Будущего нет

Ломка проходит как в тумане. Миша помнит совсем малость, основное – боль, слёзы, тёплые губы Андрея и глаза Анфисы, её запах, её руки и дыхание. Когда он впервые открыл глаза и не испытал нестерпимой боли после, солнце светило чётко в глаза, а тело гладил слабый ветерок. Кровать выглядела неприятно: простынь и покрывало скомканы, пропитаны потом. От собственного вида тоже подташнивает. Андрей нигде не наблюдается, пустота пригвождает к матрасу. Тело липкое и тянущее, всё отдаёт остаточной болью, а шум в ушах сбивает с толку и мыслям не даёт формироваться. Прочно засело глубоко одно – "я опять заставил их всех волноваться". Это может стать поводом, чтобы больше не брать иглу в руки, но, как показывает практика, вряд ли станет, хотя Миша так устал чувствовать себя слабаком. За окном медленно вечереет, а он не может заставить себя встать, оторвать взгляд от одной точки, перестать думать о том, что всё его подводит к финишной прямой, на которой финал будет определённо смертельным. Дверь тихо скрипит, в неё кто-то стучится и явно ждёт ответа. - Входи, ё-моё, – голос кажется чужим, такой охрипший и сухой, Миша долго не использовал его для пения и обычных разговоров, а крики раздирают безжалостно. Андрей втаскивается как-то неловко, от него веет холодом и задором, может, муся припахала помочь в небольшом огородике, а, может, он отдохнул от Горшенёва и теперь выглядел хоть немного здоровее. Отвечать на вопрос "как ты" не хочется, поэтому Миша смыкает сухие губы и ложится обратно на влажную подушку. Спина об этом действии отзывается крайне отрицательно. - Миш, ну чего ты? – Князев двигается ближе и пытается взяться за безвольную руку. - Я всех подвёл опять, а ты... – это должна была быть претензия, потому что Князю нужно сидеть дома с какой-нибудь милой девчонкой, а не блевоту тут за Михой убирать, но сквозь едва разомкнутые веки он не может увидеть Андрея. Глаза улавливают тёмные длинные волосы и мягкие, знакомые черты. Анфиска. Это видение преследовало его постоянно с момента расставания. Он видел её, когда лежал в рехабе совсем недавно, когда шёл по заснеженной улице к маме домой, даже в очереди за сигами он замечал знакомые черты лица и улыбку. - Что я? – Андрей впутывает руку в чужие волосы и обеспокоенно треплет, взывает к реакции. - Анфиска? - Чего? Мих, какого хуя? - Анфиса, – руки начинают мелко дрожать, а голову наполняют дремлющие воспоминания. Миша ведь специально оставил её, чтобы не мешать, чтобы она дала себя спасти, чтобы нашла кого-то и прожила хорошую жизнь, которая и положена такой чудесной девушке. Он не знал, что Анфису заберёт старуха смерть, и даже это по его вине: рыдая и мучительно долго терпя просьбы организма, она вспорола себе вены, наконец, лишила их желания – героин не нужен, когда кровь вытекает тёплыми струйками из синих сплетений, а душа удаляется, надеясь найти лучшее будущее для следующего своего облика. – Ты умерла ведь. Не важно это, на самом деле, я извиниться хотел, мечтал просто, думал об этом, понимаешь? бесконечно думал, не мог отпустить. Держу тебя тут, наверное, безвольной материей. Фиска, прости меня, прости, пожалуйста, я как лучше же хотел. Надеялся, что ты найдёшь себе нормального человека, с иглы слезешь, помрёшь в старости, ё-моё, а вот как всё вышло. Я не хотел. Андрей мягко цепляется за грязные прядки и неотрывно смотрит за другом. Он почти видит, как в глубине его зрачков пляшут демоны, которые не отпускают столько месяцев, держат крепко-крепко, воздуха, суки, не дают. Он бы мог сделать что-нибудь, помочь: позвать, потрясти, поцеловать, в конце концов, но сейчас что-то слишком важное происходит, нельзя мешать, даже не касаться лучше – вдруг наваждение сойдёт. - Ничего не говори, пожалуйста, мне высказаться тебе надо, понимаешь, в последний раз чтоб, понимаешь, да? – от волнения он говорит неразборчиво, а пальцем мажет мимо губ, но смысл понятен – не говори. – Я перед тобой за всё извиняюсь, бля, отпустить хочу, чтобы жила ты в другом мире каком-нибудь. А хочешь, к нам с Андрюхой приходи? Мы песню про тебя напишем, будешь жить, по тавернам ходить, ром пить, но к леснику не ногой, хотя ты смелая и умелая, думаю, справилась бы. Фиса, Фиса, прости, я понимаю, что виноват, на самом деле, не придурок всё-таки, но можешь меня не преследовать? Я как с ума схожу, ничего не различаю, дозу увеличиваю, а Княже злится, грустит, скоро, как царица, у окошка сядет и заплачет, а мне не хочется этого, понимаешь? Он хороший такой, да и ты хорошая такая. На этом слова у него, кажется, кончаются, а тело выжимается окончательно. Миша сникает и стремительно, повинуясь руке в волосах, валится головой на чужие колени. Он не засыпает даже, отрубается, а Андрей заботливо гладит волосы и едва заметно плачет. В этот раз он должен Мишке помочь.