуться к дочери и наконец-то вспомнить о том, что они ещё не поздравили молодожёнов. Пускай даже Татищев и пропустил сигарету с женихом, но официальных поздравлений так и не принёс. — Надо бы, — кивает Челябинск, складывая локти на стол и улыбаясь своей красавице. В светлом платье да собранными на макушке волосами его девочка выглядела поистине очаровательной. Аня, которая успела ответить на фотографию Татищевой до их выхода, восхищалась талантливыми руками Ксюши. Костя же ответить не успел, однако Юра уверен, что тот тоже считает Снежинск их маленькой принцессой. И даже прекрасная невеста, которая смотрела на лучшую подругу в объятиях башкира, не могла быть краше. И Юра, бросив быстрый взгляд на невестку со старшим братом, интересуется у дамы своей жизни. — Но, может, сначала потанцуем? — Как дядя Данис с тёть Ксюшей? — тут же улыбается Катя, расправив плечи, стоит Челябинску протянуть руку юной красавице. Та, насмотревшись сериалов с одной ненаглядной лисицей, укравшей его сердце двести лет назад, встаёт на ноги, со всей серьёзностью, присущей девятнадцатому веку, взяв компаньона за руку. — Я уж думала, что не предложишь. — Знаешь, я даже не думал, что у Романова сын есть, — наблюдая за тем, как два героя осматривают место преступления, наконец признаётся Татищев. — У Москвы отпрысков куча, это, наверное, даже на другом материке знают, как свой алфавит. Но чтобы у Питера — впервые слышу. — Денис достаточно активный парень, — подхватывает тему Уралов, подливая в стаканы алкоголь и разминая затёкшую ногу. — Правда, когда я с ним познакомился, стало ясно, почему Саша о нём так редко упоминает. — Девяностые? — К сожалению. Тяжело вздыхая и смачивая горло напитком, Юра бросает взгляд в сторону коридора, из которого можно пройти в комнату к Кате. Если для взрослых развал Союза оставил мерзкие шрамы на сердце, то насколько плохо всё обстоит у детей? А вторая мировая, которую застал Серёжа? Агидель ограничивал младшего брата в восемнадцатом веке, когда дело касалось войны. Учил пользоваться оружием, ориентироваться на местности, обучал языкам близлежащих народов и прививал любовь к труду. Пускай даже во всём этом Юра разбирался не до конца, но основы были заложены. Однако сейчас, в современном мире, нужны совсем иные знания, которые Челябинск, вряд ли когда-нибудь признавшись вслух, смог дать младшим. И даже тот факт, что Костя научил Серого пользоваться оружием, не был воспринят в штыки по той простой причине, что Магнитогорск имел голову на плечах, зная цену чужой жизни. — Кстати, о чём говорил Москва с Катей? — задаёт интересующий вопрос Уралов, заставляя Татищева поморщиться от воспоминаний. — О погоде, — уклончиво отвечает Юра, быстро запивая ответ приторным алкоголем. — Юр, — настаивает Костя, заглядывая в чужие глаза и заставляя собеседника парой больших глотков допить свой напиток. — Я же говорю, о погоде, — поставив с громким звоном стакан на журнальный столик, Татищев быстро ложится головой на упругое бедро, закидывая ноги на подлокотник и складывая руки на груди. — Московский говорил о том, как он дождь любит. Костя на это ничего не отвечает, только напрягается, тяжело вздыхая и перехватывая стакан в другую руку. Юра обращает на это внимание только из-за того, что раньше ближайшая к нему рука была свободна, а теперь Город Бесов будто бы специально взял посуду в другую конечность. Однако высказывать что-либо на этот счёт не стал, скинув подобные мысли на свою дурость. И плевать на флиртующих столиц, которые чего-то не поделили и даже во время ссоры находили возможность позаигрывать друг с другом. Не его это, Татищева, дело, пускай даже в голове и крутятся мысли касательно чужой любви к серым глазам. Юра честно ответил на чужой вопрос, потому как именно об этом и говорил Михаил Юрьевич. Другое дело, как эти слова можно истолковать, в чём отец с дочерью оказались одинаковы. Намного важнее сейчас был жар чужой конечности, которая приятно грела шею. Татищев чувствовал, как горят его уши, готовый убраться от лучшего друга как можно дальше при первом же намёке на его нежелание данного контакта. Однако Костя не попросил его слезть ни через пять минут, ни через час, ни через два. Он не возмущался его наглости, но при этом и не прикасался в ответ, чего, признаваясь откровенно, Юра хотел.