Тигр на равнине, дракон на мелководье

13 лет Поднебесная боялась возвращения Темного Старейшины Илин в мир живой, 13 лет ненавидели и порицали его и псов, что дьявольский магистр забрал себе на проклятую гору. 13 лет верили в злодея, боялись и подражали ему, ища страшной силы и власти. Однако никто не заметил как все это время ядовитая змея оплетала Поднебесную в свое кольцо, душила и кормила ядом, выдавая за лекарство.

***

Лань Ванцзи кипит от ледяной ярости и гнева, что сейчас с тяжёлым дыханием и бурлящей ци в запечатанном ядре бьётся внутри него бурей необузданной, свирепой. Бледные пальцы рук с хрустом сжаты, из ладоней капает кровь. Ещё немного и зарычит от той ненависти в груди и беспомощности. Он сидит рядом с братом, что пустыми глазами смотрит на Цзинь Гуанъяо и не верит, пытается что-то спросить, понять, узнать причину.. Почему? Почему?... Зачем погубил столько народу? Ради чего? Кого? Признания людей чьи мысли переменчивы? Или отца, что не видел в нем и человека вовсе? Лань Чжань сидит и сам не понимает. Золото глаз потяжелело, потемнело и взирает на всех со скорбью и презрением, ведь некого винить в обмане и наивности, сам не разглядел, не успел, не спас. Бледные губы искусаны до крови и на вечно холодном лице промелькнуло столько эмоций, остановившись на горе столь невыносимом, что вместе с хрипом сорвались и хрусталь слез. Цзян Ваньинь тоже плачет, рядом с опустошенным племянником и кричит в гневе, плюется ненавистными словами и подвывает от бессилия. А Цзинь Лин держит его трясущимися руками и точно волчонок сжался. Невинный ребенок с искалеченной жизнью, пострадавший из-за жадности близкого человека. Сама же гадюка смотрит на своих гостей с мягкой улыбкой, сжимает в руках стальные нити гуциня и как-то разочарованно вздыхает, будто не он поломал людям здесь присутствующим жизни, не он своими действиями привел к такому финалу. Ханьгуан-цзюнь негодует, ненавидит, впервые так сильно хочет разорвать человека на кусочки и мучить мучить мучить… Хочет заставить почувствовать всю ту боль, что испытала его родственная душа, навечно потерянная во мраке мертвой горы, чье тело было стёрто в порошок и прах его стал частью курганов, а душа узником. Но не зазвенит больше смех серебряным колокольчиком рядом, не сверкнут белой молнией грозовые глаза, а меч запечатанный с неловким именем так и останется навсегда в ножнах несправедливо заброшенный. Усталость волной вдруг обрушилась на его голову, и мрак столь страшный и неизвестный появился на нефритовой лице, жуткий своей пустотой. Сычжуй потирает красное горло, некоторое время назад захваченное заклинательскими струнами и сам затаил дыхание. Внутри сердце ноет и едва юный Лань может посмотреть на других, цепляясь холодными руками за ханьфу приемного отца, как когда-то в детстве мучимый кошмарами о забытом прошлом. - Я не думал что все выйдет из под контроля. – Вздыхает Гуанъяо и смотрит на подчинённого прося поторопиться. – Я уйду как только закончу здесь. Не тревожьтесь, после я исчезну. - Исчезнешь?! Ты смеешь бежать, как поганый трус, жалкая гадина не знающая стыда и совести! Ты повинен во всем, мерзкий лицедей! Поганый сын шлюхи! – Цзян Ваньинь кричит, надрывает горло и лишь племянник его сдерживает, не даёт сорваться. – Убийца! Погубил моих брата и сестру, кровного брата и отца!! Женился на собственной сестре и убил же ее и ребенка! Оставил Цзинь Лина сиротой и играл заботливого дядю перед всеми! А скольких людей ты ещё убил ради гребной железки?!!! Власти захотелось?! Раз Усянь уничтожил печать так вздумал свою создать?! Грёбаный душегуб.. В тебе нет ничего человеческого!!! Взбешенный Цзян Ваньинь пылал гневом, и невыносимая мука отразилась на красном от злости лице. Аметистовые глаза пылали разрядами запечатанной ци, что так стремилась снять наложенный барьер, прорваться даже сквозь боль. - Погубил всех? Но глава Цзян, ведь это вы убили Вэй Усяня. – На бледном лице низкого мужчины расплылась улыбка, а слова резали ножом. – Отвернулись от него в момент, когда тот нуждался больше всего в вашей поддержке, заклеймили предателем и отступником, врагом всей Поднебесной! Отреклись от него, довели до самоубийства… Цзян Чен вырвался из слабых объятий Жуланя и бросился с Саньду на главу Цзинь, глаза покраснели и казалось что вздувшиеся вены на лбу вот вот лопнут от напряжения. В теле током било напряжение от насильно снятого ограничения, но он несся, совсем ее не замечая. - Замолчи! Заткнись заткнись заткнись!!! Это он ничего не сказал! Промолчал, ушел от меня! Вечно играющий героя, не попросил ни помощи, ничерта не попросил!! Предал свою семью, променял на чужую! Он обещал быть рядом со мной, но ушел!! – Саньду шеншоу хрипло рычал и безостановочно атаковал, безрассудно вкладывая в удары ци. – Чертов ублюдок ничерта не сказал и тихо ушел, оставив меня позади! Он.. блять..! Цзян Чен запнулся на слове и продолжил наступать на Гуанъяо, рыча точно раненный зверь. - Вэй Усянь потому и ушел, что остался вам верен! Такой преданный пёс семьи Цзян, загробил свою жизнь во спасение вашей, глава Цзян! – змеиные глаза холодно блеснули, отражая атаки грозного оружия. – И с чего вдруг вы, Саньду шеншоу, так люто ненавидящий Старейшину Илин, начали называть его братом?! Знаете, я слышал что на пристани Лотоса вы смогли вытащить запечатанный меч, а после как умалишённый бегали и просили каждого вытащить его из ножен! Мужчину в фиолетовом будто молнией ударило, ноги подкосило и тот оступился, наклонившись в сторону. Лянь фан цзунь оскалился, и подгадав момент ранил главу ордена Цзян, насмехаясь: - Был слух первое время, что ещё до начала Аннигиляции солнца ваше ядро было расплавлено Вэнь Чжулю! Но сейчас вы один из сильнейших заклинателей! Так как же так? Неужели нашли золотой эликсир? – Взмахом Хэньшен обезоружил главу Цзян, и Саньду с звоном упал на пол. – Старейшина Илин, горделивый и уверенный в своей силе и вдруг перестал носить меч, которым так дорожил раньше! Предпочел быть оплеванным и гонимым всеми, и ради чего? Кривой дорожки, что ведёт только в диюй? - Закрой пасть, сын шлюхи! – Цзян Чен отплевался кровью и осел на пол, с силой сжимая меч. Ублюдок успел запечатать его ядро снова. Однако если Ваньинь попытается ещё раз прорваться сквозь ограничение, оно будет сильно повреждено. – Жалкий сукин сын, ты не имеешь гребаного права.. Он снова прервался на кашель, а вместе с кровью и покатились слезы. Ему было больно. Невыносимая, раздирающая на части боль начиналась в сердце и с каждым ударом прокатывались по всему телу снова и снова. Строгий и жестокий на язык глава великого ордена сейчас напоминал мальчишку, одинокого в своем собственном доме, нелюбимый отцом и поруганный матерью, его будто ни за что отхлестали цзыдянем и поставили стоять на коленях в зале предков. Но нет любимый сестры, что придет с утешением и ласковым словом, нет и брата что точно так же стоит слева на коленях, избитый ничуть не меньше и озорно улыбается ему. Ничего нет, никого не осталось. С судорожным вздохом аметистовые глаза поднялись и скользнули по лицам других сидящий. Все расплывалось, но тот видел ту же горечь на лицах других. Его взгляд остановился на мужчине в белом, чей золотой смотрел с холодом в ответ, и что-то садистское промелькнуло в них, жестокое и ужасающее в своей порочности. Губы тряслись и Цзян Чен прикрыл глаза, обнимая напуганного и дрожащего Цзинь Лина крепче. Они все облажались и сейчас пожинают плоды своей беспечности. - дядя… - Жулань всхлипнул в груд Ваньиня и замер, совершенно потерянный. – Дядя, пожалуйста… Дядя… Цзинь Лин зажмурил глаза до белых пятен и сжал до скрипа зубы. Все казалось таким неправильным. Хрупкий мир его сердца в один момент был растолчен в пыль ужасной правдой. Ненавидя Старейшину Илин он не заметил затаенную змею в золотом шёлке. Не увидел в мягкой улыбке жестокости безумца, и в ласковых руках кровь тысяч. Лицемер нашептывал ему о злодеяниях его старшего дяди, взращивал ненависть к темному заклинателю, а сам в тени смеялся, шел к страшной цели властвовать и утопал сам же в той же тьме! Жулань сдерживал слезы, и чувствовал как его плечи намокают. Как же мерзко, гадко, отвратительно. В стороне послышался резкий вздох Сычжуя, дрожащий, тоже на грани срыва. Цзинь Лин открыл глаза и исподтишка глянул на него, увидел сгорбленную фигуру, сжимающую в сильных руках ткань чужого белого ханьфу. Искусанные губы, бледное лицо и такие же затравленные глаза. Сын Старейшины Илин, последний живой Вэнь, когда-то плененный его орденом в детстве и подвергшийся пыткам нелюдей, чью семью убили на его глазах те же заклинатели, что так праздно и уверенно называли сегодня себя праведниками. «…Столько жизней было потеряно.» Внезапно стало как-то пусто внутри и одиноко. Все онемело. Ужас и ненависть канули в небытие, и лишь сердце мерно билось в груди громко и отчётливо звуча в ушах. Раздался капающий звук и что-то жгучее потекло по подбородку. Карие глаза глянули вниз, где на полу мерно падали капли крови. Все потемнело и расплывалось, а в голове зазвенела пустота. Мальчишка пошатнулся и обмяк в объятиях последнего родного человека, измученный, желающий спрятаться от страшного мира подальше. И отчего-то показалось что в мирной пустоте его ласково обняли холодные нежные руки. Закрыли от всего жестокого мира.

***

Ханьгуан-цзюнь поднимался на гору, держа в руках меч, а за спиной гуцинь. Золото в глазах потухло, и тот взирал на мир безжизненно в своей вечной скорби. 16 лет прошло с тех пор, как Вэй Ин умер, будучи разорванным своей же армией призрачных солдат. Самолично отдавший страшный приказ. 3 года прошло с событий храма Гуаньинь. Лянь фан цзунь запечатан в гробу с Чифэн цзюнем, а мир снова был перевернут с ног на голову. Правда открыта, злодей наконец наказан и имя дорогого сердцу человека очищено и отмщено. Но Ванцзи не чувствует освобождения, облегчения и покоя. Душа в смятении и не хочет мирится с злой судьбой. Не хочет он принимать и смерть Вэй Ина. Хотя где-то внутри предательская мысль проскальзывает все чаще, и осознание что в этой жизни им больше не встретится становится более четким. Раны от кнута болят так, как никогда раньше, клеймо солнца жжет с каждым днём всё ярче в своем вечном огне. Лань Чжань устал от холодного мира, что продолжает мучить его, что забрал солнце и цвета и заставил жить в серости. Не хочет он слышать и лицемерие людей. Внутри будто умерло все и наступила вечная зима, ядро не греет, лишь холодно обжигает меридианы. Испробовать вино, что он любил. Познать те раны, что ему достались… Он чувствует сводящее его с ума одиночество и тоскует по давно умершему. Брат в своем горе ушел в уединение, и не хочет ничего слышать. Дядя все твердит отпустить, что все кончилось, имя Вэй Усяня очищено и он может успокоиться с миром… А Ванцзи огрызается как никогда раньше и рычит страшно на человека что безмерно уважает. Да только тот никак не поймет то чувство всепоглощающей безысходности. Туман обиды его не трогал, пропускал на проклятую гору дальше. Ветер грустно подвывал и холодно хлестал заклинателя в лицо. Но тот шел, упрямый в своем решении и чувствовал чей-то взгляд, равнодушный но хищный. Не человеческий. Добравшись до вершины, мужчина подошёл к пещере где совсем недавно произошла настоящая резня. Он ведёт бледными пальцами по камню и подходит к кровавому пруду, где когда-то терпеливо ждали убитые остатки клана Вэнь, теперь упокоенные с миром. Было тихо. Оглушающе тихо. И все же светлый заклинатель нарушил мертвый покой, достав Цинь и сломанный колокольчик. Гуцинь заплакал в своей скорби, и мелодия отражалась эхом о стены пещеры. Чувство, что на тебя кто-то смотрит усилилось, но Ханьгуан-цзюнь не открыл глаз, не осмотрелся. Продолжал играть кому-то ушедшему, так и не найденному. Время неумолимо шло и пальцы истерты в кровь. Глаза совсем без искры, смиренные в своей неудаче. Заклинатель неподвижно сидел, замерший над струнами нефритовой статуей. Плечи совсем опустились, а лента на лбу ослабла, и будто в ненадобности соскользнула на пол пещеры. Но наступившая вновь тишина царствовала не долго. Замершие струны вдруг сами собой заиграли, а по ним белой молнией плясала ци незнакомая, холодная.

[Хо.чешь.?]

[Верн.нуть..дитя.?]

[Вер.нёш.ься.?]

-…? – В золотых глазах блеснуло белым драконом чужая ци, и будто даже воздух стал холоднее. Лань Чжань потянулся снова к струнам, спросить что дух имеет ввиду, но Цинь снова заиграла без вопроса.

[Стар.ей.шин.а…хоч.ешь…..?]

В помещении стало совсем холодно, и мужчина судорожно выдохнул белые клубы пара. Руки занесённые над струнами совсем задрожали, а сердце кольнуло шипы призрачной надежды.

[…?...Зак.лин…ель.хо..ешь.верну…ся?]

- Хочу. – Задушенно произнес, голова закружилась от нехватки воздуха, но тот глубоко вздохнул и уже чётче повторил. – Хочу.

[…]

Цинь молчала, но белая ци все так же игралась на струнах, искрила и бегала по инструменту. Вдруг со всех сторон Ванцзи окружил черный туман и какофония криков наполнило сознание. Тот слегка нахмурился и потер виски, прикусил нижнюю губу и замер. В следующее мгновение голоса стихли, превративший в фоновый шум. Однако давящее чувство, будто на него кто-то смотрит вдруг сменилось чужим присутствием. И тогда он понял – это не были мертвые, наблюдающие за его подъемом. Это гора. Гора, когда-то священная земля, пробудившее свое сознание. Не до конца очищенное, но проясненное спустя столетия осквернения негодованием. И оно продолжало с ним разговаривать. Отрывисто, и не всегда понятно, оно играло на гуцине.

[Ду.ша..его.здесь.] [Спи.т…устал.] [Восстан..ови.] [Вер.нет.ся] [Вер.н.ись]

Белая молния все играла в темной пещере, а заклинатель неотрывно смотрел и дрожал. Губы его посинели и по щекам катились горячие слезы. Страшно, что не правда. Безобразная в своем искалеченном существовании надежда поднималась все выше, не давала дышать. Хрипло, почти отчаянно, заклинатель проговорил: - ...Что я должен делать? И почему-то серый мир вновь заиграл краской. Перед глазами встал образ человека давно умершего, сломанного.

***

В уединенном домике, окружённый горечавками раздался первый плач младенца, а вместе с ним и грозовые глаза, печальные в своем горе взирали на мир из его тени.