Формула любви

Вероника шла по коридорам комплекса, не особо разбирая дороги из-за стоящих в глазах слез. Эта стычка с Мириам выбила ее из колеи, хотя ей уже давно казалось, что ничто не может потревожить ее душевное спокойствие и вывести из равновесия. Да кем эта рыжая себя возомнила? Что она может знать о ее жизнь? Что?! Если бы она только знала, на что она пошла ради единственного дорого и близкого человека… «Смогла бы ты хоть чем-то пожертвовать ради спасения, скажем, матери, если бы она у тебя была?..» Стоп. Вероника резко остановилась как вкопанная прямо посреди коридора, напрочь игнорируя недовольные взгляды других сотрудников, которым пришлось ее обходить. Сейчас девушку это мало заботило, ее взгляд загнанно метался из угла в угол, пока она судорожно пыталась понять одну простую, но пугающую ее до дрожи вещь. Знает ли Райтер о ней что-то, чего никому больше знать не следует? Почему она сказала именно так? Почему именно «пожертвовать ради матери»? Ни ради любимого человека, ни просто абстрактной семьи, а именно матери? И этот ее странный изучающий взгляд, которым она ее наградила… «Ты мне подходишь.» Для чего именно подходишь? Потому что у Вероники все больше складывалось впечатление, что она нужна ей вовсе не для работы в лаборатории. Такой человек как Мириам ни за что не будет гореть желанием тратить свое драгоценное время, чтобы кто-то учить. Что ей от нее нужно? Почему из всех людей именно она? Почему она вообще попала именно к ней? Почему вообще она попала на Предприятие? Этот, казалось бы, неочевидный вопрос нужно было задать себе с самого начала, вместо того, чтобы слепо радоваться такой возможностью поработать с лучшими умами Союза. Вероника потёрла переносицу и все же соизволила двинуться вперёд по коридору, лавируя между людьми исключительно на автомате до тех пор, пока не вышла на улицу в небольшой и на удивление совершенно пустой дворик. Вокруг не было ни души, очевидно, работники предпочитали пользоваться лестницами и лифтами, чтобы попасть в другое крыло комплекса, и девушка облегченно вздохнула от осознания, что может побыть наедине сама с собой. Вероника присела на лавочку во дворе в надежде немного передохнуть и привести свои мысли в порядок. Шершавый деревянный спил неприятно зацепил подол юбки, но не порвал — ткань была прочнее его заноз-зубов. Верно, здесь все имеет зубы и будто бы специально намеривается проверить ее на прочность — выстоит или переломится, как сухая камышовая ветвь, которую вырвали забавы ради? С ней ведь все кому не лень забавляются. И почему она надеялась, что тут все будет по-другому? В конце концов, Предприятие меняет мир, но не людей. Люди не меняются. Возможно, и ей не стоило даже пытаться выдавать себя за ту, кем она не является от слова совсем. Нужно было просто залезть поглубже под какой-нибудь сырой камень, как мокрица, чтобы никто до нее не добрался и тихо коротать отведенные ей деньки до самой смерти в тишине и покое. Она часто задавала себе этот вопрос, и каждый раз приходила к одному и тому же ответу. Ей уже нигде не найти покоя от собственных терзающих мыслей. Возможно, она даже его не заслужила после того, что сделала. Вероника задумчиво закусила губу и перевела взгляд на бумаги, которые унесла с собой. Может, хватит уже претворяться и играть в моралиста? Сколько не старайся от себя не убежишь. Так почему бы не совместить приятное с полезным? Например, занять свою голову чем-то действительно стоящим, чем-то, что вытеснит все ее дурные мысли, и поможет признать, наконец, какое она на самом деле чудовище. В каком-то смысле Мириам все же лучше ее — она свое истинное лицо хотя бы не скрывает. Если так разобраться, то прям уж ненависти к этой рыжей неврастеничке Вероника не испытывала. Ненависть — слишком сильное чувство, чтобы разбазаривать его на кого ни попадя. Поначалу это было скорее недоумение с примесью легкого раздражения, которое впоследствии переросло в неприязнь, жгучую, но все же недостаточно сильную, чтобы встать преградой на пути другого чувства — не менее губительного, чем ненависть. Зависти. Да, Вероника завидовала этой раскованности, этой бесконечной наглости и природному обаянию, которые позволяли Мириам творить все, что только вздумается и при этом — она была больше чем уверена — оставаться безнаказанной. У самой Вероники этих качеств не было. Все, что она умеет, — это быть удобной, а тот единственный раз, когда она пошла наперекор своей натуре, ей аукается до сих пор в виде ночных кошмаров и ненависти к самой себе. Но не пойди она тогда на этот шаг, то жалела бы в разы больше. «На что ты готова пойти ради спасения собственной матери?» О, Мириам, ты, блять, даже не представляешь… Возможно, их встреча действительно была не случайной, и ей стоит поучиться у нее именно этому безрассудному бесстрашию и неукротимому желанию идти напролом к собственной цели, а исследования… Что ж, и тут была доля истины в словах ее куратора. Даже ее исследования удобны, в них нет ничего из ряда вон. В них нет души. Наверное, потому что свою душу она уже давно продала Дьяволу. — Вы снова отлыниваете от работы? — знакомый акцент больно резанул слух, и Вероника перевела взгляд на Михаэля Штокхаузена, который стоял слева от нее, скрестив руки на груди и смотря на нее с неодобрительным прищуром. «Вот так всегда, помяни черта…» — уныло подумала Вероника и вложила в свой взгляд исподлобья такую бесконечную тоску и усталость, которым мог бы позавидовать сам Атлант, держащий на плечах весь земной шар. Давить на жалость здесь — дохлый номер. Она прекрасно это понимала, но в то же время ничего не могла с собой поделать — она просто-напросто пропиталась насквозь невысказанной болью и отчаянием, так что от нее разило ими за километр, как от руды вольфрама под ультрафиолетовыми лучами. Пусть снова ее отчитает, плевать. Она уже и так за сегодня наслушалась столько всего, что ему ничем ее не удивить. — Напротив, я как раз таки, усиленно работаю, — со вздохом ответила Вероника. — Товарищ Райтер настоятельно рекомендовала мне найти вдохновение и показать ей что-нибудь стоящее ее внимания. И вот я здесь. Сижу и жду, когда же на меня снизойдет озарение. Росла бы здесь яблоня, села бы под нее, чтобы уж наверняка. Все это была последний гвоздь в крышку ее гроба. Теперь ее точно можно закапывать. — Все настолько плохо? — Вероника удивленно приподняла бровь и тупо уставилась на мужчину в ответ. На мгновение ей почудились в этом снисходительном тоне едва уловимые нотки сочувствия. — Вы сейчас про ситуацию в целом или про мои умственные способности? — Первое, — хмыкнул Михаэль. — В ваших умственных способностях я не сомневаюсь, хотя над манерами и чувством субординации стоило бы поработать. — Я бы охотнее предпочла бы поработать над каким-нибудь проектом, — ворчливо отозвалась девушка и ребячливо сдула упавшую на лицо прядь. — Какие амбиции, надо же… Это похвально, — мягко проговорил Михаэль, но в глубине его болотных глаз вспыхнул нехороший огонек, который однако тут же погас, уступив место привычной зелени. — Мне нравятся люди, который знают, чего они хотя и упорно идут к своей цели… «Не гнушаясь любых средств для их достижения», — буквально повисло в воздухе, но, возможно, Веронике все же показалось. — Рада за вас, — буркнула она еще более раздражённо. — А я тут причем? — А разве вы не такой человек? — Михаэль вальяжно подсел к ней на лавочку, словно они были близкими друзьями, от чего Вероника инстинктивно подалась в сторону за что удостоилась еще более снисходительного взгляда. — Вы одна из немногих молодых специалистов, которым посчастливилось попасть на Предприятие… Вернее, «посчастливилось» не совсем то слово, которое здесь уместно, ведь вы упорно трудились ради этой возможности, неужели готовы остановиться на полпути? — С чего вы это взяли? — Ваше поведение говорит само за себя, — припечатал он на порядок жестче, чем говорил до этого, и его взгляд буквально впился в нее, пронзая насквозь. Он будто враз переменил образ, надел новую маску и сделался похожим на строгого отца, отчитывающего непутевую дочь. Отвратительное чувство. — Мое поведение — всего лишь закономерная реакция на отношение ко мне, — раздраженно парировала Вероника, настороженно наблюдая за тем, как немец бесцеремонно взял ее бумаги и начал их преувеличенно внимательно изучать. — Это неправильная реакция, — он произнес это будничным, но тем не менее не терпящим возражения тоном, от чего Вероника моментально вспыхнула, словно спичка. — О, а как вы мне прикажете реагировать?! — девушка сорвалась на крик и подскочила с места, сжимая ладони в кулаки, так сильно, что отросшие ногти больно впились в кожу ладоней, а глаза уже в который раз за этот день заволокло пеленой из слез, но даже сквозь нее она видела, что ее злость не произвела на Штокхаузена никакого впечатления. Да чего он вообще к ней пристал?! Она резко развернулась на каблуках и уже намеревалась уйти куда подальше от Предприятия в целом и от него в частности, но ее остановили. — Стоять, — от этого холодного повелительного тона мурашки пробежали по позвоночнику, и Вероника, сама того не осознавая, подчинилась. — Сидеть. — Может вы мне еще и «апорт» скомандуете? — вяло огрызнулась Вероника, и послушно села обратно, отворачивая голову в сторону и стараясь смотреть куда угодно, лишь бы только не на него, и чтобы он не имел возможность видеть ее лица. Михаэль рядом глубоко вздохнул. — Что случилось? — А что, разве похоже, что что-то случилось? — Когда ничего не случилось, так себя не ведут. — Ну, значит, это я неадекватная. Просто смиритесь и отпустите с миром. — Послушайте, — на этот раз вздох был еще тяжелее, — это, — Михаэль потряс папкой с ее работой. — Это хорошо. Даже больше, чем хорошо. У вас определенно есть способности, и если их не оценил по достоинству один человек, это не значит, что другие поступят так же. — К чему вы клоните? — осторожно спросила Вероника, и все же нашла в себе силы повернуться к нему лицом, наплевав на красные от невыплаканных слез глаза. На лице Михаэля не было ни привычного снисхождения, ни превосходства, ни насмешки, напротив, казалось, что он искренне сочувствует девушке и сожалеет, что частично стал причиной этого эмоционального всплеска. Но теперь Вероника была абсолютно уверена, что так только казалось. Михаэль Штокхаузен менял маски чаще, чем запонки на своем дорогом пиджаке. — К тому, что у вас пока нет достойного повода, чтобы лить слезы, — он поднялся и протянул Веронике руку. — Пойдемте. Вам надо успокоиться и привести себя в порядок. «Единственное, что мне нужно, так это держаться от тебя подальше», — подумала Вероника, но вслух естественно этого не произнесла, и вместо этого лишь с сомнением посмотрела на протянутую ей ладонь. — Зачем вам помогать той, чье имя вы даже не помните? — А вы, я смотрю, до сих пор так и не удосужились позаботиться об именной нашивке, — усмехнулся мужчина. — Это мы с вами тоже обсудим, моя дорогая Вероника. Девушка обреченно вложил свою ладонь в его, и смиренно последовала за ним, словно на эшафот, потому что отчетливо помнила, что при их первой встрече, она не называла ему своего имени.