сердце шепчет нежно / the heart shall speak softly

Лю Цингэ искренне считает заседания владык пиков напрасной тратой времени. Извечное переливание из пустого в порожнее. Шан Цинхуа бесконечно несет какую-то чепуху, представляет малопонятные отчеты о прибылях и убытках, докладывает об «интересных» находках, перемежая с тщательно завуалированными, но от этого не менее жалкими просьбами лично к Лю Цингэ «постараться воздерживаться от излишних разрушений»… Скука смертная. Лю Цингэ клюет носом, стараясь не заснуть. Все равно, кроме Юэ Цинъюаня и Шан Цинхуа, никто особо не прислушивается. Шэнь Цинцю вежливо изображает заинтересованность, как и полагается владыке Цинцзин, но Лю Цингэ видит, что тот тоже с ума сходит от скуки. Периодически Шэнь Цинцю отвлекается от распинающегося Шан Цинхуа и перехватывает взгляд Лю Цингэ (и нет, Лю Цингэ не смотрит на него все время). Владыка Цинцзин лукаво щурится и, неожиданно протянув руку под столом, не особенно таясь сплетает пальцы с пальцами Лю Цингэ. Несколько владык пиков давятся чаем, а Лю Цингэ чувствует, как кровь приливает к лицу. Это… что-то новенькое. Хотя официально места не закреплены, предполагается, что владыки рассаживаются по главенству пиков. Обычно Шэнь Цинцю четко соблюдает установленный порядок, но сегодня, ко всеобщему удивлению, пренебрег давно установленными негласными правилами. Вместо того чтобы занять привычное место рядом с Юэ Цинъюанем (к вящему удовольствию последнего), Шэнь Цинцю подошел к Лю Цингэ и с достоинством сел рядом, кивнув в знак приветствия. Похоже, глава школы задет за живое неожиданным поведением любимого шиди. Он то и дело посматривает в сторону Шэнь Цинцю и расстроенно отводит взгляд, убедившись, что все внимание того обращено к Лю Цингэ. Привычная доброжелательная улыбка Юэ Цинъюаня меркнет, стоит ему подметить полный затаенной нежности взгляд в сторону Лю Цингэ. Не очень-то достойное поведение, по мнению последнего. Ни для кого не секрет, сколь отчаянно Юэ Цинъюань долгие годы (если не десятилетия) добивался Шэнь Цинцю. Единственный, кто ни сном ни духом не ведает о чувствах главы школы, это сам владыка Цинцзин, и Лю Цингэ не собирается просвещать его. Если Юэ Цинъюань не считает нужным освещать эту тему, то он и подавно. Скорее всего, разговоры уже не понадобятся, ведь сегодня Шэнь Цинцю кутается в подарок Лю Цингэ. Весьма многозначительный намек, понятный лишь им двоим. «Он — мой», — с удовлетворением в сердце думает Лю Цингэ, хотя совершенно точно знает, что это неправда. Тот самый, подаренных им доупэн сейчас небрежно сброшен на спинку стула Шэнь Цинцю, обмахивающегося идеально подобранным веером. Лю Цингэ знает — это всего лишь дружеские подарки боевому брату, но от чего-то всепоглощающее тепло жидким огнем растекается по его венам. Шэнь Цинцю вполне мог бы сам приобрести такие накидку и веер — вероятно, остальные думают именно так. Но какое это имеет значение? Главное — и Шэнь Цинцю, и Лю Цингэ прекрасно известно, кем подарены эти роскошные вещи. И то, что Шэнь Цинцю ценит его подарки и с гордостью демонстрирует их на людях… Наконец-то заседание подходит к концу. Обычно Лю Цингэ прямиком отправляется на Байчжань, дабы устроить очередное избиение собственных учеников, а позже вечером посещает Цинцзин, работая в саду вместе с Шэнь Цинцю. Однако лишь только он встает, собираясь распрощаться, как неожиданно натыкается на несчастный взгляд Шэнь Цинцю. — Лю-шиди, — всхлипывает тот. Музыкальные пальцы владыки Цинцзин, обычно такие ловкие и уверенные, сейчас беспомощно теребят застежку доупэна. В конец отчаявшись, Шэнь Цинцю с жалобным видом тянет бога войны за рукав. — Помоги мне застегнуть. — Бесстыдство, — сквозь зубы бросает Лю Цингэ. Разве шисюн не знает? С подобной просьбой допустимо обращаться лишь к возлюбленным. Лю Цингэ уверен, что шисюн не имеет в виду ничего такого (мысль отдается уколом болезненного сожаления), однако поймут ли это те, кто сейчас с любопытством поглядывает на них? Смущенный, он резко выдыхает: — Сам застегни. Шэнь Цинцю, едва не закатив глаза, продолжает тянуть его за рукав: — Я бы не просил, если бы мог сам, — обиженно произносит он, глядя так, будто бы это Лю Цингэ сказал что-то неприличное. Скрещивает руки на груди и, приподняв идеальную бровь, добавляет: — Может, мне попросить кого-нибудь другого? Час от часу не легче! Лю Цингэ внутренне содрогается, представив, как Шэнь Цинцю наивно просит кого-то из боевых братьев о помощи, сам того не ведая, признаваясь в любви. И кто это будет? Му Цинфан? Ци Цинци? Юэ Цинъюань? Шан Цинхуа? Ради собственного душевного равновесия Лю Цингэ запрещает себе об этом думать. Оказавшись между молотом и наковальней, он проклинает в душе все девять небес, допустивших все это. Решительно ухватив отвороты доупэна и игнорируя удивленный писк, он одним быстрым движением соединяет застежку. — Не надо никого просить, — почти рычит он, чувствуя, что лицо горит от смущения. За спиной удивленно перешептываются. Ну еще бы! Владыка Цинцзин не мог выбрать другого места и времени, чтобы учинить столь неприличное действо! — Конечно, — удовлетворенно соглашается Шэнь Цинцю. Лю Цингэ внутренне стонет (кто-нибудь, научите его тонкостям этикета), но, кажется, шисюн наконец-то решил оставить щекотливую тему. Вероятно поняв, что Лю Цингэ не желает продолжать разговор, Шэнь Цинцю явно собрался поговорить о чем-то другом. Ну что ж, хуже быть уже не может. — Шиди располагает временем? — начинает Шэнь Цинцю, будто не зная планов Лю Цингэ на нынешний вечер, и, дождавшись кивка, с улыбкой продолжает: — Приходи сегодня пораньше и оставайся подольше. Побудем вдвоем — исключительно ты и я. Он только что подумал, хуже быть не может? Он ошибся! Может. Гораздо хуже. Удивленные шепотки за спиной усиливаются, кто-то захлебывается, кто-то кашляет. Лю Цингэ чувствует, что щеки прямо-таки полыхают, ведь то, что сказал Шэнь Цинцю, звучит как… особое приглашение. Владыка Цинцзин только что публично попросил его застегнуть плащ, а предложение прийти сегодня пораньше подразумевает, что Лю Цинге регулярно посещает Цинцзин и они постоянно проводят время вместе. Хуже того — Шэнь Цинцю громко заявил о желании остаться с ним наедине. Даже те из владык, что раньше из вежливости делали вид, что не обращают внимания, теперь уставились на них как громом пораженные. — Шэнь Цинцю! — остолбенело шепчет Лю Цингэ. — Ты что тво… — Шиди и так посещает меня каждый день, разве он не может остаться подольше? — поддразнивает Шэнь Цинцю, не представляя, какими неприятностям это может обернуться. Ситуация вырывается из-под контроля, Лю Цингэ отчетливо ощущает, как обвиняющий взгляд Юэ Цинъюаня буравит его затылок. — Ты же знаешь, как я… — Хорошо! Пожалуйста, больше ничего не говори, — обрывает он Шэнь Цинцю, пока тот еще что-нибудь не ляпнул. И как это стратег школы ухитряется не понимать двойного смысла собственных слов? Они не возлюбленные! Вопреки страстному желанию Лю Цингэ, между ними ничего нет. Шэнь Цинцю никогда даже не намекал, что желал бы с кем-то сблизиться, а то, что шисюн мог выбрать именно Лю Цинге — это вообще что-то из области самых разнузданных фантазий бога войны. Без сомнения, если бы было между ними хоть что-то, Лю Цингэ бы уж точно об этом знал! Он же не из тех, кто не видит дальше собственного носа! Но если бы между ними было хоть что-то кроме братской дружбы, тогда… тогда… Под приглушенные шепотки Юэ Цинъюань решительно направляется к ним, и намерения его более чем ясны. — Глава школы, — оба одновременно почтительно кланяются. (Предательский внутренний голос нашептывает: «А ведь совсем не так ты хотел бы поклониться вместе с ним!») Взгляд Юэ Цинъюаня напряжен, но на лице привычная доброжелательная улыбка. — Шэнь-шиди, не уделишь ли ты мне немного времени? — Юэ Цинъюань скользит взглядом по лицу Лю Цингэ, и тот непроизвольно напрягается. — У меня к тебе важный вопрос. — Конечно, Чжанмен-шисюн. У этого шиди есть что обсудить с главой школы, — чопорно отвечает Шэнь Цинцю. Безразличная церемонность ответа, столь резко контрастирующая с легкой, почти фривольной манерой общения с Лю Цингэ, не ускользает от внимания стоящих неподалеку владык пиков. Лю Цингэ невольно охватывает дрожь, но он успевает взять себя в руки и натянуть маску бесстрастности, пока Шэнь Цинцю разворачивается к нему с извиняющейся улыбкой: — Прости, Лю-шиди, видимо, не получится сегодня встретиться пораньше. Как ни странно, в голосе Шэнь Цинцю звучит неподдельное сожаление. И хотя Лю Цингэ терпеть не может давать повод для кривотолков, ради Шэнь Цинцю он готов в первый и единственный раз поступиться принципами в смутной надежде, что Шэнь Цинцю оценит его порыв. (Лю Цингэ отлично знает, что это самообман: ради Шэнь Цинцю он готов сделать что угодно, даже если не готов в этом признаться.) — Ничего, — неловко отвечает он и, чувствуя, как горят в предвкушении бесстыдных слов щеки, глубоко вдыхает. Добавляет, собрав все свое мужество: — Я все равно приду пораньше. Подожду тебя… в саду. Его вновь охватывает дрожь: какое бесстыдство! Звучит как ответ на весьма двусмысленное предложение Шэнь Цинцю. А уж то, что он собирается ожидать Шэнь Цинцю в уединенном саду, расположенном в отдалении от основных построек Цинцзин… Слишком напоминает свидание. Глаза Юэ Цинъюаня мечут молнии, и Лю Цингэ покрывается испариной. Но оно того стоит, потому что лицо Шэнь Цинцю светлеет и он явно расслабляется, одаряя Лю Цингэ взглядом, полным радости. — М-хм, — Шэнь Цинцю ласково сжимает его пальцы. Лю Цингэ с удовольствием бы ответил на пожатие, если бы их боевые братья и сестры (все еще толпящиеся неподалеку, невзирая на то что заседание давно окончилось) не пялились на них с плохо скрываемым интересом. Заметив его возмущенный взгляд, большинство из них виновато отводят глаза, будто это не они, глазея, слоняются тут без дела. После недолгого молчания Шэнь Цинцю выпускает его ладонь: — Тогда до скорой встречи, — Шэнь Цинцю бросает последний долгий взгляд и, наконец-то обратившись к главе школы, величественно изрекает: — Давайте-ка закончим поскорее, Чжанмен-шисюн. Лю-шиди будет ждать меня. — Конечно, — отрывисто произносит Юэ Цинъюань. — Это не займет много времени. Шэнь Цинцю двигается с присущими ему плавностью и грацией, хотя и ощутимо быстрей обычного. («Торопится», — довольно думает Лю Цингэ.) Юэ Цинъюань посылает еще один испытующий взгляд, прежде чем последовать за Шэнь Цинцю. Глава школы выглядит куда более напряженным, нежели всегда. Лишь только они удаляются, вокруг воцаряется многозначительная тишина. Лю Цингэ слышит за спиной шорох одежд: владыки пиков расходятся. В воздухе повисает ощутимое напряжение, все молчат: будто боятся, что Юэ Цинъюань или Шэнь Цинцю их услышат. Дверь за главой школы и главным стратегом закрывается, наступившая тишина явственно ощущается как затишье перед бурей. Лю Цинге, воспользовавшись случаем, быстро выбегает из зала, уклонившись от любопытных вопросов владык пиков. Едва выйдя наружу, он запрыгивает на Чэнлуань и уносится прочь. ----------------------------------------------------------------- Лю Цингэ без усилий ускользает от владык пиков — никто не может сравниться с ним в скорости. Хоть ледяной зимний ветер не причиняет особых неудобств, он жаждет скорее оказаться в тепле сада. Приблизившись, медленно снижается. В прошлый раз он был неосторожен и спустился слишком быстро, в результате многие растения пострадали от поднятого им ветра, а те, что находились в непосредственной близости от места приземления, просто сломались. Разгневанный Шэнь Цинцю надолго запретил ему появляться в саду. Лю Цингэ не помнил себя от радости, когда тот наконец-то сменил гнев на милость. Приземлившись, он устремляется под тень навеса и деликатно срывает один из цветков глицинии лавандовой любви, оплетающей строение. Цветок напоминает ему о Шэнь Цинцю. Это столь очевидно, что даже смешно — о ком еще, скажите на милость, может напоминать этот цветок? Ведь именно Шэнь Цинцю посадил тут глицинию лавандовой любви и поведал об этом, мягко улыбаясь и не преминув прочесть интереснейшую лекцию. Лю Цингэ позволяет себе расслабится, погрузившись в собственные мысли. Расплата не заставляет долго ждать. — Лю-шиди! — возглас разрывает тишину. Голос Шэнь Цинцю ледяным лезвием Сюя пронзает мысли Лю Цингэ, когда изящный силуэт цвета цин, буквально полыхая от ярости, возникает перед ним. Лю Цингэ вздрагивает. После того достопамятного искажения ци Шэнь Цинцю ни разу не был так зол на него, даже когда бог войны сломал растения. Вероятно, Юэ Цинъюань как следует растолковал шисюну, что именно означают его действия и слова. (Положа руку на сердце, Лю Цингэ следовало хотя бы попытаться объясниться самому.) Пока Лю Цингэ пытается сообразить, что еще он мог натворить, Шэнь Цинцю в мгновение ока оказывается рядом. При более внимательном взгляде становится заметно, что Шэнь Цинцю совершенно выбит из колеи, словно что-то потрясло до глубины души всегда собранного и невозмутимого владыку Цинцзин. Он нервно обмахивается веером, пальцы второй руки судорожно сжимают опушку доупэна. Прежде чем Лю Цингэ успевает открыть рот, намереваясь спросить, что стряслось, Шэнь Цинцю опережает его: — Пожалуйста, скажи мне правду. Ты знал, что Юэ Цинъюань… — лицо его искажается от муки, будто слова причиняют невыносимую боль, — пытается за мной ухаживать? Ага! Значит, Юэ Цинъюань не нашел ничего лучше, чем признаться в своих чувствах, хотя надо заметить, Лю Цингэ весьма заинтригован столь необычной реакцией. После того самого искажения ци (и последующего полного изменения) казалось, между главой школы и владыкой Цинцзин установились вполне дружеские (хотя и не очень близкие) отношения. Уж если кто и достоин Шэнь Цинцю, так только Юэ Цинъюань. Осознание этого кинжалом пронзает внутренности Лю Цингэ. Он не может отрицать очевидного: Шэнь Цинцю, отвечающий на его чувства — это не более, чем фантазия. И не важно, как сильно бы Лю Цингэ ни желал (а видят небеса, нет ничего более желанного!) идти вместе рука об руку, с трепетом сжимая изящную ладонь в своей до конца их бессмертных жизней: это всего лишь мечта, которая — он знал — никогда не исполнится. Может, он и бог войны Байчжань, однако в сравнении с Юэ Цинъюанем всего лишь безмозглый вояка. В конце концов глава школы — сильнейший заклинатель поколения. Слава о его мудрости и добросердечии распространяется далеко за пределы Цанцюн, и лишь глупец стал бы отрицать, что между главой школы и владыкой Цинцзин существует особая связь. И если хоть кто-то достоин любви Шэнь Цинцю… Лю Цингэ возвращается к реальности от ощущения, будто руки сдавило стальными тисками. Шэнь Цинцю изо всех сил сжимает его ладони, пальцы побелели от напряжения. Лучи зимнего солнца, пробивающиеся сквозь крышу навеса, бросают причудливые тени на его лицо. Лю Цингэ не в силах отвести взгляда от подсвеченных солнечными бликами колдовских глаз, выражение которых затрудняется определить. Странный взгляд — глубокий и пронизывающий. Когда-то Шэнь Цинцю сказал ему, что глаза, это зеркало души, и теперь Лю Цингэ понял, что это значит. Кажется, заглянув глубже, он ясно увидит те самые незримые нити, из которых соткана душа Шэнь Цинцю. Губы Шэнь Цинцю двигаются, и Лю Цингэ внезапно осознает, что тот говорит уже давно. — Что? Слегка сбитый с толку, Шэнь Цинцю прерывается. Взгляд его смягчается, наполняясь теплым, доверчивым светом. — Я отказал ему, — голос Шэнь Цинцю звенит от волнения. — Юэ Цинъюаню. Лю Цингэ хлопает глазами. Не может быть, он, наверное, ослышался. Да, скорее всего, его чувства вконец перепутались, не мог же Шэнь Цинцю действительно такое сказать? — Я не могу ответить на его чувства. И никогда не смогу. Шэнь Цинцю подступает еще ближе, и внезапно Лю Цингэ оказывается в его объятьях. Бог войны закрывает глаза, задерживая дыхание. Шэнь Цинцю явно потрясен и тянется за поддержкой и утешением к самому близкому шиди. По всему выходит, его здорово шокировало неожиданное признание. — Все нормально, — неуклюже пытается утешить Лю Цингэ. Украдкой заведя руку под доупэн, он позволяет ей скользнуть вдоль спины Шэнь Цинцю и задержаться на талии. Вторая рука незамедлительно оказывается там же, и вот он уже крепко прижимает Шэнь Цинцю к себе. Тот приникает, явно не желая, чтобы его выпустили из объятий (да и не желая высвободится, раз уж на то пошло). — Почему ты мне не рассказал? — требовательно шепчет на ухо Шэнь Цинцю. Неужели он действительно сердится, не понимая, почему Лю Цингэ не мог ему рассказать? — Ты должен был меня предупредить. — …Я не мог, — голос Лю Цингэ дрожит. Без сомнения, загадочные отношения Юэ Цинъюаня и Шэнь Цинцю — их личное дело. Несмотря на его собственные чувства, влезать между ними было бы неправильно. В любимых книжках Минъ-мэй любовный треугольник — весьма частый сюжет, однако в реальной жизни подобное было бы ужасно. Он в курсе, что Минъ-мэй думает о его отношениях братской дружбе с Шэнь Цинцю. Как бы то ни было, признаваться в любви Шэнь Цинцю, игнорируя чувства Юэ Цинъюаня, весьма глупо и опрометчиво. Шэнь Цинцю слегка отстраняется, внимательно всматриваясь в Лю Цингэ. Кажется, он удовлетворен увиденным: черты его смягчаются, а уголки губ опускаются, будто Лю Цингэ сообщил что-то исключительно печальное. Изящная ладонь нежно касается щеки Лю Цингэ, музыкальные пальцы так же охватывают лицо, и, неожиданно для себя самого, тот не вырывается (в Диюй приличия!). Лю Цингэ требуются все его силы, чтобы не склонить голову, поддаваясь едва заметному давлению. — Лю-шиди, — Шэнь Цинцю смотрит в его глаза с выражением, от которого по спине Лю Цингэ пробегает сладкая дрожь. — Я не должен был так говорить. Мне очень стыдно. Прости меня. — Тебе не за что извиняться. — Шиди… Нет, Цингэ, — поправляется Шэнь Цинцю, — Цингэ. Собственное имя в устах Шэнь Цинцю звучит лучше самой прекрасной музыки. Раньше, обращаясь к Лю Цингэ, Шэнь Цинцю ласково именовал его то лучшим клинком Байчжань, то любимым шиди. Всегда или комплимент, или уважительное «шиди», но никогда еще Шэнь Цинцю не называл его просто «Цингэ». — Да, — потрясенно выдыхает Лю Цингэ. Разум с восхитительной ясностью осознает происходящее. Мир уменьшается и замирает в моменте. Есть только эта мягкая трава под ногами и воздух, которым они дышат вдвоем. Вдох и выдох. Гладкость шелка под обветренными ладонями, мягкий, как облако, мех. Нежное и всеобъемлющее ощущение руки Шэнь Цинцю, прижатой к его лицу. — Да. — Позволь мне вознаградить тебя за это. Пойдем домой. — Хорошо, — мурлычет Лю Цингэ. — Пойдем.