Формула любви

Вероника смотрела во все глаза на улыбающуюся девушку, не зная, что ей следует дальше делать: робко кивнуть в знак приветствия, представиться самой, чтобы хоть как-то сгладить накаленную до предела атмосферу, или просто стоять и не отсвечивать, пока все не устаканится само собой? Ответ на этот вопрос пришел вместе с осознанием, что широкая улыбка Мириам адресована вовсе не ей. — Значит, не желаете, чтобы я здравствовала… — медленно протянула она и слегка склонила голову на бок. — Я таки имею вам сказать, шо это очень опасное заявление с вашей стороны, учитывая наше с вами происхождение, Михаэль Генрихович. Вероника непроизвольно нахмурилась. До этого естественный акцент девушки стал донельзя карикатурным, словно она намеренно выпячивала его, тыкая им прямо в лицо собеседника. Ну, по крайней мере, она узнала, как зовут этого недовольного мужчину, потому что при их первой встрече представиться он не удосужился. — Не менее опасное, чем ваше поведение, учитывая ваше и без того шаткое положение, — процедил немец, делая несколько шагов в сторону девушки, от чего та мгновенно приосанилась, как птица, которая расправляет крылья при виде хищника, чтобы казаться больше и внушительней. — Товарищ Сеченов будет явно недоволен, что вы так халатно относитесь к своим обязанностям и совершенно не оправдываете его ожидания. — Ну таки это его ожидания, а не мои обещания, — Мириам безразлично пожала плечами, однако ее губы сжались в плотную линию, словно она хотела сказать что-то еще, но почему-то пыталась себя сдерживать. — Вы играете с огнем, — Михаэль подошел к девушке почти в плотную, но она даже не потрудилась встать, а только задрала голову и откровенно гадко улыбнулась. — Ошибаетесь, — медленно протянула он, будто смакуя каждую букву. — Я вообще больше не играю. К тому же, забавы с огнем это больше по вашей части, герр Штокхаузен. Ну, знаете, любите вы немцы позабавиться с огнем. И с газом. Парень, до этого бывший таким же молчаливым зрителем, как и Вероника, пнул ножку стула, на котором сидела подруга под столом с такой силой, что та чуть не упала, но каким-то чудом поймала равновесие и возмущенно посмотрела на него. — Что, думаешь, борщу? — Борщишь, дорогая, борщишь. — Прекратите паясничать! — мужчина, кажется, а конце потерял контроль и хлопнул ладонью столу, от чего несколько карт слетели на пол. — А вы прекратите повышать на меня голос! Шо вы тут орете, как Иерихонская труба?! — Вы… Вы… — у немца просто не находилось слов и Вероника его прекрасно понимала. — Я! Яволь майн фюрер! Михаэль как-то резко утратил весь свой запал, понимая, что этот фарс может продолжаться бесконечно. Он просто махнул рукой и, резко развернувшись, направился к двери, стремясь поскорее убраться отсюда. — Счастливо оставаться, — едко процедил он, поравнявшись на выходе с не подающей признаков жизни Вероникой. — Михаэль Генрихович, вы споткнуться забыли! — крикнула она ему в спину, и буквально через секунду в коридоре раздался грохот и ругань на немецком языке, знаменуя о том, что проклятье достигло цели. — Йес! — Мириам довольно прищелкнула языком и изобразила победоносный жест. — И как это у тебя получается? — протянул парень с любопытством и плохо скрываемой завистью одновременно. — Очень просто, — фыркнула девушка и демонстративно поправила огненно-рыжие вьющиеся локоны. — Я же ведьма. Вероника, о которой все благополучно забыли, вздрогнула, вспоминая свой кошмарный сон, но тут же отогнала дурные мысли прочь. Это просто совпадение, именно так это и работает. Это все равно что выучить новое слово, а потом встретить его в книге. Она просто ищет подтверждения или опровержения того, что ей предсказали и тем самым подгоняет реальность под рамки сказанного. — А ты у нас кто такая будешь? — неожиданно спросила Мириам, прожигая ее взглядом своих черных, как угли, глаз.

***

— Zum Teufel! — прошипел Михаэль, раздражённо сдул упавшую на лицо прядь и медленно поднялся с пола, попутно оттряхивая свой костюм. Боже, что же с ним творила эта женщина! Хорошо еще, что ее рабочее место находилось на самых задворках комплекса и туда редко кто захаживал, поэтому немцу посчастливилось не иметь свидетелей этой неуклюжести, которая уже стала притчей во языцех во всем Предприятии, равно как и его немецкий акцент. Но как и в случае с акцентом, его постоянные падения были в высшей степени наиграны, и вся эта игра предназначались в основном для вышестоящих лиц, чтобы вызвать если не снисхождение, то по крайней мере пустить пыль в глаза. Михаэль играл в эту жизнь примерно так же хорошо как и в шахматы, но если на шахматной доске все подчинялось строгим правилам, то в реальности зачастую находились люди, для которых правила были не писаны, если писаны, то не читаны, если читаны, то не поняты, а если поняты, то не так. Мириам Райтер как раз таки были из числа этих людей. Она хаотично перемещалась по доске и за свои тридцать три года успела побывать едва ли не всеми фигурами. Она была настолько непредсказуема, что никогда невозможно было предугадать ее следующий шаг. Михаэль не сомневался, что если бы в шахматах по мере игры можно было бы менять сторону, то она без зазрения совести это сделала бы, ибо ее совесть была настолько коротка, что совершенно не прикрывала ее обмана. Но к ее несчастью, менять сторону было не позволено: ни в шахматах, ни в пределах этой страны. Однако она все же попыталась, и этот факт вызывал у Михаэля столько же раздражения, сколько и восхищения. Потому что предать Советский Союз и выжить впоследствии удавалось единицам. И тут безусловно постарался Сеченов. Михаэль не знал наверняка, какие отношения были у его начальника с Мириам Райтер, но он был почему-то уверен, что далеко не дружеские. Любовники? Если и так, то скорее всего бывшие. Иначе как объяснить, то что Сеченов буквально зубами выгрыз это помилование для нее и Петрова всеми правдами и неправдами, а после свел их общение к нулю, ведя себя по отношению с ней холодно и отстраненно, да и сама Мириам не стремилась выражать свою благодарность за спасение. Что это было? Попытка загладить вину за содеянное? Или же Сеченов здесь пострадавшая сторона? Тогда с кем? С Петровым? Михаэль усмехнулся. Я вам прощу измену королевству, но я не потерплю измены королю, да? Что ж, это был крайне опрометчивый ход. Король своими же руками загнал свою же королеву в цугцвангвместо того, чтобы пожертвовать безусловно сильной, но уже бесполезной фигурой, и укрепить свои позиции. Как итог, теперь его сентиментальность играла против него же, но он этого или в упор не видел или отказывался признавать, концентрируя свое внимание на другой стороне поля. И если так будет продолжаться и дальше, то король вскоре лишится своей короны, а место на троне займет кто-то другой. Михаэлю не нужен был трон. Он предпочитал находится за ним — там было больше пространства для маневрирования. Как известно, рыба гниёт с головы, и когда стоящий над этой рыбой человек заносит нож, чтобы безжалостно ее отсечь и отбросить прочь… Что ж, быть этой головой — незавидная участь, а вот позволить смертоносному лезвию пройти в миллиметре от собственной шеи для Михаэля было не впервой. Вот только процесс гниения возникает под действием вредоносных бактерий и его можно избежать, если содержать эту самую голову в стерильном пространстве. А кто еще кроме него, как хирурга, побеспокоится о стерильности? Возможно, в нем говорил его извечный прагматизм, основой которого было стремление к безопасности и комфорту. Пускай с Сеченовым ему было не на все сто процентов безопасно, но комфорт от общения и совместной работы с лихвой компенсировал этот недостаток. А если Сеченов пострадает от необдуманных — или, напротив, чересчур обдуманных — действий одной особы, то на его место могут поставить другого, который не будет так великодушно закрывать глаза на его былые заслуги. Возможно, в нем говорила проснувшаяся с возрастом сентиментальность, выросшая из чувства благодарности к человеку, который дал ему второй шанс. Вот только шанс он дал не только ему, и это почти что ангельское, но тем не менее выборочное всепрощение его невероятно бесило и вызывало острое желание нарушать субординацию, говорить на повышенных тонах и всячески пытаться открыть начальнику глаза на происходящее. Но у начальника был железный аргумент, который напрочь рушил его линию защиты. Йозеф Гольденцвайг. Патовая ситуация. И что же такого видел в этой взбалмошной девице Сеченов? Всякое любимое существо, а в известной мере всякое существо, является для нас Янусом, показывающим лоб, который нам нравится. И Михаэль за то недолгое время их общения успел заглянуть в каждое из этих лиц. И ни одно не вызывало у него ни доверия, ни любви. Михаэль видел Мириам Райтер в образе Мефистофеля, да простит его Гете за сравнение этой женщины с героем его бессмертного произведения. Вот только Мефистофель в силу возраста и жизненного опыта был поскромнее и чувство юмора у него было получше. А еще он видел по-женски уязвимую Маргариту, и второе ужасало даже больше, чем первое. Михаэль нагнал Мириам в коридоре, и грубо протянул папки с личными делами лучших студентов, которых ему надо было как-то распихать по ученым, работающим на Предприятии. Проблема заключалась в том, что никто из светил науки возиться с «малышней» не хотел, а потому вопрос все еще оставался открытым и сроки поджимали. Поэтому он решил совместить приятное с полезным и впихнуть одного желторотого птенца прямо в лисьи лапы, надеясь, что его не придушат сразу, а предпочтут поиграть. Это было рискованно, если до Сеченова дойдет, что он доверил практиканта предателю, то он от него получит, причем очень хорошо получит, но это был оправданный риск. О том, что эти двое из ларца были предателями, знала только правящая верхушка, Сеченов и очень ограниченный круг лиц. И он очень надеялся, что у Мириам хватит мозгов об этом не трепаться, иначе скандала не избежать. Но желание выяснить, что же замышляла Райтер (а в том, что она что-то замышляла не было никакого сомнения), было сильнее здравого смысла. — Вот эта симпатичная, — резюмировал Мириам и довольно приподняла уголки губ. — Ее давайте. — Вы сейчас серьезно? — Михаэль задохнулся от возмущения. — Вы себе помощника выбираете или девушку на одну ночь?! Может личные дела хотя бы пролистаете для приличия? — Михаэль Генрихович, если эти люди уже были рекомендованы университетом для работы на Предприятии, то все они этого достойны, и уровень знаний и навыков будет соответствующим у всех из них, — легко отозвалась она. — Я же забочусь об эстетической стороне вопроса, и выбираю того, на чье личико мне будет приятно смотреть, пускай и недолго. — До чего же забавно слышать об эстетике от человека, который не имеет вкуса даже в одежде, — хмыкнул Михаэль и бросил на нее оценивающий взгляд, словно пытался разглядеть, что скрывалось под мешковатыми брюками и растянутым свитером, который свисал едва ли не до колен, поэтому и не смог заметить перемену во взгляде самой девушки. Он сделал несколько шагов к ней, подходя почти вплотную и зажимая ее у стены, а Мириам только опасливо прижала папки к груди, словно пытаясь защититься. — Ну куда же мне до вас с вашим чувством стиля, — она попыталась сказать это с сарказмом, но почему-то смотрелось это откровенно жалко. Мириам попыталась выскользнуть из этих почти что объятий, но мужчина не дал ей этого сделать. — Я не договорил, — сказал он, понижая голос до опасного шепота, и схватил ее за предплечье, а затем продолжил: — Или вы судите, исходя из личного опыта? — едва ли не мурлыкнул он, поддевая одну из прядей и накручивая ее на палец. — Признайтесь честно, товарищ Сеченов вас так же брал к себе на работу и к себе в постель? Михаэль сам не знал, что на него нашло. Он никогда не позволял себе подобного с женщинами, даже с такими как Мириам. Он ожидал чего угодно: возмущения, оскорблений, да даже вполне справедливой пощечины, но он совсем не ожидал увидеть такой затравленный и испуганный взгляд, на глубине которого плескалось леденящее душу смирение. Мириам застыла как вкопанная и, казалось, даже дышала через раз. Замерла, как кролик перед удавом, не в силах ни убежать, ни дать отпор. Михаэль смотрел на нее, не в силах поверить, что она может быть… такой. Этот взгляд был ему хорошо знаком. Насмотрелся в Германии, что до сих пор в холодном поту просыпался. Михаэль резко разжал пальцы, словно обжегся, и отошел на несколько шагов, и Мириам лишь тогда позволила себе задышать. — В 1938 году, — медленно начала она, и ее голос звучал глухо. — В 1938 году Германия оккупировала Судетскую область Чехословакии под надуманным предлогом, а потом заняла и всю страну. — К чему вы это говорите? — напряженно спросил Михаэль. — Не нарушайте моих границ, — отчеканила она, словно хотела превратить свою уязвимость в нечто агрессивное. — Эту войну вы не выиграете, мы лишь оба пострадаем. Не выиграет он, как же. Он привык учиться на ошибках своей страны, поэтому будет действовать гораздо осторожнее и не пойдет в лобовую атаку. А вот втереться в доверие к молодой и глупой практикантке, не составит большого труда. Разумеется, он узнал ее лицо, и весь этот фарс был лишь вынужденной мерой. Райтер будто чувствовала подвох и всю неделю игнорировала существование своей протеже, которую он буквально вынудил взять под крыло. Но ничего, теперь у него есть повод подойти и извиниться за свое отнюдь не джентльменское поведение и тем самым завязать разговор. Нужно лишь дождаться подходящего момента, когда Мириам допечет ее своим поведением настолько, что та взвоет, а он будет тут как тут, чтобы предоставить жилетку для слез и попутно узнать, чем же там на самом деле занимается Райтер из первых уст. В конце концов, женщины любят жаловаться и бывают излишне болтливы, когда находят благодарные уши. Эту шахматную партию он был не намерен проиграть.