Познакомимся еще раз?

Когда изрезанные ножом пальцы в тугих перчатках держат за руку умирающего Луиса, Леону кажется, что это все очередная шутка. Испанец сейчас встанет на ноги, опустит очередную фразочку по типу: «Я бы тебе отсосал у тех взрывных бочек. Прикинь, ты кончаешь, и бочки разбрасывают нас в ошметки!» и побежит галопом за принцессой Дульсинеей, лишь бы не видеть этого хмурого молодого человека с фамилией, идеально прилегающей к его собственному имени. — Давай, когда выберемся отсюда, женимся, и я возьму твою фамилию? Диабло! Луис Кеннеди звучит сексуально! Но Луис не двигался. Кажется, даже почти не дышал, или дышал, но через раз и то — едкий дым его последней сигареты. Леон еле держался, чтобы не заплакать, не закричать от обиды. Да, Луис был своеобразным человеком, с которым Леон заговорил только после четвертого монолога Серры и то, только чтобы заткнуть его, но все «путешествия» по лезвию ножа до и после появления испанца в его жизни странным образом изменились. Порой казалось, что он один не сможет справиться, его спина была открыта для атак, патроны заканчивались в самый неподходящий момент, или готовить было очень трудно из-за сильных ран, а желудок изнывающе урчал, заставляя Леона краснеть перед мужчиной. Как будто ему снова было пять. — Люди меняются, ведь так? — Луис улыбнулся слегка, пытаясь поднять взгляд на агента. Леон зажмурился, опустил голову, задрожал. Старался не смотреть на испанца — у того собственная кровь по подбородку и брови, изломанные домиком. А еще волосы. Волосы, так красиво обрамляющее вытянутое в гримасе отчаяния лицо. Луиса хотелось прижать к своему плечу, отдать частичку своей жизни, лишь бы тот еще жил и шутил над Леоном в издевательски-флиртующем тоне целую тысячу лет. — Ты справишься, амиго. — тихим шепотом у самого уха и сухим мазком поцелуя по грязным волосам. Еще теплая рука Луиса легла поверх сжатых кулаков Кеннеди, погладила побелевшие костяшки, царапнула отросшим ногтем по коже, а потом Луис затих. Потупил взгляд в землю, сигарета выпала изо рта, и чека в сердце Кеннеди сорвалась. Леон заплакал. Схватился за куртку, нырнул лицом в изгиб шеи и закричал, что были силы. Закричал о своем страдании, закричал о своей привязанности, закричал имя Луиса, да так, что стены затряслись и шахта пригрозила обвалом. Задерживаться было нельзя, Серру взять было нельзя, у Леона в голове его главная миссия, либо его голова на столе Салазара — здесь выбирать тоже было нельзя. Отходить от Луиса было тяжело. Его тело исчезало в темноте шахты, пока Леон стыдливо убегал, хотя мог еще посидеть с ним, мог подержать его за руку, пока тело не остыло бы на его глазах, мог оставить скромный поцелуй, хотя чего уж там поцелуй, скорее касание губ по грязной коже лба и то, секундное, как бывало почти каждую ночь, когда Луис решал посидеть с ним вместо побега. Но Леон уже вышел из шахты, оставив Серру наедине со смертью. Когда миссия по спасению Эшли, президентской дочки, была успешно завершена, Леона отправили в «отпуск». Отпуск в кавычках, потому что Леон каждый день проводил в больницах и лабораториях, а это отпуском назвать было нельзя. После внедренного вируса восстановление было долгим и тяжелым: уколы, таблетки, уколы, таблетки с утра до вечера, тренировки, психолог и лишь шесть часов для сна и побыть наедине со своими мыслями. ПТСР давало о себе знать, нож под подушкой был травмой, нежели привычкой агента, зашторенные окна и полное молчание среди людей. На интернет времени не было, потому что все мысли в голове занимал сумасшедший испанский ученый, так одиноко оставленный в шахте. Леон винил себя, потому что не успел помочь. Краузер выскочил неожиданно, да и лечебного спрея в сумках не оказалось, Леон только и мог, что сидеть рядом, а потом рыдать и рыдать, произнося извинения как мантру. Кеннеди снились кошмары. Почти каждую ночь разные сны, но содержание убивало в буквальном смысле. Леон задыхался тахикардией, тремором и паникой, сидел на успокоительных, но что-то его сердцу все равно не давало покоя. Леон в интуицию не верил, Леон верил в инстинкты самосохранения — это когда волосы встают дыбом при летящем на тебя топоре. Но паззлы в голове все равно не складывались. Казалось бы, дважды два — пример обычный и простой, врачи в белых халатах все одинаковые, у всех один тон и одна манера речи, вежливость, опрятность, широкая улыбка от уха до уха, а Леону все равно очень тревожно, волосы на голове все равно нервно шевелятся. Иногда в коридорах мелькал знакомый силуэт, Кеннеди оборачивался, а там только его собственная тень, иногда слышался знакомый смех, с хрипотцой вперемешку с матами, но все замолкало, стоило агенту подойти ближе. Руки тряслись и в груди давило, когда в нос бил знакомый запах одеколона, но стоило Леону пойти по следу, аромат растворялся в запахе медикаментов и хлорки. Этот «кто-то» всегда был так близко, но так далеко, что за все полгода этих пряток-догонялок Леон так и не смог его найти. Прошел еще месяц этих страданий, а потом еще один и еще, так уже годовщина смерти Серры. Леон ходил на могилку, но его туда не пустили. Сказали приходить в другой день, в другой месяц, а потом снова тот же ответ и так из раза в раз, когда ему хотелось посидеть у каменной плиты и выговориться (вдруг помогло бы?), потому что у психолога почти не мог. Даже после года терапии. Охранник отчего-то противился пускать Леона на кладбище, а ведь он даже на похоронах самого Луиса не был — лежал в коме почти месяц. И сегодня, когда небо перекрыли плотные дождевые тучи, охранник помотал головой. — Причина? — Сегодня не день посещений. — А когда, блять, день посещений, если вы из раза в раз меня разворачиваете? И в этот раз развернули, Леону хотелось плакать. Букет бордовых амариллисов, заботливо купленный для Луиса, теперь стоял в низком вазоне дома и мозолил Леону глаза, заставляя жалеть о сделанной покупке. Сладкий аромат цветов разнесся по всей квартире новым запахом, неслыханном прежде для Леона. Дом заиграл новыми красками, тут и там начали распускаться фейерверки мелодий, заиграл телевизор, открылись окна, Леон, казалось бы, впервые за долгие месяцы вдохнул жизнь, но цветы очень скоро завяли, и мужчина погрузился в привычную для себя апатию. Следующим днем у него было заключительное МРТ. Физическое здоровье было великолепным, старые раны затянулись, шрамы теперь были не больше напоминаний о прожитых трудностях, Леон снова был таран-машиной, защитником президентских дочек и похитителем женских сердец на публике, но все еще дергался от вспышек фотокамер, ожидая оглушительную волну после брошенных флэшек, и остро реагировал на резкие движения со стороны. Однажды Эшли прыгнула на Леона сзади, так мужчина схватил ее за локоть и спину и одним точным рывком перебросил ее через себя на пол. Извинялся мужчина долго и даже принес огромного медведя ей в больницу, из которой девушка выбралась всего-то пару месяцев назад. Тогда, к счастью, обошлось без серьезных последствий, но Леон корил себя в своей же реакции еще очень долгое время, а потом сам попал в больницу, но скорее просто так, нежели по какой причине. Кеннеди пришел навестить своих лечащих врачей. Поблагодарил всех за работу лично, врачи даже устроили небольшую вечеринку в буфете, заказав тортик из соседнего магазина. Леон хорошо провел время: смеялся и шутил, обсуждал различные темы, не касающиеся ни его работы, ни его здоровья, говорил о своих возможных планах на будущее и слушал-слушал-слушал чужие голоса, чужой смех. Время на тот период растворилось в его физическом понимании, торт был приторно-сладким, плавился на языке и медовой начинкой стекал по горлу вниз, чтобы в пустом желудке ухнуть и залиться не менее приторным чаем. Леону нравилось то, что он наконец ощущает вкусы, потому что в доме, где из красок — только зеленые цифры на его будильнике, в окружении все начинает играть привычной — до смерти Луиса — жизнью, Кеннеди даже облизывается, настолько ему тепло на душе. А потом двери в буфет раскрываются. И ухает уже не в желудке, а в сердце. Леон роняет ложку, взглядом зацепившись о белый халат, за щетину на подбородке, за нахально-яркую улыбку и глаза-месяцы. Мужчина хватает бумаги под мышку крепче и присаживается за один стол с другими врачами. Напротив Леона. — Луис, ты пришел, наконец! А я говорил тебе заканчивать быстрее, смотри, кто с нами сидит! — лечащий врач Леона широко улыбнулся, раскрывая ладонь в сторону Кеннеди. Луис проводил взглядом руку и уставился на удивленное лицо неизвестного ему мужчины. Тишина между ними давила, мозг начинал кипеть. Леон чувствовал все и ничего одновременно, руки и ноги немели, но голова горела. Температура? Или это наступающие слезы радости? — Амиго! — Луис прервал тишину слишком резко. Леон сглотнул, закрывая рот, и проморгал слезы, заставляя сердце успокоиться. — Я знаю, что красив, но разве это вежливо с твоей стороны так открыто смотреть на меня? Эй, Джордж, познакомь-ка меня с этим молодым человеком. Луис в привычной манере улыбнулся своей лисьей улыбкой, положил документы на стол и подпер голову ладонью, пока в Леоне то ли в сердце, то ли в голове бушевала целая буря. Хотелось и плакать, и кричать, и биться в агонии, и обнять Луиса, но ударить. Живой? И за этот год ни разу к нему не подошел, не поздоровался, не сказал, что выбрался из шахты? Погоди, «с этим молодым человеком»? Леон встает со стола. Отворачивается и уходит. Скорее на крышу, надо поспешить, надо вздохнуть свежий воздух и успокоить голову, разве не этому тебя учили, агент?! Леон расталкивает всех попадающихся навстречу людей, извиняется невпопад и срывается на лестницу, еле схватившись за перила. Две, три, десять, семьдесят восемь ступенек, тяжелая дверь, а потом холодный весенний воздух в лицо и в куртку, чтобы та слетела с плеч. Леон жадно хватает ртом воздух, руки трясутся, и в уголках глаз крупными бусинами прозрачные слезы, чтобы с двадцатого этажа разбиться о проезжающую машину. Леону тоже хочется разбиться, потому что сломанные куски его души уже никаким клеем не склеишь, а тут вдруг… Он… Живой… — Диабло! — чей-то голос выругался за спиной. Одышка поглотила все звуки, в ушах зазвенело, Леон утер все слезы рукавами. — А ты быстрый, янки! Я еле успел за тобой. Луис поравнялся с Леоном, полной грудью показательно вздохнул свежий воздух и оперся о кровельное ограждение. Они так и простояли, слушая, как бесконечные такси и суетливые толпы людей шумят где-то внизу, это все разбавлялось шмыганьем Леона и редкими ухмылками Луиса. — Ты меня знал, да? — Серра, как обычно, начал первым. — Я же память потерял. В коме провалялся, из меня столько крови вытекло, а я до сих пор не могу вспомнить, в какой момент жизни я свернул не туда. — Луис опустил голову, рассматривая свои руки. — Меня вытащили. Сказали, что нашли одного в шахте, почти мертвого. Сердце настолько редко билось, что шансов на выживание не было, но мою душонку вытащили, тело привели в порядок, а память, наверное, так и осталась в той шахте. — Луис на мгновение замолчал, делая паузу, а потом с рвением поднял голову и уставился на профиль Леона. — А вот о тебе мне не рассказывали. Эй, янки, может поделишься со мной, что такого я сделал до «смерти», что ты убегаешь и прячешься? Луис придвинулся ближе, локтем пихая Леона в плечо. Улыбка, сейчас скорее добрая, все еще играла на его губах. Кеннеди украдкой глянул на него зареванными глазами и получил «Оу-у» в свой адрес. Луис склонил голову ниже и ближе, ладонью накрывая щеку Леона, Кеннеди смотрел так пристально, рассматривал каждый шрам на его лице, каждую бровинку и ресничку, каждую морщинку вокруг глаз, а потом Луис выпалил. — Я тебе когда-то отсосал, да? И Леон заплакал. Навзрыд, долго и тяжело, выливая всю боль и отчаяние за этот год в мятую рубашку Луиса. Заплакал, потому что перед ним все тот же Луис Серра, колкая заноза в заднице. Он, точно он, не призрак, не двойник, не брат-близнец, это Луис, это его Луис, тот, который мог выкурить сигарету и всю слюнявую дать Леону, намекая на поцелуй, тот, который мог поделиться последним куском хлеба, но взамен на желание, тот, кто всегда пропадал и появлялся настолько неожиданно, что Леон до сих пор не мог привыкнуть. Серра нахмурился — не ожидал такую реакцию, прикрыл глаза и придвинул мужчину к себе, обнял руками за голову и спину, позволил янки реветь, сколько ему угодно, потому что они, наверное, были не последними людьми для друг друга. — Я весь год думал, что ты умер, — с паузами, заикаясь, рвущимся голосом. — я вместе с тобой в тот день умер, понимаешь? Мне так не хватало тебя. И объятия. Леон хватался за халат Луиса, словно тот сейчас растворится или Леон проснется. Обнимал и рыдал, еле глотая воздух со слюнями, еле держась на собственных ногах, Луис помогал ему стоять, гладил по спине и голову, расчесывал пальцами макушку, а потом качался из стороны в сторону, успокаивая мужчину, словно взрослого ребенка. Кеннеди было страшно признаваться в том, что какой-то испанский мужчина своими придирками смог покорить его, Леона, сердце, а потом так внезапно умер и так же внезапно появился. — Ты мне нравишься, нет, я люблю тебя. — уже тихим, обессиленным, сиплым голосом куда-то в шею, потому что ветер смог успокоить не хуже Луиса. Мужчина задрожал то ли от холода, то ли от усталости, но Серра не отодвинулся ни на шаг. Ему все еще было тяжело слышать что-то подобное от незнакомых людей, с которыми они когда-то могли общаться и дружить. Да, Луис флиртовал в привычной для себя манере, но и подумать не мог, что сможет влюбить в себя таким поведением кого-то на подобие Леона. Женские сердца? Да без проблем, но когда метр девяносто мышц, обтянутых бледной кожей, да еще и таких, кто способен убить одним взглядом, Серра вздохнул. — Хорошо, — Луис кладет лицо на голову Кеннеди и гладит по спине, редко пробегаясь ногтями, чтобы поцарапать. — не знаю, чем я заслужил такие приятные слова, но я готов еще раз побороться за твое сердце. Я Луис Серра, будем знакомы снова? И солнце, такое яркое и теплое, мазнуло лучами по влажным щекам, и птицы, такие громкие и свободные, запели успокаивающие мелодии, чтобы Леон затих, не выпуская испанца из своих ослабших ладоней. — Леон Кеннеди, будем знакомы снова.