Познакомимся еще раз?

— Вот здесь ты умер. — Леон запрыгивает на небольшой камень. Руки в карманах теплой дубленки, на улице уже все деревья рыжие и ветер морозит нос и уши. Луис плетется где-то за ним, ему все еще тяжело дается физический труд, а тут подъем на гору, хоть и не высокую, но все еще гору. Серра тяжело втягивает носом воздух, когда ровняется с Кеннеди. Да, это тебе не бумажки в офисе перебирать и укольчики военным ставить. Под ними расстилается целая поляна возвышенностей. Густая листва перекрывает редкие протоки ледяных рек, небо светлеет на глазах, потому что сегодня солнце встает очень поздно, а прямиком к центру долины ползут черные руки копоти, сажи и грязи — шахта выглядит чернильной кляксой на мольберте художника, портит весь захватывающий дух пейзаж. Леон мечется взглядом от дыры к дыре, мокнет, у него руки от паники и воспоминаний трясутся, хотя нет больше страха и мыслей о монстрах, остался лишь неприятный осадок потери, ведь столько долгих месяцев ради надежды о счастливом будущем — столько долгих месяцев, потерянных на границе смерти, а сейчас. Сейчас он снова на этом месте, под мышкой держит букет цветов, поджимая губы. Радостно, что весь этот ад закончился в той столовой, на той крыше. Луис, как знает и чувствует, смотрит на Леона прожигающим взглядом. Ему не было интересно, как и где он когда-то «умер», потому что Луис и так был полон до горла травмирующих воспоминаний и чувства вины, но Леон сам его потащил с самого раннего утра его единственного выходного, и по началу Серра долго возмущался в машине, потому что встал не с той ноги, да и Леон был каким-то супер молчаливым, не сговорчивым, бубнил себе под нос какую-то чушь, а сейчас Луис понял. Понял, насколько это место важно для его Леона. — Янки, — Луис аккуратно пролез ладонью в карман дубленки, подхватил чужие пальцы, сплетя их со своими. Уткнулся носом в щеку, оставив короткий поцелуй, и отстранился. — расскажи, почему мы здесь. Кеннеди моргнул. Проснулся ото сна, от мыслей, выпрямился, еще раз оглядев огненную рыжину леса с адовой чернотой развала шахты, и вздохнул, будто собираясь начать долгий рассказ, но почему-то более не издал ни звука. Застыл под светлым небом, слушая трель птиц и шум ветра. Луис медленно покачивался из стороны в сторону, уложив голову на плечо мужчины, пока Леон все вздыхал, собираясь с силами. «Вот-вот начнет», — думал про себя Луис, когда прислушивался к учащающемуся сердцебиению мужчины, но за него только листья мягко опадали на землю. Леон начал рассказ, когда солнце подплывало к зениту — Луис сам за ним следил. Кеннеди достал телефон, нашел какое-то длинное видео и включил почти на всю громкость, чтобы не было слышно его редких всхлипов. У него дрожали руки, Луис подхватил их, согрел в своих горячих ладонях, забрал телефон. На видеозаписи с камеры был виден грот. Черный, длинный, извилистый проход с хрустящими деревянными балками. Где-то позади стонали недобитые паразиты, некогда живые люди, завывали от боли монстры и раненные бойцы отряда зачистки. Их всего двадцать человек, но четверо уже ранены, двое убиты, тела на носилках трясутся и проваливаются на кочках, отряд пыхтит. Их главная миссия вылазки — по возможности найти и забрать Леона Кеннеди и Эшли Грэм, потому что в ближайшем будущем шахту подорвут. Но всю дорогу не было найдено ни тела, ни оторванного клочка одежды, командир питал надежду, что Леон и Эшли живы и давно выбрались отсюда, но им до сих пор не приходил приказ об отступлении, поэтому отряд был напряженным. Поворот за поворотом, лабиринты темных дорог и вот наконец точка света вдалеке, почти у самой земли. Командир побежал вперед, надеясь, что их миссия сейчас закончится, но это не были ни Кеннеди, ни Грэм. Луис сидел, прислонившись спиной к холодной каменной стене. Меж губ зажата тлеющая сигарета, челка нависла на стеклянные глаза, в этой черноте и со всем имеющимся освещением тускло, но сигарета будто светит ярче всех. То ли это сердце Серры. На камере плохо слышно, что происходит дальше. Видно лишь, что командир машет рукой идти дальше. Луиса кладут на носилки, даже не проверяют сердцебиение и дыхание, наверное, времени нет или надежды. Дальше очередная перестрелка и отряд очистки на выходе. Шахту подрывают, связи, оказывается, все это время не было, наверное, заглушки на радиоволны поставили нехилые. Запись обрывается, когда они подлетают к базе, и Луиса уносят в больничный корпус. Серра выключает телефон, опускает руку. У него сейчас впервые за долгое время совершенно пусто в голове, все мысли скользят слишком быстро, чтобы смочь ухватиться за какую-то определенную. Губы поджимаются, мужчина трет глаза, чуть отстраняясь от Леона. Это видео не было каким-то грандиозным ударом, потому что ему уже доложили, что он потерял память, что был на пороге от смерти, что его еле как вытащили из комы, но увидеть себя полуживого в этих развалинах… — Что было дальше? Что было, когда меня привезли в госпиталь? — Пойдем, расскажу позже. Леон тронулся с места. Он подхватил Луиса за ладонь, сжал букет и двинулся в сторону развалин. Ближе к шахте начинало смердеть. Легкие неприятно забивались сажей, пахло старой деревней, сыростью, гноем. Они шли не впритык, но вонь разносилась почти на всю округу, да так, что приходилось задерживать дыхание — респираторы он взять забыл. Когда они обогнули почти всю шахту, Леон вдруг остановился. Луис врезался головой тому в затылок и с легким шипением отодвинулся назад. Впереди оказался спуск вниз, прыгни — разобьешь себе обе ноги. Сердце резво спустилось в пятки, а Леон спокойной статуей застыл, задумался, смотря на резкий обрыв. У ног расположился деревянный крест, колом воткнутый в землю. Кеннеди опустился на корточки, положил букет на сырой грунт и заговорил хриплым низким голосом. — Когда я выбрался из шахты и привез президентскую дочку на базу, меня положили на лечение. Несколько месяцев я пролежал без возможности узнать, похоронили ли тебя с достоинством по всем испанским традициям, потому что, кроме погоды на следующий день, мне ни о чем больше не докладывали. Я все время думал, что ты застрял в этой пещере, что этот грот стал твоей могилой, я все это время винил самого себя в невозможности вернуться и забрать твое тело, понимаешь? Потом меня отпустили домой, я узнал, что тебя похоронили на кладбище военных, но туда меня не пускали. Я не знал тогда, почему не пускали, почему не рассказывали. Леон сделал короткую паузу, взглядом смерив надвигающиеся тучи. — Потом я начал ездить сюда. Шахта здесь завалена, поэтому я поставил крест у самого выхода. Приносил цветы каждый сезон, чтобы не забывать о тебе, а мне все запрещали посещать кладбище, все запрещали видеть твою фотографию на холодном камне. Луис присел рядом, обнял дрожащего Леона, погладил по спине. — Я тебя везде видел. И одеколон твой везде слышал, и шаги твоей походки всегда в ушах застревали, а когда ты однажды засмеялся в коридоре и неожиданно пропал, я уж подумал, что с ума схожу, а ты жив был, оказывается, Луис. Леон повернулся лицом к мужчине. Глаза были стеклянно-красными, залитыми невыплаканными слезами. Серра ломал брови домиком и осматривал родное лицо, борясь с желанием поцеловать. Не сейчас. — Мне потом рассказали, что тебя прятали, чтобы я не забывал о своих миссиях. Меня так от тебя удерживали, чтобы я не сломался и не покинул свой пост военного агента, представляешь. Мне так тяжело было, а они думали, что так будет проще, ублюдки. Луис поднялся с колен. Подхватил с собой Леона за руку и крепко обнял его, чтобы Леон смог отпустить остатки прошлого. Мужчина снова разревелся. Как тогда на крыше. Но в этот раз стало действительно очень спокойно. Поднялся ветер, тучи заполонили все небо, что солнца свет был виден лишь на вершине горы, с которой они спустились. — Я здесь, Леон. Теперь здесь, рядом с тобой, видишь? Слышишь? — Луис целовал в ухо, шею, висок, куда только мог дотянуться. — Чувствуешь? И Леон видел, слышал, чувствовал. Он был рад, что ад на Земле теперь точно закончился, что он больше не один. — Пойдем, надо успеть, пока дождь не начался. В машине было тепло. Дождь успел их застать так, что дубленка Леона была в крупных крапинках, а Луис и вовсе отряхивал голову — настолько он запоздал до машины, поскользнулся на грязи и валялся, смеясь, пока Леон стоял рядом, не веря в это чудо. — Меня, знаешь, — Луис протирал салфетками лицо, все смеясь без остановки и передышки. — я как проснулся, вообще ничего не понимал и не помнил. Мне и о тебе не рассказали, я по их истории был простым ученым, а то, что я был причастен к созданию вируса, ни слова. Я потом только все вспомнил. И тебя вспомнил, Леон Кеннеди. Вспомнил это путешествие в шахту, как мы с тобой и на тележке через все трудности мчали, и Эшли Грэм, принцессу Дульсинею, вспомнил, эту ворчливую занозу, как она сейчас, кстати? Луис скомкал салфетки, поворачиваясь к Леону и сталкиваясь с удивленным взглядом. — Ты думаешь, почему я встречаться с тобой начал? — Луис улыбнулся, притягивая Леона за подбородок и целуя. — Потому что у тебя губы самые сладкие и целуешься ты классно. Леон шмыгнул, слегка улыбнулся. — Вспомнил, значит? Луис кивнул, потирая большим пальцем острую скулу мужчины. Все вспомнил: и подкаты, и подколы, и все тихие разговоры у озера, и последние слова, и звуки удаляющихся шагов, и сигарету свою самую последнюю вспомнил перед долгим непробудным сном. И то, как сильно и душевно любил Леона, желал дотронуться, коснуться не как знакомый-ученый-друг, а как кто-то, кто будет ближе этих статусов. — Ну что, Санчо Панса, едем домой? Я так проголодался, аж живот болит. Леон наклоняет голову, тянет рукой к чужой спине и крепко обнимает, шепча на ухо что-то родное и приятное, греющее сердце с душой. — Едем домой, Дон Кихот.