Перерождение

Ребёнка принесли под покровом ночи Достоевский не церемонился при истории, как малыш оказался у него на руках. Его глаз был сильно повреждён, организм истощен и почти не было сил, чтобы плакать над собственной судьбой. Нужно было обратиться к врачу, но вот незадача у них не было к этому доступа, на подделку документов времени тоже было мало. Чтобы начать исправлять плачевное положение понадобилось четыре руки и две ноги, для того чтобы послать ещё одного сотрудника за пакетом крови. Хорошо было бы узнать группу крови, но время поджимало. Гончаров спокойно орудывал знаниями о первой помощи утверждая, что если Достоевский так хочет оставить ребёнка, то нужно идти в больницу, ведь есть риск, того что пакет с кровью никак не поможет. Мало того, что нужно восстановить нужен протез глаза, ведь малыш теперь лишен одной стороны зрения. Ночь была тяжёлой. Гончаров старался не торопиться, словно желая, чтобы Фёдор избавился от привязанности к этому клоуну. Он замечал, что его Господин уходил в свои мысли последний год. Но чтобы тот умудриться найти ребёнка, которому явно не выжить до утра. Достоевский же выхватывал приборы, чем Гончаров собирался проводить операцию и под взором прибежавшего пухлого мужчины решил сам провести спасательные меры, приказав Ивану найти того, кто смог бы их принять без документов. — Господин, — Гончаров ждал. Он знал, что ребёнку не жить, задаваясь вопросами, насколько сильно можно было верить в его жизнь. Это будет Божим чудом, если дитя откроет свой единственный глаз на рассвете. — Живо, — приказал Достоевский, и последний вышел из комнаты. — Где вы его вообще нашли, — пробурчал третий член организации. Ответа не было. Да и спасение ребёнка, подсоединить того к аппаратуре намного важнее, чем повторять историю уже для любопытного Пушкина. Аппаратура была в первую очередь для сотрудников, но никак не для детей. Сейчас всё внимание Федора должно быть приковано именно к умирающей душе, чтобы из всех инструментов сделать подходящие для маленькой копии, но в эти планы не входили долгии истории, где ребенка лишили матери. Примерно Фёдор знает дозу. Как, никак базовые знания в медицине у него присутствовали. — Лучше, чем задавать не нужные вопросы. Спросите у Гончарова, что он там делает так долго, — Пушкин почесал затылок и посмотрел на дверь, из которой выходил Иван в общий коридор. — Вы ведь его знаете, Он… — Холодный, словно лезвие охотничьего ножа, что был припрятан с еще свежей кровью ребенка, этот взгляд был направлен на помедлившего сотрудника. — Нет, не знаю, — Александр лишь дёрнул бровями и ушёл на поиски Ивана, пока Фёдор разбирался с аппаратурой. Бога нет. Как бы Достоевский не пытался, но ребёнок потерял много крови, просидев в одной комнате час, а может и больше. Это был единственный шанс воссоединиться с… Николаем. Это его наказание. Взгляд переходит на холодный кафель. Пальцы снова страдают из-за укусов. Нога повторяет одно и тоже зациклиное движение, нервы. Никто не смел заходить в комнату с разгневанным демоном внутри. Большой палец в красной перчатке водит по сухой коже. Каждая манипуляция над кончиками пальцев получает словно маленький разряд от ласк. Вздрагивая, но никак не уходя из хватки клоуна. — Николай, — Достоевский старается напомнить кто перед ним. Последний же предпочитает в качестве ответа поднести Фёдору свой прищуренный взгляд с хитрой ухмылкой, стараясь не отрываться, принюхиваясь меж пальцев, создавая замок из своей руки и чужой. Сидя перед самим лидером крыс на коленях, перед презрительным взглядом самого крысиного короля, если можно было так назвать этот сонный взгляд фиалок. Последний поцелуй, одаренный холодной руке и ласковое потирание щекой по внешней ладони Фёдора, оставляя за собой след от грима, что только с омерзением приходится стереть с поверхности кисти руки об рубашку. — Фёдор Михайлович, — Пальцы уже второй руки в перчатке составляют узоры на чужой коленке, а нежные поцелуи уже были одарены ногам демона, за что, получает пощечину. Оставляя клоуна в таком положении, считая лучшим решением в конечном итоге выйти из комнаты.