сердце лёд .

Кирилл снова выбирает ночь, не желая лишний раз нервировать своим присутствием и без того дёрганный народ в подземке. Перед приходом он дежурно уточняет у Андрея, точно ли его визит не принесёт проблем. Мирон словно не знает, что такое сон. Кирилл хотел бы на него разозлиться за это, но чувствует только целый океан ничего внутри себя. Как будто он просто оболочка, что, наверное, является лучшим определением для него. Оболочка для оружия внутри себя. Это просто работа, он даже не испытывает сожалений. Ничего. Целый океан пустоты. Мирон поднимает голову, отвлекаясь от сенсорного голографического экрана, свет снизу отбрасывает жутковатые тени на его утомлённом лице. Кирилл смотрит на него, остановившись с другой стороны длинного стола. Мирон слабо улыбается. -Я слышал, ты был на родине, - чеканно, насколько это возможно с его голосом, произносит Кирилл. Звучит как шум сильного дождя по стеклу. Уголки большого рта Мирона иронично дёргаются, и он только разводит руками в стороны. -От тебя иголки в стоге сена не скроешь. Можно ли сказать, что Кирилл беспокоится? Можно ли сказать, что он способен на что-то в этом ущербном состоянии? Можно ли сказать, что он злится? Что ему не всё равно? Он что-то делает здесь, что-то приводит его обратно к Мирону раз за разом. Это память о тех временах, когда они встречались исключительно в укромных уголках подальше от чужих глаз? Память об одном-единственном столпе стабильности? Почему, даже когда он существует как пустая оболочка, спустя столько лет в этом состоянии, Мирон не перестаёт быть важным?.. Наверное, если бы Мирон согрел его, то Кирилла бы разорвало от чувств, но он здесь не за этим. -Ты был в оранжерее, - не спрашивает, а утверждает он. Мирон всё равно кивает. - Что ты пытаешься найти? Мирон подпирает голову рукой и явно отводит взгляд, судя по движению белков глаз, которые почему-то полностью белые, хотя обычно он не любит светить ими из-за ассоциаций с местом, которое они оба иронично зовут родиной. Он негромко постукивает пальцами по столешнице. Тяжело вздыхает и издаёт негромкий смешок, прикрыв глаза второй рукой. -Лекарство от смерти, - саркастично-горько говорит он. Кирилл вздёргивает густые брови, ожидая пояснений. Туманность рассуждений всегда была его фишкой, а не мироновской. Мирон опускает ладонь и смотрит на него. -Я думаю, - неожиданно осторожно, как будто Кирилл может взорваться от неаккуратного слова, начинает он, - что любой процесс можно обратить вспять. Кирилл моргает раз-два. Догадка заставляет его поражённо выдохнуть. В последнюю встречу он сказал кое-что глупое, Мирон правда воспринял это всерьёз? Он убирает собственные волосы назад каким-то чересчур резким нервным движением, и те, наоборот, неаккуратно рассыпаются, заслоняя половину его лица. Он не знает, можно ли назвать это полноценной вспышкой чего бы то ни было. Похоже на то, что было в их встречу спустя год после разрушения так называемой родины сразу после отъезда Кирилла в большой пугающий мир, который оказался таким же крытым куполом, всего лишь гораздо больше того, к которому он привык. -Мирон. Мирон роняет ещё один тяжёлый вздох. -Кирилл, пожалуйста, ты не можешь меня укорять. Кирилл понимает, что у него не хватает слов, и нелепо взмахивает руками, прежде чем опереться ими о стол и потрясти головой. -Я могу тебя укорять и буду. Мирон, это же глупо. -Глупо, это даже не попытаться. На мгновение в голове Кирилла мелькает недоумевающий вопрос, не шутка ли он для Мирона, случаем. Лабораторная крыса какая-нибудь. Он пытается дать Кириллу ложную надежду? Даже понимая, как для него это.. важно? Наверное? Чёртова пустота остаётся безмолвной. Смешно. Это всё наверняка лишь отголоски из памяти. -Из меня почти восемнадцать лет растили чудовище, как ты собираешься обратить это вспять? Я больше не стану человеком, Мирон, очнись. Надо же ему было обронить эту глупую фразу про то, что он хотел бы прожить человеческую жизнь, которая ему полагалась, в эмоциональный момент. Это всё блядский Моргенштерн с его язвительным, но справедливым замечанием о том, что Кирилл не имеет представления о лучшей человеческой жизни, потому что отнимает их, а не живёт. Это было блядским моментом, порывом злости, потому что он мог бы быть лучшим человеком, чем тот же Моргенштерн, а мог бы и не быть, но ему выпала другая участь. Он с ней смирился. Другого выбора всё равно нет. Мирон трёт пальцами лоб. Возможно, он и сам понимает идиотизм собственной задумки, но зачем-то упрямится. Он отвечает простым и даже каким-то наивным: -Но ты же хотел бы. Кирилл не знает, что спирает ему горло. Он ещё хотел бы, чтобы Мирон больше спал и меньше думал о глупостях. Он вообще много чего хотел бы, Мирон бы охренел, если бы Кирилл вывалил на него список своих хотелок. -Революционные идеи тебе больше к лицу, - вместо всего говорит Кирилл, словно напоминание о том, чем они все тут занимаются на самом деле, всё решит. Мирон улыбается в ответ, и его улыбка кажется умилительной. Он словно приросший к этому стулу, не сдвигается с него ни на миллиметр. -Пытаешься сказать, что страна важнее тебя? Он словно разговаривает с ребёнком. Кирилл так и не знает ни его возраста, ни возраста Третьего, возможно, они все для них двоих дети в песочнице, но по-детски ведёт себя сейчас именно Мирон. -Это факт. Мирон плавно покачивает головой. Тени перетекают по его неровному лицу. -Для других - может быть. Кирилл не находит, что ответить. Он сам-то здесь из-за страны? Из-за того, что других не должна постигать их участь? Наверное, да, но это всё - слова Мирона, а не его собственные мысли. Какое у него может быть чувство справедливости? Кирилл осознаёт собственное бессилие перед тем, как просто Мирон ставит его наравне с оппозиционными идеалами. Под его физически ощутимым, но не заметным глазу взглядом Кирилл впервые ощущает что-то неуютное. Благими намерениями дорога известно куда вымощена. Даже если вдруг он физически вернётся хотя бы в то состояние, в котором был лет семь назад, то всё равно не сможет быть человеком. У него совсем другое отношение к жизни, совершенно отличный образ мышления. Суть-то не в том, чтобы стать кем-то, а в том, чтобы никогда не быть тем, что он из себя представляет сейчас. -Чёрт, - Кирилл качает головой и издаёт смешок. Как много мыслей и какие стройные они в его голове. Как донести это всё до Мирона? -Если я правда такая важная птица для тебя, - с трудом подбирая слова, говорит он, - то просто оставь меня тем, что я есть. Ищи своё лекарство от смерти на здоровье, вдруг оно кому-то понадобится, но мне оно не нужно. Его совсем не смущает всеобщая неприязнь. Ему не нужна чья-то симпатия. Ему достаточно одного-единственного Мирона, для которого совсем необязательно быть человеком. Можно быть и чудовищем, и оболочкой для оружия, и просто бездушным мудаком. Если он всё равно возвращается к нему раз за разом, даже будучи всем этим сразу, то зачем ему постоянная возможность чувствовать?