Хау мач ис зе фиш?

      Склеивая чужую разбитую душу, будь внимателен настолько, чтобы не раскрошить её еще пуще, и вовлечен не столь сильно, чтобы в порыве кропотливого труда не изрезаться в кровь об осколки. Наверное, Саша нарушил оба эти правила, пытаясь вытащить Шурку из странной кататонии, которая овладела им по приезде из Украины. Балу ходил на репетиции, катался на концерты, надевал привычную маску чудаковатого лучшего друга фронтмена перед журналистами, но незримый внутренний надлом портил всю эту идиллию для Поручика. Печальнее всего было то, что никто кроме него этого в Шурке не замечал – Пор послушно хранил эту ядовитую тайну, бремя которой он был готов разделить с Шурой, но теперь, зная о произошедшем, было сложнее не вести себя иначе по отношению к нему. Возвратившись, он не оставлял его даже на день, в итоге уговорив переехать Балу в пускай хоть и не особенно приглядную, но все-таки квартиру, которая помогла отвлечься – Шурка занял себя переобустройством поручиковского тарарама, куда его занесло волею судеб и беспрестанных Сашкиных уловок («Без тебя под боком я снова начну пить и прогуливать репетиции!»). Балу был не дурак и знал, что все это было из-за случая. Случая, к которому они после того разговора так и не вернулись, оставив его средь пыльных кулис старого ДК. Но он все равно был благодарен Саше за его неуемный надзор и попытки отвлечь его всеми возможными способами.       Шуре иногда хотелось просто остановиться, чтобы понять, что же он чувствует. Он не позволил себе разобраться с творящимся адом в собственной голове ни сразу после Гордея, ни теперь, когда Пор старательно забивал все его свободные вечера прогулками к Обводному и гнусавыми голосами из динамиков старого телевизора, куда Саша подключил видеомагнитофон и теперь постоянно таскал из проката зернистые фильмы девяностых, которые так любил. Что-то в груди тлело бесконечной благодарностью к Поручику, но липкая тревога постоянно кружила на поверхности подуспокоевшегося омута как крошечная водомерка.       Саша больше к нему не прикасался.       Если раньше Поручик вспыхивал желанием от банального прикосновения к загривку, от краткого взгляда на сцене, брошенного через плечо, то сейчас он только мягко улыбался и нежно гладил Балу по волосам, пока они валялись у телевизора и Балу совершенно бесцеремонно разваливался на костлявом Сашке, ерзал, как будто невзначай задевая бедром бедро. Шуре хотелось ощутить на себе его сильные руки, почувствовать, как до синяков в плечи впиваются зубы, распробовать настойчивый твердый язык, который раскрывал сухие сомкнутые губы.       Особенно этого хотелось сейчас: после возвращения из очередного чеса по периферийным городам, где в домах культуры пахло сырым деревом и пылью, Пор затарился холодным пивом и напряг все свои кулинарные навыки, чтобы пожарить сосиски и нарубить помидоры, даже вырезав жесткую зеленую серединку, и теперь, сытые и повеселевшие, они болтали, валяясь на разложенном диване, вспоминая, как Горшок в очередной раз упал в зрительный зал, а на Яшу нежно опустилась пятнадцатикилограммовая полиэстровая штора занавеса. Шуру разморило смехом, в душе и голове гуляла приятная пустота. Он чувствовал, как к вспотевшей спине прилипла футболка и нехотя высвободился из Сашкиных объятий, чтобы ускользнуть в ванную.       Переминаясь с ноги на ногу на облупившемся чугунном дне, он сначала без задней мысли прошелся скользкой от геля ладонью по внутренней стороне бедра. Тугие струи душа приятно били по коже, внутри что-то дрогнуло от застаревшего голода, и рука скользнула по прежней траектории. Он прислонился лбом к холодному кафелю и зябко повел плечами; заведенная за спину рука, что ощущалась чужой, скользнула меж бедер, поднялась чуть выше и замерла, касаясь указательным и средним чувствительного местечка за мошонкой. Балу со свистом втянул в себя тяжелый от густого пара воздух и медленно раздвинул пальцами податливые мягкие стеночки. Его расслабила выпивка и долгая приятная болтовня с Пором, который то и дело прикасался к его щекам и шее, но хоть и делал он это совершенно без подтекста, Балу неслабо било это по нервам.       Пальцы внутри сжало сладким спазмом воспоминания о том, как Пор брал его на послевыступлеческом адреналине, в захламленной гримерке, где они остались якобы собрать вещи перед предстоящей пьянкой. Балу до сих пор помнил, как внутри окатило теплом, и дрожащий Саша сполз вниз, оставляя на внутренней стороне бедра Шурки укус, который сходил еще полторы недели. Он помнил нежное хрипящее «Ты еще не…?» и как, не дожидаясь ответа, Пор припал горячим ртом к покрасневшим краям, запуская язык внутрь по своей же сперме. Полоснуло отголоском тогдашнего стыда; в тот раз Балу ошарашенно заскулил и через силу уперся ладонью во влажный лоб Саши, пытаясь его от себя оттолкнуть, но тот перехватил сначала одно запястье, потом второе, сжимая сильно, но не до синяков и снова прошелся горячим языком, завершая маневр на дрогнувшем члене, и поднял на Шуру бесстыдный осоловевший взгляд. Балу помнил, как этот взгляд стал последней каплей и он, запрокинув голову, кончил, навсегда оставив у себя в памяти трещину с потолка гримерки.       Кафель уже не остужал разгоряченного лица, но внутри плескалась тоска по прежнему отношению к нему Поручика, странная обида и горькая решимость. Если Поручик больше его не хочет, Балу не собирался Сашку держать. Он был благодарен за всю поддержку, но, если так продолжится и дальше, вся эта нежность, не заходящая дальше прикосновений к лицу его убьёт. Он завинтил сначала горячую, оставаясь под холодным душем, потом вовсе выключил воду. Сдернув с крючка огромную банную простыню, которую они сперли в одном из многочисленных отелей, он поплелся в этом импровизированном коконе к Пору. Тот уже дремал, слегка приоткрыв рот и казался безумно трогательным в этом положении.       – Сашка, – Балу тронул его за плечо.       Всхрапнув, Поручик проснулся, и щурясь, уставился на Шуру. Он сидел на диване, нахохлившись, глядя на Сашу со смесью нежности и решительности.       – Что такое? – он выпрямился и теперь сонно тер глаза руками.       – Слушай, я у тебя кое-что сейчас спрошу, только отвечай честно, лады?       Ощутимо напрягшись, Поручик посмотрел на него побитой псиной, но кивнул. Что-то больно кольнуло Балу внутри, но он решил идти в своей затее до конца.       – Сашка, я тебе очень благодарен за все, что ты делаешь для меня и я ни в коем случае на тебя не злюсь, что бы ты ни ответил, ты будешь для меня самым дорогим человеком, – Поручик принялся нервно жевать губы, – но ответь честно…       Балу набирает воздуха словно перед прыжком в воду.       – …ты больше не хочешь меня?       В первые секунды Поручик выглядит ошарашенно, словно ему объявили, что в группе он теперь играет не на барабанах, а на ксилофоне. Он промаргивается, пока комкающий в ладони простыню Шурка ждет его ответа.       – Шура, ты еблан?       Вот такого ответа вопросом Балу явно не ожидал. Пор выглядит пораженным, обиженным и задумчивым одновременно и Шура не находит более логичного пути, чем наехать на него.       – Тогда почему ты больше не прикасаешься ко мне?       – Да откуда я знаю, захочешь ли ты теперь, чтобы к тебе прикасались? Шурка, я идиот, я не придумал, как спросить тебя об этом, но и лезть к тебе боялся, вдруг тебе теперь противно от всего этого, но ты не сможешь мне об этом сказать и станешь просто терпеть? Да я себе скоро руку о хер сотру, потому что я не могу не думать о тебе!       Шура будто давится воздухом и тут же скидывает с себя простыню. Пор жадно оглядывает его и Балу чудится, будто прикосновение его взгляда до странного ощутимы на чувствительной после холодной воды коже. Он начинает стягивать Сашкины спортивки вниз с таким энтузиазмом, что не успевший сориентироваться Саша съезжает вслед, несильно ударяясь затылком о подлокотник.       – Саша, прости, Сань, – Балу тянется к нему, чтобы растереть место ушиба, но Поручик перехватывает его ладонь и впивается в нее горячими губами.       От такого Балу прошивает возбуждением, и он еще несколько секунд медлит, прежде чем второй рукой все же стянуть с бедер Поручика злополучные штаны. У того уже стоит и Балу широко лижет ладонь, ведет вверх-вниз, целуя у тазовой косточки, и слышит, как неровно дышит над ним Саня. На язык член ложится так правильно, Шура помогает себе рукой, втягивает щеки и наконец слышит жалобный стон, который неудачно Поручик глушит собственной ладонью. Шурины губы замирают на головке, язык с нажимом проходится по щели.       – Шурка, господи…       Член в его руках вздрагивает, но Балу ловко пережимает его у основания. Поручик жалобно хнычет и смотрит непонимающе повлажневшими глазами на Шуру.       – Ты думал, что мне станет противно, если ты ко мне прикоснешься? – Шура все еще держит его за член, а губами припадает к виску, не позволяя вывернуться, держит второй рукой за челюсть. – Чтоб ты знал, Санечка, я постоянно вспоминаю, как ты зажимал меня по всем углам моей квартиры, как однажды я тебя нагнул, когда ты так удачно остался в килте после концерта. Мне даже не пришлось с тебя снимать ничего, кроме твоих трусов, которые были уже мокрые насквозь от того, что ты потек от простых поцелуев, – Поручик уже просто скулил на одной ноте, бессильно толкаясь в Шуркину ладонь, – просто от поцелуев, Сань? Я помню, как мы дрочили друг другу в гастрольном автобусе, хотя рядом спал Миха, как потом ты дочиста вылизал сначала свою, а потом и мою ладонь. Неужели ты думаешь, что я когда-то откажусь от такой ненасытной суки, а, Саш?       Перестав размазывать и без того потекшего Сашку словами, Балу смотрит ему в глаза. Тот повержен и потерян, он только открывает и закрывает рот, но ни одна попытка сказать хоть что-то не венчается успехом. Балу улыбается и перекидывает ногу через его бедра. Он сплевывает добротно на его член, размазывает все жесткой ладонью и медленно садится, чувствуя, как приятно и привычно его распирает изнутри. Спохватившись, Поручик кладет руки ему на бедра, словно не веря своему счастью, ведет по напряженным мышцам. Шурка принимает в себя член почти до середины и замирает, покачиваясь. Глаза его закрыты, а брови сведены на переносице – все-таки он не успел себя достаточно растянуть в ванной.       – Шурка, больно? – даже в таком состоянии Поручик внимателен и чуток.       Балу только вертит головой.       – Дай мне минуту, я привыкну. Кажется, я немного подзабыл, какой у тебя большой… – договорить Шурке не дает Поручик, перекладывая руку с напряженного бедра на полувставший член.       Он касается так, как Балу всегда нравилось – с нажимом вниз, чуть легче вверх, кружит большим пальцем у головки. Поручик чувствует, как сладко сжимается на нем Балу, но после каждого такого спазма расслабляется все больше и больше. В какой-то момент он-таки открывает глаза и, не отрывая взгляда от Саши, садится до упора.       – Какой ты невозможно красивый, Шурка, – задыхается Поручик, продолжая в прежнем темпе его касаться.       В ответ Балу улыбается, и, закусывая губу, начинается двигаться. Поручику стоит больших усилий не сбиться с ритма, он смотрит на Шурку, двигающегося на его члене, не моргая, будто стараясь отпечатать это зрелище на собственной сетчатке.       – Санечка, Санечка, – заполошно вскрикивает Шура, – я сейчас!..       Он замирает в сладкой судороге, сжимая Сашу внутри, отчего тот не выдерживает и проваливается следом. Грудная клетка у Шуры ходит ходуном, он, подрагивая от каждого движения и прикосновения, слезает с Поручика, с будоражащим влажным звуком выпуская из себя его член. Саша тянет его на себя, укладывая себе на грудь.       – Я люблю тебя, Шур.       Балу вздрагивает – за столько лет они еще ни разу прямым текстом не признавались друг другу в любви. Это было словно само собой разумеющееся, но высказанное вслух признание горячо обволакивает изнутри.       – И я тебя люблю, Сашенька.