Ошейник на волчьей шее

Слышится протяжный вой вперемешку со стуком десятков пар обуви, подкованной сталью. Табаки закрывает уши и торопится к выходу, сжимая в руках кусок ткани, который он силой и переговорами отобрал у одного из псов.  — И это у вас называется гостеприимством, Валет? — с доброй ноткой сарказма спросил Табаки, попутно отмахиваясь от очередного «раз пришел, значит оставайся», «закурить не найдется, Шакал?», «Я слышал, в Четвертую выпивку сам Птица поставляет…», «Подари-ка одну из жилеток, у тебя их вон сколько! И все на тебе», «А в карты не хочешь? В какую игру? Ну там это… Эээ… Я только Дурака знаю. На что? Не, у меня такого добра немного. Было б много я бы без всяких карт тебе отдал. Давай на интерес. Если он у тебя, после того, как ты меня на меняльном вторнике обобрал, конечно, остался.». Валет недовольно шыкнул на одного из особенно наглых зевак. Тот в свою очередь застыл с открытой пастью, но только на мгновение. Вскоре снова раздалось неразборчивое тявканье, в котором с трудом можно было разобрать осмысленную речь. А ещё говорят, что Крысы междометиями общаются. Грамотность и тех и других до сих пор остаётся вопросом для обитателей других стай. Способность контролировать себя во время обширных праздников уже под вопрос явно не ставится — где-то неподалеку звучат нелепые попытки подпевать какой-то Попсовой песне. Хотя, стоит признать, та же хореография неплохая для людей в подобном «расположении духа». Кажется, кто-то даже отплясывает подобие чечётки, стоя ногами в карточной куче, обильно облитой коньяком… Ох и достанется кому-то от картографов уже утром!  — Ты не подумай, Табаки. Они не всегда так себя ведут. Ты бы видел их когда Ральф приходит с проверкой. По рёбрышку ладони ходят, честное Бубновое! Да и всем порой отдохнуть хочется, ты-то должен понять. — начал оправдываться Валет, шмыгая носом и зачем-то обтирая и без того чистое лицо расшитым золотыми узорами фиолетовым платком.  — Как я понимаю, Ральф к вам не очень часто заглядывает.  — У вас будто не так? Касаемо культурных развлечений. — Хах, приходи посмотреть если кишка не тонка, дорогуша. Теперь Валет смахивал капли пота: — Обязательно… Как-нибудь… (Как-нибудь в следующей жизни) Шакал опустил голову, посмотрев на клетчатую рубашку на своих коленях: -… Не верится, что Волк мог так забыть свои вещи. Ещё и долго про это не вспоминать. Это ж надо! А если бы к вам, скажем, заглянул Фитиль? Одёжка — капут моментально! Мне кажется, этот наглец не подворовывал только у Фазанов. Хотя, может и у них чего-нибудь прибрал, что плохо лежало. Они, Фазаны эти — молчаливые и трусливые. Только на своих воспитателям доносят. Такая уж птичья порода… Кстати о птицах…  — Да, да, согласен! — поспешил перебить картограф.- Я, кстати, сомневаюсь, что вещи Могильного Вампира кто-то осмелится тронуть. Авось заразный. Мало ли… Ещё укусит.  — Как там концерт прошел? Не съели его с потрохами за бис?  — За бис нет. За автографы шариковой ручкой на ошейнике чуть руки не оторвали вместе с плечами. Я, честно сказать, ещё в Чумную эпоху думал, что Волк бросит эту свою гитару. А если ещё честнее, то я надеялся, что он её бросит. Настолько всё было плачевно… Он игрец хороший оказался на удивление. И игрец и игрок хороший… Этакого шулера поискать! Наши-то, из клуба Картографов даже в Козла с ним играть боятся. Такие ходы мутит, прям…- Валет широко развёл руками и вдруг осекся. — Ну… Чтобы быть мастером необязательно быть честным, но порой он очень перебарщивает… Ладно, это неважно. Передавай пламенный «привет» своим от меня. В особенности Куз… Сфинксу.  — Обязательно. Погоди, мы разве уже прощаемся? — Ээ, да. Сам понимаешь, время позднее. — Погоди, что ты только что сказал? — Я говорю, что вре… — Валет вдруг хлопнул себя по губам. Если до этого пот с него лил как накрапывающий дождь то сейчас явно пошел ливень. Табаки побледнел. Валет покраснел. Потом Табаки покраснел. Валет же стал как мел. Грозная пауза зацепилась за люстру Псарни и повисла над их головами. Завывания под шлягеры заметно приутихли, а незамысловатая чечётка и вовсе прекратилась. " Опять в дураках остался. Да что ты будешь делать! Надо в другой раз вместо хомяков и несчастных голубей наколдовать себе память чуть лучше, чем у рыбы и язык покороче. С такой болтливостью можно банально не дожить до гастролей.» — подумал бывший Фокусник, напуганный резко наступившим молчанием. Валет и Шакал стояли бы так целую вечность, если бы не раздались глухие шаги в коридоре. Кто-то пробирался к ним, и звук становится всё отчётливее. Двоица как по команде обернулась в попытках разглядеть фигуру, окружённую сумраком коридора получше. (Его участок, находящийся возле Шестой был освещен хуже всего. Когда-то здесь светили очень яркие лампы, но несговорчивые псы повышибали их из рогаток спустя неделю после вкручивания. Причина была известна только узкому кругу: Вожак не смог найти выключатель, а желтоватое освещение якобы очень нервировало чуткий собачий глаз. Пришлось пойти на радикальные меры во имя здорового сна всех будочников.) Шедший был низкого роста и двигался медленно. Можно было подумать, что это Слепой решил устроить себе ночной забег по всем этажам, но Вожак Четвертой был гораздо проворнее в темноте. Конечно, ведь темнота — это единственное, что он видит и днём и ночью. Тем временем, фигура постепенно подходила ближе, так, что уже можно было различить торчащие пряди волос и угловатое лицо. А вот теперь можно было видеть и зелёные, подобные своей яркостью первым весенним листьям, глаза; широкий зрачок, застывший в каком-то нейтральном положении и поблёскивающий как утренняя роса в траве, в окаймлении тёмных густых ресниц. Кривые, удлиненные руки напоминали собой корявые ветки, да и сам ночной гость был как одно невысокое деревце. Спокойное и степенное. Ни одна мышца на его лице не шевелилась, а в тусклых лучах светильника в Псарне выглядело как огромное скопище морщин. Очевидно, стрессовых. Будто многочисленные следы на коре дерева, они от лба до подбородка пробороздили лицо юноши превратив его в старика-карлика. (Пометочка от автора: я знаю, что у него не зелёные глаза. Сугубый хэдканон, не заостряйте внимания)  — Ой, кого я вижу-у! Какие людиии! — игриво протянул Табаки. Обитатели Шестой дружно вздрогнули, услышав пронзительный высокий голос Шакала.  — Что ты здесь делаешь? — удивился Валет, обрадованный закрытием «ВреМенНой» темы.  — Так, гуляю…- покачал головой Горбач. — Тебе не кажется, что за рубашкой можно было стакаться и побыстрее? — он с каким-то осуждением глянул на Табаки. Шакал возмущённо воскликнул: — Можно было! Можно было, если бы я никогда раньше не бывал в Шестой и у меня здесь не было знакомых! Ты разве не знаешь, какой дурной тон отказываться от угощений и общения после долгой разлуки?!  — Э-эй, Таб, мы виделись на той неделе…- возразил Валет.  — Видишь? Даже Валет может подтвердить, как давно это было! А уж я-то натура более утонченная, чувственная, не могу так с ходу пережить невыносимое расставание! — Это ты невыносимый. — Уж Я-то? Тебе ли об этом говорить, мастер Блэк Джека, раздев… — Д-д-да забудь ты уже об этом! Что было, то прошло. Горбач слегка стукнул Шакала флейтой по плечу: — Македонский уже заждался тебя. И Волк тоже. — Почём знаешь? Ты за всеми сегодня хвостом ходишь? Или подслушивал?  — Не говори об этом, как о страшной тайне. Тебя и твою возню, аптекарь, слышала вся Четвертая. А мимо Волка и Мака я буквально только что прошёл. Табаки шумно выдохнул и с невероятно разочарованным лицом, давя на жалость всеми силами, долго пожимал руку картографу на прощание. Настолько долго, что за это время можно было на прощание поцеловать по три раза в лоб каждого в Псарне. Не хватит места, чтобы расписать все драматичные " Надеюсь, мы ещё встретимся, мой дорогой друг!», так что не будем на этом останавливаться, хорошо? В любом случае, после окончания этой театральной процесии, Горбач катил Табаки вниз по лестнице, затем — за угол, потом — мимо Третьей и остановил коляску возле широкого окна, прямо в центре стены Большого Коридора. Окно, как и всё, до чего только могли дойти руки Домовцев было беспросветно исписано, искрашено, измазано, забрызгано, замалёвано, побито и потрескано. Подонник давно проломился под чьим-то весом — а ведь говорили всякие разные Акулы и Паучихи, чтобы не облокачивались на него, не ложились и не садились. Горбач, игнорируя все эти просьбы, оппёрся своей гнутой спиной, уткнувшись затылком в холодную оконную раму. Его влажные глаза изредка слезились в проникающем через стекло свете уличных фонарей. Древолаз выглядел расслабленным, но в его движениях были заметны следы скрытого волнения. Порой он ударял носком ботинка о колесо коляски, заставляя Табака дёрнуться; порой его губы, из которых было редкостью слышать развернутые речи, слегка подрагивали; порой его брови, выцветшие от солнца, беспокойно сходились на переносице. Шакал только притворялся невосприимчивым к подобным вещам. Ему думалось, что только так он может быть уверен в том, что общее паникёрство не перейдет на него, но в этот момент даже Хранитель Времени потерялся во времени, потерянном в бессмысленном тревожном молчании. Чем это вызвано?  — Ишь, заждались они. — фыркнул Табаки, дабы разбавить атмосферу.- Давно должны были быть тут. Может, заблудились?  — Нет. Они скоро будут. — коротко отвечал Горбач, скользя закорузлыми пальцами по трещинам.  — Значит, встретил на улице? Или, может, в уборной? Горбач открыл рот, но промолчал, отводя взгляд. Табаки не унимался: — Я раньше не видел, чтобы ты шлялся где не попадя на ночь глядя. Ты ж у нас солнышко любишь, теплолюбивое растение…и собачек.  — Ты прав. Стены на меня давят, а звёзды смотрят зловеще… Мне захотелось сопроводить тебя. Ты такой, можешь и упасть где-нибудь по пути. Фонарик-то разрядился. Шакал не слушал. Он злился от того, что ему буквально наврали о его опоздании. Мысленно, Табаки всё ещё был окружён завываниями и шелестом карт. Горбач больше не сказал ничего. В его голове творилось что-то невообразимое и тайное. Он сам не мог понять, отчего не хочет говорить об этом, но что-то подсказывало ему, что это есть правильное решение. По крайней мере, пока. Вскоре, из-за поровота вынырнули два силуэта: если быть точнее, то один ловко вынырнул, а другой постепенно выплывал из мрака, продолжая барахтаться в напольных плитах. «Быстрее, Мак.» — подгонял первый второго. Горбач мигом вышел из прострации и, оглядываясь, едва не свернул себе шею. Табаки тем временем показательно изображал безразличие:  — Ну что, вернулись, гуляки?  — Вернулись. — бросил Волк, остановившись в тени и незаметно преградив дорогу Македонскому выставленной вперёд ногой.- Как там Валет поживает?  — В добром здравии, поверь. Подойди, забери рубашку, я ж не зря катался. Волк странно смутился, почти что даже испугался, встав как вкопанный на месте. --------------------- " Чёрт… Не могу пошевелиться. Всё тело разом онемело… Не этот ли веснушчатый гадёныш насылает на меня своё Проклятие? " Волк, скрипя до боли сжатыми зубами, посмотрел на Чудотворца. Он стоял совсем близко, отрешённо глядя в пол. " В глаза мне смотри! Я же чую, что ты собираешься сделать!» Теперь до боли в ладонях были сжаты и кулаки. Нужно, конечно, держаться настороже, но не до такой степени. В первую очередь, не подавать виду. «Если послать Чудотворца взять этот триста лет никому не сдавшийся кусок ткани, Табаки может заметить изорванный свитер. Пойду сам — заметит огромный синяк на подбородке. Эта дрянь ещё и болит, будто огнём обожгло… Если прямо сейчас ломануться в тот же Крысятник (он всего ближе), перекрыть чем-нибудь это проклятое клеймо, а Македонского заставить переодеться там же… Да, и можно сказать, что что-то забыл там, но Шакал опять может увязаться следом дабы проведать ещё и Рыжего. Чего тут думать? Он так и сделает. Если я скажу Шакалу, чтобы он отдал рубашку, когда мы доберёмся до Стайной, то он может что-то заподозрить. К тому же, с ним стоит ещё кто-то из наших… Погоди-ка, это же Горбач! Что и этот урод здесь забыл?! Пялится на меня как на не пойми кого! Может ли быть такое, что он подслушивал наш с Чудотворцем разговор? Табаки тоже обычно ведёт себя совсем не так. Какая-то грубость с голосе. Или…? Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! Македонский, несмотря на душевые терзания не смог сдержать улыбки. Ему доставляла удовольствие мысль, что Волк боится, думает, как ему поступить, пугается того, что кто-то может раскрыть его планы на Слепого, ещё хуже — донести об этом Сфинску. Волк боится, что Фараон в нем разочаруется окончательно. Он чувствует животный страх и тревогу — прямо как его мученик. От таких же совершенно обыденных ситуаций. Вот оно, то самое чувство, которое их объединяет, пусть они испытывают его по-разному и по противоположным причинам. Македонский понимал, что уже через пару часов будет корить себя за эту минутную радость, но не мог остановить своё невинное злорадство. Это то, что Чудотворец впервые почувствовал только после своего отпора. Жалкое, глупое злорадство. Только и всего. " Мы стоим по дальним углам, но в одной Клетке. Так кто же первым не выдержит заключения?»  — Эй, чего встали? — крикнул Хранитель Времени.  — Не слышат, кажется. Хотя только что, вроде, слышали. Я подойду. — ответил Горбач с необычной для себя резвостью направившись к цели, по пути подобрав с колен Табаки рубашку. Волку захотелось отойти на шаг назад. И Македонскому тоже. Горбач приблизился к ним и вплотную подошёл к Красному Дракону, наступив на выставленную ногу Волка:  — Ты хоть бы смотрел, куда идёшь, Горбач.  — Извини. Глаза к темноте не привыкли. Я только что из Четвертой вышел в это Царство Ни-Зги. А тут ещё Табаки.- шепнул древолаз. «Брешешь. " — подумал Волк, прислушиваясь к тому, как Горбач тячется руками о стены. — " И брешешь бездарно.» Его снова охватил приступ раздражения. Сразу вспомнился Слепой, разгуливающий впотьмах, изучающий худыми пальцами эти же стены. Горбач осторожно дотронулся шеи Македонского. Тот моментально отпрянул. Древолаз в следующую секунду ухватился за свитер и прошёлся рукой по разошедшимся швам:  — Фух, чуть не упал… — искренне выдохнул он, продолжая держаться за Македонского. — …Вовремя же ты тут. А твой свитер сильно прохудился. Где же ты так успел? " Тц, Актёр нашелся. " — давясь от злости подумал Волк. Он чувствовал на себе пристальный взгляд зелёных глаз. Совсем таких, как у Сфинкса. Стоит только какой-нибудь из названных «шавок» и «гадёнышей» проболтаться, и бывший Кузнечик испепелит бывшего Вампира заживо одним лишь этим осуждающим взглядом.  — Да и сам думаю. Как же он так умудрился? Гуляли рядом с Домом на улице, фонари горят, а Ч… А этот чудак как налетит на корягу. Стоял потом распутывал.- Волка самого тошнило от своей глупой лжи. Да такое даже ложью назвать можно было с натяжкой. " Ну ничего, с этим фруктом будет проще, чем со Слепым разобраться. Поиграем. " — успокоил он себя, но семена опасности уже начинали давать первые всходы.  — Я, кажется, спросил у Мака, что случилось. — перебил Горбач, копошась в нитках от свитера. Он даже не надеялся, что Македонский станет что-то говорить, тем более, сейчас. Красный Дракон и без того едва дышит. " Ну ничего, Волчок, ты уже пойман. Поболтаем.» — пронеслось в голове Горбача. Македонский, от страха ничего не понимая, снова впал в оцепенение, слушая каждый шорох.  — Мак, тебе стало лучше после лекарства Табаки? — продолжал древолаз. «Издевается» — Волк уже был на пределе.  — Ему стало лучше от свежего воздуха.  — Что-то не заметно. Но, пойми наконец, Волк, я опять задал вопрос не тебе. Собеседники давно перешли на чуть слышный шёпот.  — И давно ты стал настолько заботливым к ближним?  — Так же давно, как ты взял Мака под свою «опеку». Так. Спокойно. Срываться нельзя раньше времени. Ни в коем случае. " Ждёшь, пока можно будет нанести удар?» " Ждёшь, пока можно будет устроить контратаку?» " Ждёте, пока можно будет и дальше меня шантажировать? Нет уж, больше я не куплюсь на такие дешёвые трюки. Волк пытался задобрить меня также, заступался перед домовскими задирами и выручал. А что теперь?» — Македонский откинул руку Горбача. — " Никого я больше не стану пускать в храм своей души. Дед, Волк, Горбач — всё одно.»  — Получается, ты и банку Маку не отдал?  — Не отдал. Я же сказал, что ему она бы все равно не понадобилась.  — Тогда верни её. Она ещё понадобится Табаки. Ноги Волка стали ватными. Показалось, что нож, подставленный к его горлу резко вонзили, разрезав кадык, порвав связки, обрызгав пол мерзкой кровью. Волк провел ладонью по своей одежде. Пятно вина всё ещё не высохло. Вот же она, эта мерзкая кровь… Чернота поплыла перед глазами. Даже эта чернота была в зелёную крапинку, в ушах послышалось стрекотание тысяч цикад. Нет, не цикад…это были Кузнечики. Нет, вовсе не тысяч. Миллионов. Они окружили его, эти маленькие, ничтожные насекомые окружили величавого зверя, превратив в отвратную дворняжку. Волк на пару мгновений сделался абсолютно слепым. Увидел мир глазами вожака. Дрожь охватила тело. Он едва сдержался, чтобы не закричать и не забиться в истерике. Ведь даже если Волк захочет подойти к зеркалу, дабы увидеть белое бельмо своих глаз, он будет видеть только пронзительную черноту. И заплачет. Заревёт. Упадет на колени, но не увидит ободранных ног, деревянного пола и осколков стекла… Точно, осколков! Он вспомнил, как тогда, схватив Македонского, наклонился, и банка с лекарством упала на каменные плиты. Она не разбилась, но Волк в порыве ярости, отходя на шаг, не заметил, как раздавил её вдребезги! А потом благополучно забыл об этом.  — Я… Я когда Македонского распутывал неудачно наклонился и оно выпало. Сам не заметил, как наступил.  — Так и думал. Ты сам не замечал, как громко хрустит твоя подошва? Надо вытащить стекло.Ты, наверное, так отчаянно спасал Мака, что ещё и не заметил, как упал сам и разбил подбородок о камень? Руки Волка затряслись.  — Эх, пропащие гуляки… Ну ничего, пойдем-те, опять Табаки ждать заставляем. — проговорил Горбач, разворачиваясь на месте. --------------- Сигаретный дым сплошным туманом окутывал одну из кабинок. Сфинкс и Слепой курили молча. И долго. Битый кафель зеркальной поверхностью отражал их снизу вверх. С этим он справлялся лучше мутного зеркала. По Могильно-чистым стенам, сложенным из таких же небольших плиток, изредка проскакивал желто-красный расплывчатый огонек, он плакал осыпающимся табаком. Хотя то, что пихают в сигареты, принесенные Летунами из Наружности, едва можно назвать даже подобием табака. Из настенного крана мерно капала вода. Как сильно не старайся его закрутить полностью, она всё равно будет капать. Очень приевшийся и надоевший звук. Но даже в этой капле видны очертания чего-то. Как минимум, торчащего локтя Слепого. Вся уборная была огромной зеркальной плоскостью, как если бы бирки на шее Крысы внезапно стали в пять раз больше и их число увеличилось. По этим урывкам реальных предметов собирается цельная картина, но нужно постараться, чтобы уловить каждое движение. За это Сфинксу и полюбилось такое место. Слепому, видимо, тоже. Если второму за то, что, по словам состайников, " здесь не на что смотреть и не за что уцепиться взглядом», то первому — за возможность вернуть хоть какой-то отколотый кусок души Кузнечика. Эта душа уже давно рассыпалась частями по всему дому, по каждому его закоулку. Здесь пазл частично собирается. В некоторой степени, ещё благодаря немому присутствию Слепого. Дух Вожака Четвертой тоже время от времени пытается собраться воедино, но для него, видимо, не существует понятия перемен. Эта стабильность и надёжность сначала, при первом знакомстве, когда Сфинкс был ещё Кузнечиком, показалась ему скудностью характера, бесконечной скукой и занудностью. Но было ли это так? В любом случае, Слепой навсегда останется в памяти как однорукого мальчишки, так и лысого верзилы. Что бы ни случилось. Сколько бы времени не прошло. Был ещё один человек. Вернее даже, не человек, а мифическое существо. Потустроненнее, настолько странное, что кажется самым нормальным. Вампир. Быть точнее, Вампир-Рыцарь. Необыкновенный, резвый, быстрый, переменчивый в настроении, если Слепой был гладью озера, он — потоком реки, которая способна нести за собой вслед всё, что попадётся ей на пути. Река унесла и хрупкого котенка с недавно установленным ручным протезом, но не потому, что он был слабый и не смог противостоять мощному течению. Нет. Он растворился в воде добровольно, разошелся кругами во всех стороны от себя. Как давно это было? Не с тех ли самых пор, как появился запрет на упоминание времени и взросления, стало трудно осознавать подобные вещи?  — Сфинкс. — произнес Слепой, вдыхая очередную клубу дыма лягушачьим ртом. Его волосы впитывали этот туман и он становился похож в такие немногословные моменты на Седого. Вот о чём подумал бывший Кузнечик прежде, чем услышал своё нынешнее имя. Воспоминания захлестнули с головой. Слепой одним словом помог в них не захлебнуться.  — …Что? — неловко среагировал Сфинкс.  — Ты веришь, что Дом когда-нибудь сможет жить спокойно? " О чём он?» — осознание пришло к Сфинксу не сразу, хоть от его прихода в путанице мыслей стало только хуже разобраться:  — Не знаю. Вернее, нет. Никогда. Пока есть вожаки, есть и те, кого они будут не устраивать. Пока есть Короли, есть и льстивые придворные. Пока есть первозданная природа, будут и люди, которые затопчут цветы сапогами и искалечат все деревья, пока их совсем не останется. Слепой потушил сигарету о край раковины:  — Ты прав… Я давно хотел поговорить с тобой кое о чём.  — Я знаю, что ты скажешь. Но помощь нужна не тебе. Такой как ты выстоит перед любыми ураганами…  — Скажи, ты ведь доверял Волку с самого начала?  — Я доверяю ему от начала и до конца, но не могу отрицать, что он жуткий лжец.  — Ложь во благо? Это противоречие, ведь так оно называется? Ты сейчас сказал глупость, Сфинкс.  — Я знаю…  — Я не говорил тебе выбирать между двумя сторонами. Я сам разберусь со своими недоброжелателями. Ты не обязан занимать какую-то из сторон. Но и я не стану жертвовать своим выбором, выбором, от которого зависит будущее Стаи, ради личной привязанности. Никогда. Ты дорог мне, как никто другой, но дружба детства — слишком маленькая цена в сравнении с ценой общего благополучия.  — Не спорю. Если ты не заставишь меня сделать выбор, заставит кто-то другой. Мне не уйти от этой развилки…  — Я всегда иду прямо. Кстати, а это правда, что у Волка есть несколько прядей белых волос?  — Правда. Иногда они даже закрывают глаза.  — Правда, что гипс заменяет ему одежду?  — Почти. Могильная эпоха прошла. За ней и Чумная. Сейчас это просто сросшийся с телом аксессуар. Не более. Он вечно торопится заглянуть наперед, но прошлое оставляет на нем следы.  — Я его в этом понимаю… Что ж, Сфинкс, посмотрим, как далеко нас заведет эта игра? Сфинкс хотел напоследок сказать, что всегда будет за Слепого, но передумал: опять скажет эмоциональную глупость. Может, даже неправдивую. Как тогда. Стоит ли обманывать себя, пытаясь довериться Волку снова? Однозначно, нет, но сомнения и прожитые дни снова встают комом в горле. Пока Сфинкс — связующее звено, такие как он не могут оправдать собой своих же ожиданий. В конце концов, придется сделать выбор. ____…  — «Хей, станешь моим оруженосцем?» Клянусь кодексом рыцарской чести, твоя жизнь станет невозможно увлекательной и полной веселья!» Кузнечик сидит на холодном матрасе, поджав ноги, невольно улыбаясь новому знакомому торчащими передними зубами. -» Твой протез так ярко сияет! Настоящие латы! Кузнечик смотрит на свою новую «руку». До этого момента она вызывала у него только необъяснимый стыд. Сейчас он неумело поднял её вверх, изображая защиту щитом от грозного противника.  — " Ты благородный? Однорукий мальчик не понял вопроса, для него он прозвучал как набор звуков, но робко ответил:  — Да.  — " Ты честный?» Почти  — Да.  — " Ты смелый и готов биться за правду?» Кузнечик задумался. Когда он последний раз бился за правду? Вроде, месяц назад, когда был смелым. В тот день, когда отважно отнял яблоко у Спортсмена, чтобы отдать его Слепому. Спортсмен нечестно выпросил его. Выпросил тумаками.  — …Да  — «Тогда обещаешь всегда стоять со мной плечом к плечу перед лицом опасности?»  — Обещаю! .....