Будущего нет

Женская фигура, разукрашенная сотнями шрамов и синяков, гордо, но с заведомо очевидной болью глядела на себя в зеркало и пыталась сдержать мерзкие слёзы. Она сокрушена и не может объяснить себе происходящее и звенящую боль в грудине. Даже собственный голос доставляет бедняжке страшные мучения. Она ненавидит всё, что видит в отражении зеркала. Голова разрывается на части, мысли кусают друг друга и мозг, мешают найти ту самую, единственную правильную. "Машенька, ну чего ты? Опять волосики красивые свои обкромсала, так же совсем не красиво, девочке не идёт". Вспоминать больно, не хочется, непонятно. "Мама, почему я не хочу слышать этого от тебя?" "Не глупи, девочка должна быть красивой и умной, чтобы от женихов отбоя не было". Хватит, мама, пожалуйста, остановись. Тело ощущается тяжёлым и чужеродным, словно костюм, искусно созданный рукой мастера. Лучше быть без одежды, чем в этом непонятном облике. Девушка шумно выдыхает и туго перевязывает крошечную грудь бинтами – отец снова будет ругаться, а мама переучивать. Хочется исчезнуть, страшно напороться на гвоздь, забитый родительской опекой. Фигура поспешно одевается и уходит на улицу, бежит к другому дому и молнией несётся в открытую квартиру друга. Саша улыбается, но лицо делается печальным и болезненно жалостливым. Не надо, убери это, прошу. - Ну что ты, Миш? – к себе прижимает и держит, отпускать не хочет. Шурка – единственный, наверное, друг, он не осуждает, принимает, терпит. – Миша, сосредоточься на группе, мы с тобой ещё Юбилейный соберём. Нужно только с Пором разобраться. - Это всё из-за меня, так сложно из-за меня, Саш, да? – голос ломается, но слёз нет и не будет, не дождётесь. - Ты не виноват, успокойся, оставайся сегодня у меня, – его родители с улыбкой на дружбу поглядывают, свиданок ждут, а от этого тошно, плохо и душно. - Я в гараж пойду, – реп.точка с ковром и пробитым диваном. - Миха, ты совсем? Оставайся, с родителями поговорю, – Саша хороший, он заслуживает нормальных друзей, девчонку рядом, а не ходячую проблему, которую приходится невольно опекать со всех сторон. Мария по паспорту, но по сути своей просто Миха, вздрагивающий от каждого "девушка" в свою сторону и жмурящий глаза, будто это смягчит боль. - Как скажешь, – отец снова будет бушевать и злиться, кричать, даром, что шлюхой не обзывает, негоже ведь девчонке у парня дома спать просто так. Мама всегда только поджимает губы и уходит на кухню с вафельным полотенцем в руках. Страшно от подобной обыденности, Миша не позволит себя склонить, особенно, к плите и тазику. Конкретно выделить момент, когда это произошло, – нельзя, просто однажды красивые юбочки сменились на разбитые колени и кривые шорты, бантики и длинные косы – на непослушный ком волос, почти оторванный кухонными ножницами, а милый девчоночий смех и улыбочка сменились на насильное гоготание и кривой оскал. Машенька старалась быть пацаном в глазах других, но для родителей была только посмешищем. В школе к разломанному в пух и прах Мишеньке пристал Шура, который пытался подкатить, а потом стал первым хранителем тайны. Он нашёл в Горшенёве друга и ни капельки не жалел, но по-человечески ему было жалко несчастное создание, пытающееся вырвать нормальную жизнь из лап стереотипов. Миша кричал: "Мусь, отец, за что?" Саша прижимал его к себе и едва не рыдал. Стоически получилось пережить школу и поступить куда придётся. Реставрационка с распростёртыми объятиями приняли заблудшую душу и, к счастью, не постаралась придушить – хороший знак. Миша явился в первый день нарядным и красивым, спрятал самого себя глубоко и представился паспортным, чужим, именем. Он научился этому давно, когда понял, что по-другому жить не получится, нужно держаться, рвать кожу, но быть собой и не давать никому узнать подвоха. Одногруппники глумливо подначивали: спрашивали, почему такая красавица скрывает свои прелести за балахонистой рубашкой и штанами, впервые пришлось драться в одиночку и приходить домой с, кажется, сломанным ребром. Жизнерадостность оставалась Михиным началом, он носился по училищу и старался завести всевозможные знакомства, которые не перетекут в тупые вопросы. Так они с Князевым и встречаются взглядом, но Андрей говорит, что девкам не место в роке, хотя тетрадки показывает и даже оттаивает. Миша ломается, когда избегает глаголов в предложениях и местоимений в разговорах с новым другом, а общаются они часто и вместе ездят до реставрационки. "Ничего, перетерпишь", – вещает голос в голове. "Перетерплю, куда я денусь, ё-моё". Через месяц Шура приводит Поручика, который сообщает, что в группе будет и Мишу принимает, но странно всё это. Горшенёв радуется, однако, подмечая: на это ему понадобилось два года. Андрюха соглашается сходить на репу и показывает ребятам стихи с рисунками, он красиво улыбается, громко смеётся и блестит в сторону друга глазами. Миха наконец-то чувствует себя счастливым, а потом, проходя мимо туалета в училище, слышит что-то, убивающее в нём самое светлое. "Андрюх, а чё у вас группа с Машей? И как она?" "Группа – да, но я б вдул, бесспорно, девчонка классная".

***

Миха воет и носится по комнате, а Шура не знает, как его успокоить. Он хватает друга за запястья, но благоразумно отпускает, не хочет ведь больно сделать. Буйный ураган неостановим, и появился он из-за чьей-то безмозглости, в которой, однако, нельзя винить. - Мишка, успокойся, остановись, – он не слышит – глух в своей боли. - Что делать? Блять, ё-моё, что делать? Он ведь не знает, а узнает – назовёт больным извращенцем и уйдёт. - Успокойся и послушай: просто не говори ему, ладно? Если боишься, придётся себя переломить, Мих, – Шуре больно это даже предлагать, страшно видеть радость от совета в чужих глазах. Он чувствует себя последним ублюдком – не другом точно – и обнимает Горшенёва, пряча слёзы в мешках под глазами.

***

Миша рад кричать в микрофон их с Андрюхой песни и прыгать по сцене, он панк, свобода без границ, анархия ё-моё. В клубах всегда душно и спиртушно, от воздуха в кровь поступает градус, и глаза начинают по-особенному гореть. После выступления, однако, начинается самое поганое, но от этого не спрятаться, не сбежать. "Классно выступили, солист тёмненький у вас вообще ахуенно поёт, красавцы". "Спасибо, но это солистка, Машка, да, классно поёт". Андрей невольно рассказывал всем, что Миша – совсем не Миша. И обычно приходил страшный сон любого здорового человека: все начинали клеиться, не давали покоя и мерзко свистели вслед. Проспиртованные мужики следовали повсюду: в туалете, в баре, на улице, они обнимали, лапали и материли, когда Горшенёв демонстрировал свои пацанские умения в драке. Конец всегда один – несчастный оказывался на реп.точке с водкой и пивом в крови и противных взглядах, от которых отмываться только в луже – родители не пустят его домой.

***

Саша тыкает его в эти новости мордой, жестоко и честно. Миша начинает приглядываться, смотреть и видеть картину: Андрюха за ним осторожно ухаживает, кажется, всё ещё намерен вдуть. В день, когда эта мысль фиксируется в голове, и случается первая истерика. Князев галантный, сука, протягивает куртку, отдаёт последнее пиво, приглашает на свидание, видимо, совсем за слепого держит. Миха курит по пять в день и поглядывает в сторону Там-Тамовских, сидящих на героине и страшно счастливых в эти моменты. От прогулок наедине он тактично отмазывается и впервые пытается резануть по венам, а после пускает-таки по ним слабенькую дозу. Балу по-кошачьи, за шкирку, тащит его домой, они дерутся и ссорятся, грызутся страшно, но Миша вины не отрицает. Андрей говорит про армию и спрашивает дождётся ли Маша. Она, наверное, кинется красавцу на шею и поддастся поцелую, неловко прикрыв глаза, отсосёт в тот же день и раздвинет ноги. Миха дождётся, но радовать новостями не будет. Потом появилась Анфиса, красивая, интересная, настоящая. Она, словно холодное пиво в знойный день, пришла вовремя и осчастливила. Миха не хочет её отпускать, тисками держит возле себя, всё рассказывает и слёзно извиняется. Анфиска понимает, улыбается, целует бледные щёки и покупает им парные браслеты на рынке. Она обещает вечную дружбу, переезжает в Питер и, похоже, совсем не собирается его бросать. Такая вся хорошая, и Балу рад, и Мишка к ней побитой собакой ластится. С того адреса прилетают письма, подозрительно похожие на любовные, с рисунками и карикатурами. Горшенёв ненавидит себя за влюблённый взгляд на них и робкую радость. И колет новую дозу прямо на диване реп.точки. Балу кричит, плачет и гладит по бедовой голове, обещая найти любых врачей, может, даже тестостерон. За эту возможность несчастный хватается и боится отпустить. Андрей приезжает счастливым и довольным, он, видимо, ждал кучу Машкиных ёбырей. Миша обнимает, хлопает его по плечу и поджимает губы на расстроенное лицо. Они празднуют и много бухают. Андрей поглядывает прямо-таки зверем, само собой, после армии ведь вернулся. Саша заземляет и помогает не обращать внимание. Миха вздрагивает от руки на своём бедре и пугается. Страх, паника, которые он так старательно прячет, внезапно превращаются в саркастичную решимость. Князя под руку и в комнату – стальная уверенность. - Ну чё, Андрюх, как ты там говорил "я б вдул"? Вперёд, разрешаю, мне похуй уже, ё-моё, – Миша расстёгивает джинсы и смотрит в глаза, в эти ледышки, способные поколечить и даже убить. - Да? – он не верит, до коликов смешной, но приближается и помогает снять футболку, бинты его, кажется, не смущают, как и истеричность друга – градус выбил тормоза. Андрей целует в шею и мнёт грудь шершавыми ладонями. Интересно, есть ли сила способная сломить Мишку, взростившего себя фразой "мужики не ноют"? Оказывается: она существует. Горшенёв запрокидывает голову и впервые за двадцать лет рыдает, ненависть к самому себе хоронит в складках собственного дряблого тела, её сила чудовищна, непоколебима. – Ты красивая. Я люблю тебя, Маш. - Не пизди, не надо, – всё тело ломит от чего-то, слёзы не перестают, хочется исчезнуть, реально исчезнуть и не быть больше вообще. - Чего? Ты плачешь что ли? Что случилось? – очнулся резко и внезапно, но непонятно что ему сказать. - Не обращай внимание, продолжай. - Бухая что ли? – Миха срывается на смех, который совсем не в силах остановить. - Нет, хочу почувствовать в последний раз, чего ты остановился, ё-моё? Я хочу, чтобы ты помог мне пробить последнее дно, понимаешь, да? От меня больше ничего не останется, наконец-то не будет. И ты меня не любишь, Андрюх, потому что Маша не рождалась, ё-моё, она хотела появиться на свет чудесной девочкой, но я спиздил её тело. Знаю, что с таким человеком тебе не захочется быть даже близко, поэтому говорю только сейчас – я Миша, если хочешь называть меня, называй только так, понимаешь, да? Хватит ломать меня и рассказывать всем, что Маша супер классная, её нет и не было никогда, – Миха порывается схватиться за что-нибудь поострее, но заматывает грудь обратно и сбегает в темноту улиц. Пришла пора всё менять.

***

Андрей пропадает, а группа громко играет его песни. Возвращаться к конторскому безумию глупо, хоть и честно. Миша не может перестать пускать по вене, Балу перестаёт умолять. Он обнимает во время предконцертных ломок и гладит по голове, но потом действительно предлагает поменять хмурый на гормоны и притаскивает подпольный тестостерон. Проблески свободы и искреннего счастья прячут за своей густой поволокой продолжающиеся лапанья в клубах. Несчастный, вроде как, обрёл своё необходимое: даже чувак из НАИВа не против сходить за мороженым – популярность и всё такое, но чего-то упорно не хватает.

***

В этот день светит солнце и тепло на душе. Концерт заканчивается мирно, без драк, а пиво уже охладилось в небольшом ведёрке. Миха жадно пьёт и радуется щетине, гладит её, улыбается. Андрей садится на подлокотник дивана и осторожно касается плеча. - Андрюх. - Голос у тебя изменился. - Гормоны. - Я рисунки и тексты принёс, – он такой, сука, родной и любимый, что прощается в секунду и тетрадь принимается. - Никогда не рисуй меня женщиной, ё-моё, понимаешь? – Андрей берёт пиво и кивает, а на рисунках и правда всё по-другому, но также любовно. Вот теперь да, он может говорить. - Я люблю тебя, Мих.