Палочки на изготовку

      Фарузан чувствовала себя виноватой в том, что передала зачарованные любовным зельем конфеты, которые отдавать не стоило, пусть она того и не ведала. Сосредоточившись на своем чувстве вины, она взяла ситуацию в школе в свои руки и использовала главный рычаг давления на хулиганов, который ранее и привел их к тому, чтобы начать свои дурные поступки. Их любимые волшебницы обязаны были узнать обо всем, что наворотили эти идиоты, как попытались сделать зло ученику из другой школы, а так же ревновали их без причины, если те никогда и не встречались, либо подвергали девичью верность сомнениям, что само по себе неприятно.       После того как Фарузан самостоятельно взялась за идею поведать информацию о парнях-хулиганах каждой знакомой девочке в школе, запустилась самая настоящая цепная реакция. Одна рассказала другой, а та следующей и вот все женское сообщество за пару часов уже было в курсе, что к Аль-Хайтаму прицепись определенные люди, и создают ему проблемы на ровном месте. Это волновало не только тайно влюбленных в него волшебниц, но и просто добрых и небезразличных дам, что не терпят издевательств на почве ревности, да и вообще каких-либо других.       Внушительной части парней Хогвартса был объявлен немедленный бойкот, под раздачу попадали даже непричастные к издевательствам последних дней, но кто когда-то уже имел грех за душой на почве чрезмерной ревности. Влюбленные пары переставали общаться друг с другом, парни были вынуждены ходить за девушками и вымаливать прощение за все свои бесчестные поступки, лишь бы их романы не подошли к концу вот так просто и без шанса на перемирие.       В каком-то смысле это могло показаться кому-то подлым поступком со стороны Фарузан и ей не стоило лезть в чужие отношения, но она лишь рассказала о правде, которую скрыли от прекрасного пола, а все остальное не ее рук дело, а слова, сказанные ее голосом, тут совсем не причём. Это личное дело каждой из девушек, которая выслушала волшебницу с нежно голубыми волосами и ее неизменными хвостиками.       Пусть лучше порадуются, что она передала информацию ученицам, а не профессорам, иначе это повлияло бы на баллы факультетов и наказаны оказались бы буквально все в той или иной степени, даже те, кто знать Хайтама не знает и ни к каким любовным разборкам отношения не имеет. Фарузан подумала о том, как эти ученики стараются для себя и для общего результата, чтобы директор похвалил их за успешную учебу и набранные очки, поэтому позаботилась о сохранности сказанного в пределах ушей тех, для кого это действительно предназначалось.       В тот же момент, как ей довелось подсмотреть за парочками, разбредающихся по углам с угрюмыми лицами, ее взору так же предстало не замеченное ранее, а именно Аль-Хайтам и его поведение. Раньше этот дурмстранец ее не волновал абсолютно, она впервые взглянула на него на первом испытании турнира, а потом понаблюдала во время открытия святочного бала. Тогда она впервые подумала, что в его глазах содержится намного больше эмоций, чем способно выразить его мимика, скудная на проявления каких-то ярких чувств.       Когда Фарузан, ведомая чувством стыда за большую оплошность, коротко присматривала за ним со стороны, чтобы снова ничего не подсунули, она поняла, что этот парень что-то испытывает в отношении ее однокурсника. Язык тела Хайтама говорил о нем больше, чем все остальное и это сложно углядеть сразу же, если не быть к нему предельно внимательным, как шпионящая во имя его же блага Фару.       Первым открытием, которое дало понять, что Кавех ему не безразличен, было то, что он всегда предельно внимательно его слушает. Дурмстранец был сосредоточен на уроках и на словах профессора, но никогда не заботился о том, что и кто говорил вне класса, будь то какая-то сплетня за спиной или сказанное конкретно ему в лицо. Он больше не носил наушники, чтобы глушить посторонние звуки и всегда поднимает глаза от строчек в книгах, если Кавеху было, что сказать. Хайтам словно боялся упустить хотя бы звук, что уж и говорить про целое слово, сказанное именно этим голосом, этими губами.       Второе открытие говорило о том, что у этого человека не атрофировались мышцы лица, ведь даже оно было способно на искреннюю, пусть и едва заметную улыбку. Причиной этих редких явлений становился все тот же неугомонный гриффиндорец, который сияет ярче солнца и носит за собой шлейф неприятностей, заставляющей всех вокруг над ним посмеиваться из-за очередной проблемы или наказания. Аль-Хайтам меньше всего горел желанием над ним именно посмеяться, скорее его улыбка была вызвана чем-то иным, в чем волшебнице не суждено было разобраться по щелчку пальцев.       Третьей, наиболее шокирующей для Фарузан, деталью стало то, что на его руках постепенно стали появляться вещи, которые никак не сочетаются с его внешностью и предпочтениями. Кавех любил собирать волосы в разные прически, закалывал заколками, подбирал ленточками или резинками разного цвета, теряя половину за весь день, пока он носится по замку и решает какие-то несуразные проблемы. Аль-Хайтам ходит рядом и подбирает то, что свалилось с белоснежных прядей на пол, а после цепляет найденное на край своего рукава или надевает на запястье, как браслет, чтобы отдать позже.       Когда Кавех в раздражении, склонившись над учебником, пытается подобрать по глупости распущенные волосы, которые стоило собрать с утра, а не красоваться черт знает перед кем, у Аль-Хайтама всегда была для него резинка. Хайтам отдавал украшение небрежно, будто это не имело никакого значения, но всегда украдкой поглядывал на свою руку, где копились аксессуары Кавеха, который даже не замечал их наличия и не требовал обратно по этой же причине, хотя и получал в итоге, сам того не ведая.       В голове Фарузан возникли образы бесчисленного количества девушек, которые помечали своих парней таким ненавязчивым способом, отдавая им во владения какие-то свои вещи, и все, что видела волшебница сейчас, было крайне сильно на это похоже. Исключением было лишь то, что эти двое явно не встречались и Кавех понятия не имел, что сыскал такого рода расположение к себе.       Рассказывать о своем открытии кому-либо она не будет, тем более Кавеху, но если вдруг кто-то из них двоих обратится к ней за конкретной помощью, поддержкой или за любовным советом, то она с радостью предоставит им список пунктов, которые она сама вычитала из кучи любовных романов. У нее тоже есть секретики за душой, ведь учеба ― это не все, что она так сильно любила.       Аль-Хайтам же в свою очередь ни о чем толком не подозревал, каждый раз удивляясь, когда незнакомые люди в коридорах окликали его по имени и просили простить каких-то людей за их свинство. Фарузан провернула все это за спиной главных жертв обстоятельств, буквально сразу же, как покинула класс зельеварения, а так как у ребят были дела поважнее, например, поиск пропавших и варка противоядия, они и не углядели за школой в должной мере.       Сложив в голове все имеющиеся факты, Хайтам смог прийти к выводу, что извинялись за тех парней, с которыми у него прошла небольшая стычка. Он честно не считал это большой проблемой или причиной половине школы стыдиться кого-то, его волновало вовсе не это, на самом деле же куда более важным было уладить вопрос с девушкой, которая удумала его приворожить.       Кавех шел рядом, как лицо, которому было наиболее хорошо известно, как Эда выглядит, чтобы найти ее в школе, хотя сам Аль-Хайтам прекрасно бы справился и сам. Хайтаму не очень хотелось, чтобы у этого разговора был свидетель в виде светловолосого гриффиндорца.       Эда нашлась достаточно скоро, сидела на скамейке возле стены и листала газету, а когда заметила Кавеха, то тут же прикрылась ею, надеясь, что осталась незамеченной, но ее желанию было не суждено сбыться.       Кавех и сам не шибко сильно желал смотреть, как эти двое разговаривают между собой, в его душе все еще ворошился змеиный клубок из не самых светлых чувств по отношению к девушке и всей той ситуации. Это было что-то ядовитое и немного ревнивое, хотя дурмстранец явно ничего к ней более не испытывал, да и не чувствовал никогда по собственной воле. Неприятно было смотреть, как милый сердцу друг обнимается с кем-то подобной ей, не такой пары Кавех бы для него возжелал, совсем не такой.       Превозмогая всякое призрение, блондин взял себя в руки и обратил внимание Аль-Хайтама на провинившуюся волшебницу.       ― Вот она, ― Кавех указал на сгорбленную фигурку, прячущуюся за бумагой с живыми картинками, где то и дело кто-то беззвучно орал в подставленный журналистами микрофон или горделиво снимал с плеча мягкую шубку. ― Это она, та самая Эда.       Аль-Хайтам попытается разглядеть девичий силуэт получше, но было видно лишь стройные ноги и наманикюренные пальчики, вцепившиеся в газету с такой силой, будто от возросшего напряжения хотели разорвать ее пополам.       ― Ты не мог бы подождать в стороне? ― просит парень, оборачиваясь на Кавеха. ― Хочу обсудить с ней эту проблему с глазу на глаз.       ― Конечно, как скажешь, ― соглашаясь, гриффиндорец легкой поступью отступил подальше и припал ладонями к прохладной оконной раме, рассматривая вид по ту строну стекла, словно там, в самом деле, происходило нечто занятное.       Эда невольно прикусила губу, слушая стук тяжелой обуви о каменный пол и только после того, как парень остановился напротив нее, она отняла газету от своего лица, показывая себя во всей красе. Девушка и правда была хороша собой: кудрявые длинные-длинные русые волосы, ровные ноги, длинные пальцы с ухоженными ноготками и пушистые черные ресницы, любить за внешнее было за что, но вот за внутреннее можно ли?       По скромному и не искушенному взгляду Хайтама, волшебница запросто могла полюбиться кому угодно из его более или менее близких друзей или ее собственных школьных товарищей, но сам к ней не ощущал даже симпатии. Она ― полный антипод Кавеху, начиная от элементарного цвета глаз или волос, что были намного темнее, заканчивая самой ее сутью. На Кавеха ничем не похожа, поэтому и зацепиться было в целом не за что.       ― Я знаю, что ты опоила меня любовным зельем, поэтому хотел обсудить с тобой то, что ты сделала.       Эда еще сильнее прикусила розовую напомаженную губу, отворачивая лицо в сторону бесконечного коридора с редкими учениками в такое раннее время суток. Она понадеялась, что расплата уже свершилась в ванной, где живет приведение скончавшейся лет сто назад девицы, и никто больше не тронет ее, но видно ошиблась.       ― Ты злишься? ― девушка кое-как нашла в себе силы распахнуть полуприкрытые со стыда ресницы и бросить взор в чужое спокойное лицо, тут же находя в нем ответ на свой произнесенный с большим трудом вопрос.       ― Нет, но я хотел бы узнать, зачем ты это сделала.       Эда промедлила с ответом, наслаждаясь спокойным голосом, который, кажется, и правда сердиться не собирался, а значить зла ей желать не собираются. Она много больше расслабилась, со вздохом облегчения складывая газетку на острых коленках, выглядывающих из-под слегка задравшейся юбки. Поправлять это недоразумение она, разумеется, не хочет.       ― Потому что ты мне понравился, какие же еще могли быть причины? ― волшебница деланно робко опустила взгляд на чужие ботинки. ― Я, может, и выгляжу теперь подло из-за того, что обманом скормила конфеты с зельем, но я честна со своими чувствами и не сделала бы такого просто ради шутки. Ты правда… очень мне нравишься.       Аль-Хайтам не желал обидеть ее сверх всякой меры своими острыми словами, но ситуация вынуждала ответить с той же честностью и откровением, каким его одарила Эда, переступая через позор и стеснение.       Парень едва слышно, но тяжко вздохнул, невольно вынуждая девушку вновь взглянуть в изумрудные глаза, напоминающие ей затягивающее болото и суровый лес, где деревья закрывают небо и никогда не видно теплого солнца.       ― Хорошо, я верю тебе, но, надеюсь, что ты понимаешь ― я не отвечу тебе тем же. Я не ненавижу тебя, но и не люблю, ты мне не нравишься, как девушка, и другом твоим я тоже не стану.       ― Стоило ожидать, ― пробубнила себе под нос Эда, обращаясь воспоминаниями к ребятам, предложившим ей сделку. Лучше бы приберегла время и нервы, оставила соблазны и легкую победу, ведь бесплатный сыр только в мышеловке.       Дурмстранец не собирался говорить что-то еще, он ведь четко расставил границы, при этом оставаясь хорошим человеком, теперь же ей стоило ответить тем же, восстанавливая свое имя и хоть какой-то шанс на его расположение к себе.       ― Прости меня, я… сожалею, хотя и не до конца, чего тут лукавить, ведь хотя бы немного ты меня все-таки любил, хоть сам так и не думаешь. Мне понравилось то, как ты смотрел на меня.       ― Это зелье, не я.       ― Знаю… я знаю все это.       ― Я прощу тебя, но только с условием, что ты больше не сделаешь ничего подобного. Не хотелось бы мне каждый раз думать прежде, чем что-то есть или пить. Кажется, я вообще не могу ничему и никому доверять, пока турнир не закончится.       Эти жестокие слова были правдивы, так и было, и это все ее вина, ее желание стать к нему ближе, а теперь он даже не сможет со спокойным сердцем есть в столовой Хогвартса, не думая, что туда что-то вновь добавили.       ― Да… я понимаю. Еще раз прости меня, я правда совсем не подумала о последствиях.       ― Да, ты и правда не думала.       Чувствуя укол обиды, она угрюмо насупила брови, но стерпела, хотя в душе понадеялась, что тот промолчит или разубедит ее в собственной глупости и намекнет, что все имеют право на ошибки. Она точно ошиблась и, кажется, на его счет тоже. Да, он внеземной красавец, но Эда и предположить не могла, что настолько прямолинейный и вовсе не такой славный, каким казался со стороны.       Вся эта идея с зельем действительно была ужасной, жаль, что поняла она это только сейчас.       ― Что-то еще? ― волшебница недовольно скрестили руки на груди, показывая свой характер.       Аль-Хайтам коротко помотал головой, совершенно не беспокоясь, что девица ведет себя так, будто это от него надо было требовать извинений или преклонения колена.       ― Нет, я сказал все, что хотел.       ― Ну, раз мы все решили, то тогда я вернусь к чтению, ― она спешно развернула газету, отложенную на коленки, и снова закрыла ей все лицо, от чего видно было лишь макушку с шелковистыми волосами. ― Рада, что конфликт исчерпан.       Они не попрощались друг с другом, но это уже не так сильно волновало девчонку, подсматривающую за Хайтамом, идущему к замершему у окна Кавеху. Блондин бездумно пялился на заснеженный пейзаж, пока рука дурмстрангца не коснулась его плеч, привлекая внимания.       Кавех сразу же обернулся и сказал что-то бодрым голосом с расслабленной улыбкой, в то время как Хайтам слушал его, не перебивая. Эда едва не разинула рот в изумлении, когда углядела со своего насиженного места чужой взгляд изумрудных глаз. Отныне эти глаза не казались холодными, теперь ей известно, что сквозь эту зелень тоже может просачиваться свет, и, увы, причиной тому была вовсе не Эда.       Глотая злость и обиду из-за несправедливости, волшебница продолжила чтение, стараясь погрузиться в напечатанный текст, а не в свои домысли, которые только больше огорчали ее юное сердце. Терпеть соперничество с кучкой девушек она еще может, зная себе цену и свои завидные преимущества, но соперничать еще и с парнями не было никаких сил, да и гордость задевает похлеще звонкой пощечины.       ― Подумать только… грязнокровке проиграла, ― прошептала сама себе под нос девица, надеясь, выпустить, таким образом, весь свой накопленный гнев.       Когда она решила, что осталась наедине с собой, откуда не возьмись вынырнула Фарузан, присаживаясь на скамейку рядом, почти касаясь ногами бедра Эды. Последняя не обратила бы на нее внимание, если бы гриффиндорская девчонка с хвостиками не заговорила, блаженно прикрыв глаза, откинувшись затылком на холодную стену:       ― Все уяснила?       Эда припомнила, что через эту девушку один из заговорщиков предложил передать зелье, посему оставила все лишние слова при себе и просто ответила на поставленный вопрос, явно касающийся ушедшей пары волшебников.       ― Да.       ― Вот и молодец. Продолжай усердно учиться и может из тебя что-то путное тоже выйдет, зелья вон какие добротные варишь, прям не придерешься.       Сказав все это, Фарузан коротко улыбнулась и пошла дальше, как ни в чем не бывало, будто прохладная скамья была нужна ей для коротенькой передышки и не более того.       Нижняя губа Эды затряслась, а пальцы почти порвали края порядком измятого свеженького издания. Усмирить всю свою спесь утром ей явно было не суждено.       ― Вот сучка.       Фарузан не услышала брошенной в спину грязи, но не слишком бы этим озаботилась в ином случае, так как чувство легкости, наконец, к ней пришло, а всякая вина осталась позабыта и искуплена благими делами. Теперь она с чистой душой и ясным разумом может вернуться к учебе и совершению новых открытий. На этот семестр у нее большие планы и никто не посмеет их ей испортить.       Кавех шагал почти вприпрыжку, обрадованный тем разговором, который невольно подслушал, в конце концов, стоял он недостаточно далеко, чтобы не уловить и слова. Хоть и сам прекрасно понимал, какими фразами Хайтам мог одарить эту незнакомку, подобравшуюся слишком близко, тем не менее, слышать их было намного приятнее, чем просто воображать, как тот отказывает ей или не реагирует на очевидный флирт.       Хотелось быть рядом с Хайтамом и занимать его сильнее, чем эта нерадивая девушка, которая показывает свое гнилое нутро всякий раз, когда чем-то страшно недовольна.       Кавех собирался использовать все подвернувшиеся шансы, чтобы побыть друг с другом подольше, но предлог искать и не пришлось, тот сам нашел его в лице Хайтама, выдвигающего внезапное предложение:       ― Я хотел бы пройтись по магазинам и купить чего-нибудь для бабушки в качестве сувенира из Хогвартса, все-таки турнир скоро закончится и у меня больше не будет удачного момента… Ты не знаешь хороших мест, где продают качественные и интересные вещи?       Кавех заметно повеселел, так как ему нравилось, что дурмстранец спрашивает его советов и рассматривает его едва ли не как эксперта в области подарков, какие гриффиндорец любит собирать для дорогих людей.       Кавех навеселе побежал чуть дальше и пошел задом-наперед, смотря в изумрудные глаза с особым воодушевлением, ведь ему точно было, что сказать и чем занять себя в ближайшее время.       ― Знаю! Я знаю много интересных мест, могу даже карту нарисовать с закрытыми глазами.       Хоть Кавех про карту явно пошутил, но на это Хайтам ответил с предельной серьезностью:       ― Не нужно карт. Если ты не против, то мы могли бы пойти вместе, что думаешь?       ― Хочешь погулять между делом или просто не хочешь заморачиваться с поисками магазинов самостоятельно?       Аль-Хайтам поджал губы и искренне хотел верить, что его лицо не краснеет под натиском достаточно ожидаемых вопросов.       ― Хочу прогуляться.       Кавех чуть улыбнулся этому откровению, а после задумчиво почесал подбородок, пытаясь додумать чужую идею прогулки самостоятельно.       ― Мне стоит найти Тигнари и Сайно? Они могут пойти с нами, ведь вместе веселее, хотя их ботинки как всегда устроят всем неприятности, но…       ― Нет. Я хочу только с тобой.       Дурмстранец едва не чертыхнулся из-за своего слишком поспешного отказа, так как его могли понять превратно, хоть и выразился он предельно ясно. Ему нравятся друзья Кавеха, и он уже сам начал считать их своими в том числе, но они и так достаточно времени проводят вчетвером, иногда надо разделяться по одному или по парам.       Гриффиндорец почти споткнулся о воздух, используя это как удачный предлог, чтобы развернуться, как положено, и продолжить шагать по коридору, спиной к Хайтаму. Щеки значительно потеплели от брошенной парнем фразы, блондин едва удержался, чтобы не прижать к ним холодные ладони, выдавая с головой все свое смущение и попытку его спрятать абсолютно нелепыми и неловкими жестами.       ― Ну раз хочешь так, то ладно, я согласен. Встретимся после занятий у гриффиндорской башни, хорошо?       Хайтам достаточно громко угукнул позади него и на этом договорились.       Кавех в последнее время стал замечать значительные изменения в самом себе, возросшую жадность, которую хотелось подавить всеми возможными способами. Он не уверен, когда именно это началось, но, кажется, после второго испытания турнира трех волшебников в нем что-то надломилось, откололся кусочек пазла, который кто-то заменил на новый. Кусочек незнакомый, но подозрительно идеально вставший на опустевшее место, точно тот всегда там и стоял.       Чем больше гриффиндорец начинает об этом размышлять, тем с большим стыдом осознает, что все эти думы ведут к Хайтаму, к другим же людям это проросшее ревнивое зерно не имело отношения. Догадаться о собственных ощущениях помогла рука Аль-Хайтама, влюбленно выводящая на листе бумаги имя Эды, которое тут же захотелось бросить в пламя или разорвать на кусочки.       С каждым днем он сильнее понимает, что обычная дружба переросла в более глубокую привязанность и тесную связь, Кавех ведь знает, что такое дружба с Тигнари или Сайно, или даже с Фарузан, дружба с Хайтамом ощущается совершенно иначе и дело вовсе не в его чрезмерно отличном ото всех характере.       Хотелось бы развить эту мысль дальше, побольше подумать о том, какого рода симпатия зародилась в сердце с того дня, как они познакомились и до сего момента, но Кавех упорно гнал мысли прочь, списывая их на элементарное неизбежное скучание по человеку и их скорое расставание, которое предстоит пережить. Неизбежное наделяет все их общение большими смыслами, и заставляет жадно впитывать каждый прожитый день, ведь других таких дней у них уже не будет.       Когда все уроки закончились, Кавех по-быстрому переоделся из школьной формы в свои повседневные вещи, хотя вряд ли бы кто-то мог назвать повседневной одежной рубашку с большим вырезом на спине и груди. С ней связано много хороших воспоминаний, она практически счастливая, приносящая удачу, и гриффиндорец, сам не ведая для чего конкретно, решил надеть ее именно сейчас, полагая, что везение ему бы не помешало. Везение на то, что их покой никто не потревожит, позволяя насладиться хорошим днем и собственной жадностью, с которой, похоже, придется просто смириться. Ему не впервой ревновать друзей к кому-то, но эта ревность ощущалось острее, хотя оснований на то имела куда меньше, чем прочие случаи.       Сейчас Кавех даже рад, что было отказано в предложении позвать Тигнари и Сайно, иногда стоит оставлять их в покое и позволять налаживать свои дела и свои отношения, третий лишний слишком часто мельтешит на периферии, а это не есть хорошо.       Заправляя белую рубашку в черные брюки с высокой талией, он внезапно смутился собственного вида, словно на свидание засобирался, хотя он даже не планирует раздеваться где-то, они ведь просто пройдут по магазинам, а там не нужно снимать куртку.       Намотав шарф и затолкав его под куртку, Кавех поспешил выйти навстречу Хайтаму, который должен был ждать его возле картины Полной Дамы. Как оказалось, он уже был там и, судя по тому, как он умолк на полуслове, разговоры велись со стражницей башни, которая была вынуждена оторваться от диалога из-за того, что ее дверь открыли.       ― Пойдем, ― сказал Кавех Аль-Хайтаму, попутно прося прощение у картины, за то, что явился так не вовремя.       Дама пожелала им хорошего дня и весело помахала на прощание, ничуть не раздосадованная, что молодые люди оставили ее одну ждать новых учеников или пялиться на меняющие направление лестницы.       ― У тебя есть конкретные пожелания насчет подарка для бабушки? ― спросил Кавех, как только они покинули территорию школы, направляясь в Хогсмид, где в такое время было достаточно людно.       Нынче потеплело и прохожих стало больше, чем ожидалось, к тому же можно было ходить без перчаток и шапки, что само собой звучало, как вызов вытащить себя на улицу и слепить снежки из липкого снега и просто подышать свежим воздухом.       Хайтам немного призадумался над вопросом, посматривая под ноги, после чуть пожимая плечами.       ― Еще не решил, но ничего странного, она не любит сюрпризов в виде сомнительных вещей, которые никак нельзя применить по хозяйству или что-то в этом роде. Не думаю, что смогу удивить ее едой, но может быть одеждой или украшениями.       Говоря про украшения, дурмстранец невольно скосил взгляд на мелькающие рубины под белыми волосами. Его сердце грела мысль, что его подарок носится и не взывает какого-то стеснения по поводу того, кем он подарен или как сделан. Барбара по совести смастерила сережки, но это не значит, что они будут тепло восприняты, однако Кавех как только их увидел ― сказал, что будет ими дорожить и слово это держит.       ― Тут есть небольшие магазинчики, можем туда заглянуть. Если тебе интересно, то можем обойти все, что тут есть и никуда не спешить, все-таки легче решить, когда что-то увидишь, а не когда просто подумал. Реальность может сильно разниться с ожиданиями.       ― Ты прав, хорошая мысль, но только если тебе не тяжело таскаться из магазина в магазин до темноты.       ― Нет, что ты, совсем нет, я сам люблю иногда тут бродить, смотреть на новые товары, заходить в кафешки, а еще засматриваться на один очень интересный домик, ― Кавех притиснулся ближе, чтобы указать своим пальцем направление, куда следует посмотреть. ― Вон там, видишь? Это место называется «Визжащая хижина», туда до сих пор никто не ходит, даже со времен Гарри Поттера, хотя почти все жуткие слухи об этом доме уже развеяли.       Аль-Хайтам был вынужден прищурить глаза, чтобы увидеть на отшибе здание с заколоченными окнами.       ― Что внутри?       Кавех развел руками. Конечно, с этой территорией связанно много историй, но он не знает, какие из них однозначно подтвердились и могли бы служить наилучшим описанием внутреннего убранства хижины.       ― Я не знаю, хотя уже доказали, что не так уж страшно все это было в прошлом, но все равно жутко, заброшенное же…       ― Ты боишься брошенных мест? ― Хайтам оторвал взгляд от дороги и обратил его на Кавеха, идущего с ним плечом к плечу. На его белоснежные локоны кое-где налипли снежинки, из-за чего захотелось провести рукой по светлой макушке без головного убора, но он удержался, сжав кулаки в карманах, пока короткие ногти не оставят следы полумесяцев на нежной коже.       ― Пожалуй, ― согласился Кавех, надув губы, слегка призадумавшись. ― Мне все равно постоянно кажется, что вошедший оттуда живым уже не вернется, хотя глупости говорю, понятное дело…       Дурмстранец поспешил его разуверить в суждениях о собственной дурости, все-таки сам отчасти считал так же, и у него было на то свои определенные причины как раз из-за бабушки, которая сталкивается не только с теми, кто прячет мир магии от маглов, но и с теми, кто борется со злом.        ― Это имеет смысл, все же злачные места используют как раз те, кто пытается укрыться от закона или только еще лишь что-то задумавшие. Логово злодеев, просто идеальное место, хотя их процент значительно снизился за последние годы, сложнее столкнуться с чем-то подобным.       Кавех задумчиво почесал кончик носа, явно представляя себе варианты того, кто мог бы жить в той хижине или просто иногда наведываться туда по какой-то своей причине.       Закончив с игрой воображения, гриффиндорец заключил:       ― Хм, ну раз ты так говоришь, то теперь точно туда не сунусь. Один так точно нет, никогда в жизни.       ― А с кем-то другим пошел бы?       ― Очень вряд ли! Я почти уверен, что все остальные боятся так же сильно как я и бросят меня там после первого же шороха. Такое уже случалось в лесу! Я не настолько искатель проблем на свою задницу и адреналин меня не интересует, чтобы всерьез собираться и лезть туда, когда вздумается.       Хайтам бы точно так с ним не обошелся, потому предложил свой вариант развития событий, совершенно ничего не страшась.       ― Если ты хочешь знать, что внутри, то мы можем пойти вместе прямо сейчас, пока не очень темно, а покупки могут и подождать до позднего часа.       Конечно, нельзя знать ничего наверняка, но они были друг у друга и у Хайтама с собой припасена палочка, так что сбежать точно успеют в случае опасности, а то глядишь, и раскроют какие-то преступления ― зачтется на выпуске во взрослую жизнь. Лично для Аль-Хайтама, метящего в мракоборцы при Министерстве, такое было бы предпочтительным развитием событий.       Кавех ошарашенно обернулся на него.       ― Ты сейчас серьезно?       ― Абсолютно. Я никогда не занимался подобным, но это может быть полезным опытом.       ― А если что-то случится?       ― В наших школах учат защите от темных искусств, так что, мне кажется, мы готовы к самому худшему, хотя я практически могу поклясться, что там никто не живет и не прячется.       ― А если хижина развалится, когда мы войдем? ― Кавех почти вцепился в рукав чужой куртки с таким диким видом, будто готов был от тревоги на стену лезть. ― Вдруг там все настолько сгнило, что мы провалимся под пол?!       ― Кавех, ― Аль-Хайтам вздохнул и мягко позвал его по имени, вытаскивая одну руку из кармана, чтобы обхватить чужую вспотевшую ладошку своей сухой и теплой. Он сделал это не задумываясь, просто ему показалось, что так парню будет спокойнее и это действительно сработало. ― Ты не должен этого делать, это просто идея, а не твоя прямая обязанность. Если ты боишься или не хочешь, то просто скажи об этом, я отступлю, и мы не пойдем туда, а отправимся по магазинам.       Кавех внимал чужой речи и невольно вспомнил про рубашку под курткой. Его счастливая рубашка, сулящая успех и удачливость, может, и правда не зря надевал, и этот поход имеет смысл, покуда они вдвоем будут шататься по заброшке. Ничего не случится, все будет в порядке ― об этом говорит ему его вещь, об этом же твердит чужая ладонь в руке.       ― Нет… хотя... ладно, я согласен, интересно все-таки взглянуть, что там такого. Но мы туда и обратно, буквально посмотрим одним глазком и уходим!       Аль-Хайтам едва ощутимо огладил вступающую костяшку на чужом большом пальце своим, посылая по телу блондина волны тепла и невиданной ранее нежности.       ― Тогда идем?       ― Идем, ― гриффиндорец спешно кивнул и сильнее сцепил их руки, позволяя себе насладиться чужим спокойствием и отвагой, передающейся через такой простой, но по-своему важный сейчас телесный контакт. ― Только не уходи от меня никуда!       ― Не уйду, обещаю.       ― И не отпускай!       Хайтам еще теснее скрепил их ладони в плотный замок, переплетая каждый палец с чужим длинным и бледным так, что сломить эту хватку могло только самое сильное в мире заклятие.       ― Не отпущу.