Сыновья Кроноса

А под землей все молчаливы и равны.

Живым остались и чины и злата звон.

Здесь твоя правда не зависит от сумы,

А честь к бесчестию не ходит на поклон.

Смотрю на величественный трон, украшенный массивными человеческими черепами, морщусь. Не то. Машу рукой - и трон изменяется, плавится, превращается в нечто иное. Теперь передо мной массивное деревянное кресло, украшенное резьбой в виде дубовых листьев, виноградных лоз и разных животных. Красиво, конечно, но не мое. Нет в этом души, чувствую. А значит, и заднице моей будет на этом кресле холодно. Перебираю вариант за вариантом и понимаю - все не то. Нет в этом радости, нет счастья, в наколдованном троне. Беру пилу и пару досок, плюю на ладони. Ну да, теперь они еще грязнее, чем были, но что-то в этом есть. Прижимаю доску ногой и начинаю работать. Мастер справился бы за десять минут с тем, на что у меня ушел час. Смотрю на табурет. Кривой, уродливый, плохо сколоченный и не оструганный. Дрянной табурет. Родной, близкий мне, такой же как я. Кривой и не оструганный. И понимаю - сидеть я буду на нем. Слышу покашливание сзади. - Простудился? - заботливо спрашиваю у брата. Зевс, то есть Перун, хмыкает. - Интересно, откуда у тебя такая любовь именно к табуретам? - интересуется младшенький. Пожимаю плечами - не объяснять же, что не в табуретах дело, а в том, что сделано собственными руками. - Да я, в общем, не из-за этого пришел, - улыбается Перун. Улыбаюсь ему в ответ. - Меду хмельного? - Не откажусь. Наливаю две кружки меду пенного, сажусь на сколоченный табурет. А ведь удобно, Хаос меня возьми. Задница моя отдыхает. - Хорош мед! - улыбается Перун. - Умеешь варить, чертяка! - Навыки остались еще с тех пор как я Хель был. Перун ухмыляется и решается: - Ну и каково оно - женщиной-то быть? Я не обижаюсь на его вопрос, как обиделся бы раньше, а отвечаю своим: - А каково оно - быть тучей грозовой, дождем золотым, быком белым? Смеется Перун славно, а в небе гром гремит, хороший летний гром с дождем. - Уел ты меня, брат, не спорю. Да вот я к чему - гостья к тебе, просилась очень. - И кто из наших родственников не решился прийти напрямую ко мне? - поднимаю бровь. Перун качает головой. - Не из родственников она вовсе. Смертная. Молила меня - представь только - о встрече с тобой. - Смертная? Молила тебя обо мне? Стоп, что-то я совсем уже запутался. А вроде всего одну кружку выпил. - Я бы тоже запутался на твоем месте. Давай я просто ее приведу, и вы поговорите. - А давай! - киваю я. Действительно, так проще будет. Входит в горницу мою женщина. Не молодая уже, лет тридцать человческих будет, но красивая, той гордой, статной красотой, которую я люблю и уважаю. Высокая, черноокая, черноволосая, смотрит гордо, глаз не отводит. Кланяется мне, но не подобострастно, а с чувством собственного достоинства. - Поздорову тебе, дева киевская! - наклоняю и я голову в уважении. - Поздорову тебе, Отец Велес, - отвечает дева без страха. - Кто ты, как звать тебя, какого ты роду-племени? - Я, Отец Велес, Ксана, дочь бортника киевского. - По какой нужде в царство подземное спустилась по доброй воле? Осматривается Ксана и присаживается, оглаживает сорочку вышитую, алым поясом повязанную. И куда присаживается - на табурет, мною сколоченный! - Молила я Перуна-батьку, да отказал он, сказал, не по его части это будет... - И о чем же ты молила бра.. Перуна? - осекаюсь, чуть не выдав себя. - Дитя я хочу, Отец Велес! - почти шепчет Ксана. Я смотрю на брата, тот делает большие глаза. - Не-не-не, - быстро отвечает. - Завязал я. И даже не думал о таком! Да мне Ге... Додола кое-что другое завяжет! - Это точно... - ворчу. - А от меня-то ты что хочешь, дочь бортника? Али мужа у тебя нет? - Есть муж, любимый мой, ненаглядный и родной, - чуть не плачет дева. - Да не даете вы, боги, дитя нам. Пошто злитесь? Поворачиваюсь к Перуну. - С какого ты решил, что это ко мне? Это к Гес... Мокоши скорее! - Да был я у нее. Она завела долгий разговор про "судьбу и несудьбу", к рожаницам отправляла... тошно, короче. - А я-то чем помочь могу??? - еле сдерживаю крик отчаяния. - Отец Велес, научи магии, чтоб я могла плод удержать, да от смерти подлой сберечь! - Вон оно что, - горько вздыхаю я. - Магии... А ведь ты знаешь, что за каждую магию плата будет, да горькая, как полынь-трава? - Знаю, Отец Велес, да согласна я красу отдать за жизнь новую! - Да на кой мне твоя краса? Не о том я говорю! - П..понимаю, - опускает голову Ксанка и начинает развязывать пояс алый. Брат мой дурной начинает ржать, как конь. - Стой, девка! - срываюсь я. - Ты что подумала, что я тела твоего требую? О, праведные боги, за что? - А... разве... не? - Да научу я тебя, научу, всему - травам, заговорам и мазям тайным, словам верным, к богам и духам обращенным, но платить за эту магию придется тебе своею кровью, судьбой, и силой жизненной! Повеселела дева, но видно было, что ради ребенка нерожденного готова была она возлечь хоть со мной, хоть с Перуном, хоть с самим Чернобогом. - Благодарю, Отец Велес, - встала дева, в ноги кланяется. Я хмурюсь. - Только жить тебе тут не день, и не два, Ксана, дочь бортника, чтоб науку эту постичь тайную. Готова ты на это? Мужа долго не видеть, отца не проведывать? - Готова, Отец Велес, - снова кланяется. Раньше может мне это и было бы приятно, но сейчас мне горько смотреть, как гордая киевлянка спину гнет. * * * Была Ксана первою, да не последнею девой, что пришли ко мне в науку. Откуда их набралось столько - да и в основном из Киева да Конотопа? Каждую я расспрашивал, каждую пугал да запугивал, да зря только. Совсем измучились девки, что на крайнее средство пошли, за магией тайной. Так и собрал я учениц в покоях своих подземных, организовал школу магическую - самому смешно, когда пришло то, чего не ждали. Точнее, не ждал только я, все остальные в курсе были, и боги, родственники мои веселые, да и девы-ученицы знали. Загремело-загрохотало у ворот моих подземных, открылись они, будто от пинка. Да что там будто - от пинка и открылись. Ворвался Перун, весь в крови, соплях и мозгах перепачканный. - Забирай стервеца, - рычит. - Твой он теперь, только не изгаляйся над ним сильно. Смотрю я, а на руках у Перуна юноша мертвый лежит, молодой, красивый, и явно бог. Мертвый - значит так нужно. Раскидались кудри светлый по крепким плечам, побледнели губы алые, обескровились, искривились пальцы тонкие, не держать им уже не лук гнутый, ни дудку веселую... - И кто это? - хмыкаю я без особого энтузиазма. - Не узнаешь? - Да как не узнать диониса-то? Я у тебя спрашиваю, кто он здесь? И кто это его? - Ну так соперник твой счастливый, Ярило, собственною персоною. - А кто его так приложил? И снова смотрит на меня Перун со смесью удивления и смеха. - И это ты не знаешь? Жена твоя ненаглядная, милая Персефона.