Двери, закрытые настежь

Он ведет себя, как человек, окруженный стаей собак — отшатывается и жмется спиной к стене так, чтобы мы все были у него в поле зрения. Смотрит то на меня, то на Кира, который, не замечая ничего странного, делает пару шагов вперед, опускает на пол объемные пакеты и, широко улыбнувшись, протягивает руку: — Кирилл. За его спиной, не рассчитавший силу и громко хлопнувший дверью Тай любопытно вытягивает шею. — А я Таислав. Можно Тай. Здоров, Олежище. Мы тут мимо проезжали и решили в гости зайти. А еще мы с Кириллом на сто баксов поспорили: вышвырнешь ты его или нет. К испугу на лице Никиты примешивается легкая оторопь. Я и сам поначалу слегка теряюсь от бестактности, которая обычно Таю не свойственна, а потом понимаю. — Это они про кота, Никит. — Конечно, про кота, — округляет глаза Тай. А Никита, вздрогнув и будто придя в себя, тянется к руке Кирилла. — З-здрасьте… — Ну так, где кошак-то? А воду для креветок поставили? А ты чего в куртке, уходишь куда-то? Жду, что на тарабарщину Тая Никита сам ответит, но тот только головой вертит, а потом смотрит на меня так, будто это я должен ответить — уходит он или нет. — Идите, — киваю этим двоим в сторону кухни, потому что никакого ответа у меня пока нет, — кот в гостиной, похоже, когти об диван точит, шуганите заодно. Воды нет, зато есть пустая кастрюля. Мы сейчас. Кир напоследок через плечо оглядывается, я в ответ коротко морщу нос: да ничего, мол, иди-иди, потом объясню. Если, конечно, сам пойму. — Ты их испугался, что ли? Да брось, Кирилл дядька серьезный, но не страшный, Тай почти ровесник твой — нормальные они оба. Чего ты? — Ты сказал… — мельком исподлобья смотрит и поджимает губы, а я пытаюсь вспомнить, что же я такого сказал-то, что он решил, что нужно бежать. Вроде, сказал, что они придут и все. Так же? Так. Он спросил — зачем, а я… — Ты из-за этого уйти решил? Из-за шутки этой дурацкой? Про оргию? Выдыхает тяжело и, опустив глаза, принимается теребить молнию на куртке. Теперь ему не страшно. Теперь ему, кажется, стыдно. Мне почему-то тоже. Не сильно, но… — Так, слушай. Я не хотел тебя напугать. Мне просто в голову не пришло, что ты можешь подумать… черт, да серьезно? Да они на самом деле просто в гости заехали. С тобой и с котом познакомиться. С Киром мы с детства дружим, с Таем они… вместе они, короче. Пара. Ничего, кроме ужина, у нас здесь не планируется. — Жду, что хоть буркнет что-то в ответ. Достаточно жду, а он только бегунок туда-сюда дергает: вжи-и-ик, вжик, вжи-и-ик. А там на кухне эти двое ждут. А я тут его зачем-то едва ли не уговариваю. А оно мне по большому счету вообще не надо. А если и надо, то не сильно. — Ладно. Давай так. Я тебя не прогоняю и предлагаю тебе к нам присоединиться. Будет китайская еда. Оргии не будет. Ни сейчас, ни потом. В моем доме тебя никогда никто и пальцем не тронет. Дальше сам решай. Если что — мы там. Или: вот дверь. Здесь не заперто. Развожу руками, предлагая ему уточнить непонятные для него нюансы, и когда понимаю, что уточнений не будет, сам себе киваю и с чистой совестью оставляю его в одиночестве. Останется — хорошо, нет — значит, нет, пусть идет. У нас в подъезде лифт тормозной, пока вниз опустится — я уже успею по ступенькам… Задеваю дверной косяк и, тихо, но от души матюкнувшись, под удивленным взглядом Кирилла потираю плечо, радуясь, что вырвавшееся ругательство можно списать на ушиб и не пояснять, что у меня в голове только что пронеслось что-то пиздец какое странное. Не собирался же я с ним на самом деле в догонялки играть, так ведь? — Это сейчас что было? — Где? — Там, в коридоре, — в полголоса шипит Кирилл, и Тай тоже вопросительно приподнимает брови, — когда мы вошли. Олег, ау! Боевая стойка! Профессиональная. — Да брось. Он просто стоял… так. — Так «стоят» готовясь к драке. Причем стоят те, кто драться умеет. Да ты же сам видел! Не ври, что не заметил — не поверю. — Тихо, — одергиваю, поднимая указательный палец вверх и весь обращаюсь в слух. Нет, я, конечно, по подъезду за ним гоняться все-таки не буду, но… ага, шуршит чем-то. Хорошо. — Кир, у нас тут с ним вышло, м-м, недопонимание. Я его напугал. — И чем же ты его так напугал, что он на меня с порога бросаться собрался? — Пошутил неудачно про ваш приезд. Сказал, что у нас оргия планируется, а он, кажется, решил, что мы и правда… ну, понимаешь? — Интересные шутки. Но это все равно не повод вот так… Тай, занятый выкладыванием еды из коробок на тарелки, отвлекается, чтобы засунуть в рот ложку непонятного салата и, почавкав, поливает его соусом. Пробует еще раз, уже с набитым ртом выдает: — Не, ну а что плохого в оргии? Оргия — это хорошо. Кот участвовать будет? Кирилл, ты как? Нет? Ладно, кота вычеркиваем. — С придушенным смехом уклоняется от летящей в него со стороны Кирилла фисташки и тут же замолкает, уставившись на появившегося в дверях кухни Никиту. Остался, значит. Остался и притащился сюда следом за нами, а теперь, судя по тому, как неловко переминается с ноги на ногу, не знает, что говорить и что делать. Тай реагирует первым: сует ему в руки пару тарелок, попутно поясняя, что еду нужно перетащить в гостиную, и уходит вместе с ним. Уже приглушенно слышу, как он рассказывает Никите, что кота они с Кириллом так и не обнаружили, зато в коридоре он заметил, что в один из моих ботинков — нассано. — …Это он у вас часто так? Осмысливаю услышанное, с глухим раздражением вспоминая, сколько эти ботинки стоили, но быстро переключаюсь на куда более важные вопросы. — Кирилл, я тебя прошу: без допросов, без наездов и вообще… не лезь к нему, ладно? Кривится недовольно, подчеркнуто сосредоточенно изучая стикер с составом на одной из коробок, потом поднимает глаза и, также сосредоточенно поизучав меня, пожимает плечами: — Ладно. *** Свое обещание, Кирилл выполняет мастерски: когда мы, закончив с перетаскиваем еды, все вместе рассаживаемся у низкого кофейного столика, они с Таем ведут себя так, будто в моей гостиной собралась привычная компания, где все друг друга сто лет знают. Вопросов Никите не задают, в разговор втянуть не пытаются, но при этом не делают вид, что его здесь нет. Непринужденно все как-то выходит. Вроде, и общаемся между собой, но периодически то Тай, то Кирилл вносят какие-то мелкие уточнения — для него. Чтобы понятно было, о чем речь. Из последних новостей у них — ремонт в ванной, который они черт знает зачем стихийно затеяли неделю назад, сойдясь во мнении, что черный цвет — это очень изысканно, а вот их терракотово-бежевый — нет. Кирилл из природного упрямства все еще настаивает, что получилось хорошо. Тай только кисло улыбается, кивает мне: — Приезжай, это надо видеть. Можешь даже опробовать: ты же никогда ванну в склепе не принимал? Я как раз подыскиваю мыльницу в виде урны для праха и искусственную паутину, чтобы по углам натянуть, вообще огонь будет. — А потом, спохватившись, поясняет Никите, указывая поочередно на себя и Кирилла. — Мы живем вместе. В смысле не просто в одной квартире, а… ну, вместе. — Он знает, я сказал. Никита, кивнув, опасливо смотрит то на меня, то на этих двоих — как будто я ему чужой секрет выдал. Пф-ф. Конечно. Можно подумать, сам бы не догадался. Прямо интересно становится, часто он видит настолько близких друзей, что они периодически друг друга за коленки лапают и уже дважды поменялись палочками для еды, потому что никто не старался запомнить, где чьи лежат. С моими вот что-то не перепутали. С Никитиными, кстати, тоже, но вот это уже не вопрос внимательности — Никита их просто так и не распечатал. Повертел в пальцах, отложил в сторону и сходил на кухню за вилкой. Порозовел слегка, когда вернулся за стол, а я с трудом подавил желание фыркнуть и хотел прямо сказать, что у нас тут не светский ужин, и даже если он руками начнет есть, в обморок никто не грохнется, — но не стал, решив, что заострять на этом внимание не стоит, чтобы не смущать еще больше. Он и так явно чувствует себя не в своей тарелке, хотя никто к нему не лезет, и самый страшный вопрос, который задал ему Кирилл это: «Тебе налить?» От алкоголя Никита ожидаемо отказался и сел в сторонку со стаканом сока в руках. Нервничает и, скорее всего, хотел бы свалить отсюда и отсидеться в комнате, в которой ночует, но встать и уйти не решается. Вместо этого только ерзает, неосознанно с каждым разом все ближе подвигаясь ко мне. И спокойнее ему становится, только когда между нами остается расстояние не больше ладони. Хорошо, что Кирилл предложил на полу разместиться — со стулом Никите эти манипуляции осуществить было бы куда сложнее. А так вон — приполз потихоньку и, вроде, успокоился. Улыбается даже, слушая Тая, который в продолжении беседы решил поделиться историей их с Кириллом знакомства. Хорошая, кстати, история, мне нравится — возможно, потому что я в ней принимал самое непосредственное участие, и теперь при любом удобном случае, могу взять и потыкать этих двоих палкой — «а вот если бы не я…» Никита эту историю с улыбкой слушает, гладит кошака, который притащился из недр квартиры и, проигнорировав гостей, устроился на его коленях. Чешет его за ухом, пока тот тарахтеть не начинает, и уточняет, обращаясь к Кириллу: — Подожди, то есть ты бросил дротик в карту мира, попал в другой край света, купил билет и полетел? — Нет, конечно, у меня же с головой все нормально. Я бросил дротик, попал в другой край света и через минуту про это забыл. А билет мне Олег купил. Киваю, подтверждая слова Кирилла, и с любопытством жду, что же эти двое ответят, если Никита спросит, как они встретились: свернут тему, не желая вдаваться в подробности или честно расскажут, как Кирилл, взрослый успешный и во всех планах серьезный мужик, подцепил Тая на панели в азиатской стране, провел с ним чуть больше суток и по возвращении в Москву в тот же вечер понесся назад. Я думал, ему солнце башку напекло, потом думал, вот пройдет пара недель, спадет флер отпускной романтики — и все закончится, а потом, видя, как эти двое друг на друга смотрят и как прикасаются, понял, что не закончится уже никогда. В двух словах такое, конечно, не рассказать, но Никита и не спрашивает, только хмыкает тихо и ненадолго зависает, обдумывая услышанное. — Мы, кстати, потом этот трюк пробовали с Олегом провернуть, — жизнерадостно сообщает Тай. — Для статистики: судьба-не судьба, сработает-не сработает. Раз пять уже пытались. Но он попадает исключительно в океаны и категорически отказывается водить шашни с дельфинами. Короче, мы пришли к выводу, что такое постоянство — это, возможно, не просто так, а как раз-таки знак свыше: ему никуда не надо, ему надо дома сидеть и ждать, пока само придет. И смотри же — пришло. Никита, дернувшись, резко вскидывает на него глаза. Я и сам от удивления едва стакан не роняю. А вот Кирилл невозмутимо кивает, соглашаясь: — Кот — это, конечно, не совсем то, чего мы ждали. Но все-таки лучше дельфина… И кот начинает урчать в два раза громче, потому что Никита, который, кажется, готов провалиться сквозь землю, гладить его начинает в два раза усерднее. Спустя еще полчаса трепа ни о чем и несколько стопок виски, Тай объявляет, что у него открылось второе дыхание, сна ни в одном глазу, и он требует продолжения банкета. Немедленно. В каком-нибудь клубе. Заранее знаю, что бесполезно-понеслась-неостановимо, но все же напоминаю, что не пятница, и некоторым завтра на работу, а Тай, воодушевленный согласным кивком Кирилла, уже бодро тычет пальцем в экран мобильника и сообщает, что такси будет у подъезда через пятнадцать минут. — Как раз пока успеем убрать тут. — Не надо, — тихо отзывается Никита, — езжайте, я сам… — Ты не поедешь что ли? — Нет. Мне на занятия завтра. И я не очень люблю такие места. Люди и слишком шумно, и я не танцую, и вообще… Сбивается и на меня смотрит так, будто я должен каждое его слово подтвердить и твердо всем заявить, что он точно остается дома. Один. Убирать за всеми бардак. А я все в толк не возьму, как в его восемнадцать вечер наедине с котом может быть предпочтительнее ночного клуба. У меня в его возрасте такое бывало только в одном случае: когда с деньгами был совсем голяк, а веселиться за счет Кирилла в черт знает какой раз становилось неловко. — Мы сейчас, две минуты, — предусмотрительно поднимаю руку, пока из Тая не полился поток аргументов, а Никите киваю на дверь, пойдем, мол, надо. Увожу его за собой в коридор и тихо, так, чтобы в гостиной слышно не было, спрашиваю: — Ты из-за денег? Это вообще не проблема, я заплачу. Чего ты здесь один сидеть будешь? Поехали с нами. Мнется, разглядывая стену у меня за плечом, потом фыркает и дергает пальцами свою футболку: — В этом? Вряд ли меня пустят. Об этом я не подумал. А он прав. Шмотки на нем мои, домашние, не по размеру, и ничего из того, что у меня есть, по размеру не будет. Его спортивные штаны и толстовка, в которых он нашелся в подъезде, тоже не особо подходят, а уж в сочетании с убитыми кедами… нас, конечно, пропустят. Достаточно будет сказать охране, что пацан со мной, и пропустят. Только ему при этом, наверное, будет неприятно — это раз. И два — он на самом деле не похож на любителя ночных клубов. Не представляется он скачущим в полупьяной шумной толпе. Тихий и какой-то… домашний что ли. — Ладно, давай в другой раз. Сейчас этих спроважу и… — Ты что, тоже останешься? — с удивлением и будто с надеждой спрашивает, а я и не знаю, в какой момент решил, что да — останусь. Как-то муторно становится от мысли, что я сейчас переоденусь и мы все дружно развлекаться отправимся, а он здесь останется один, чувствуя насколько не вписался в компанию парней, не обремененных финансовыми проблемами. — Я на самом деле устал сегодня до зеленых чертей перед глазами и спать хочу. Пойдем попрощаемся, и пусть валят. Правду, в общем-то, говорю, и уже поворачиваюсь, чтобы вернуться в гостиную, но не успеваю. Мальчишка быстрым неуловимым жестом тянется ко мне и, неловко мазнув ладонью по моим ребрам, хватается за футболку. Стискивает в пальцах, удерживая на месте, а я абсолютно не понимаю, что происходит. — Ты чего? — Сейчас. Я просто сказать тебе хочу. Рядом совсем стоит, близко настолько, что еще один шаг — и расстояния между нами не останется. Он тоже понимает, смущается и виновато голову опускает, но пальцы так и не разжимает. Дышит неровно, прикусывает губу, решаясь и, наконец, говорит тихо-тихо, едва ли не шепотом: — Ты очень хороший человек. И мне почему-то от его шепота не по себе становится. Здесь свет приглушен и в этом полумраке его голос, вибрирующий хриплыми простуженными нотами, пробирает по позвоночнику до мурашек. Он всегда так разговаривает, а я просто не замечал? С таким голосом ему нужно в какой-нибудь студии работать — аудио книги начитывать. Ну, или в сексе по телефону… Мысль настолько внезапная, неуместная и гадкая, что невольно поеживаюсь, а Никита, приняв этот жест на свой счет, тут же отдергивает руку. — Прости… Тай с Кириллом уходят, предварительно взяв с нас торжественное обещание, что уж в следующую-то пятницу — обязательно. Я соглашаюсь, потому что не вижу повода отказываться, Никита, как мне кажется, — лишь бы отвязались. Кирилл, одеваясь, ловит мой взгляд и едва уловимо пожимает плечами, но я-то понимаю, что сказать хочет: ладно, мол, ты был прав, пацан, вроде тихий и адекватный. Вернувшись в гостиную, застаю интересную картину: грязная посуда составлена в аккуратную стопку на краю стола, мусор частично убран в пакет, а Никита сидит на полу, сложив ноги по-турецки и, зажав в пальцах палочки, смотрит на них так, будто пытается заставить двигаться силой мысли. — Не умеешь? — Неа, — качает головой, откладывает палочки в сторону и, недолго подумав, нерешительно просит: — Научишь? И мне, конечно, завтра на работу, а на часах уже немножко за полночь, но с другой стороны и обучение не то чтобы требует длительных временных затрат. Усаживаюсь рядом с ним и распечатываю еще один комплект. — Смотри. Вот эту просто зажимаешь, эта — двигается. Кисть расслабь и… нет, нижняя должна на безымянном лежать. Так, да. А верхняя — вот как ты ручку держишь при письме, так и держи. Теперь попробуй что-нибудь взять. Пробует подцепить имбирь и тут же роняет его вместе с одной из палочек. Цокает недовольно и пробует еще раз. И еще. И все попытки заканчиваются одинаково, а я все слежу за его рукой и не могу понять, что не так и почему оно все раз за разом падает. Правильно же держит и делает все правильно, и получается у него почти, а потом в последний момент — только раз, будто ему пальцы судорогой свело, и все снова на столе. — Наверно, просто руки из задницы, — усмехается, но как-то невесело. И выглядит настолько разочарованным, что сразу хочется по плечу хлопнуть и заверить, что и без этого бесценного навыка можно неплохо жить. Снова пробует и снова роняет, и все-таки не выдерживаю: подхожу так, чтобы оказаться позади него и, склонившись, перехватываю за кисть. Складываю его непослушные и в то же время безвольные пальцы так, как надо, захватываю его ладонь в свою и вместе с ним тянусь к тарелке. — Та-а-ак, берем, зажимаем, поднимаем. Отпускаем. Еще раз берем, зажимаем, поднимаем… Теперь вот хорошо все, теперь получается, только вот Никита теперь не дышит. И я бы решил, что опять его напугал, только вот он вместо того, чтобы высвободиться, плотнее прижимает свою ладонь к моей. И это оказывается настолько странным, что тоже замираю, а потом, отпустив его, отступаю на несколько шагов назад. Чего это я удумал за руки-то его хватать? Учитывая степень его зашуганности, это определенно лишнее. Переполошится опять, занервничает, а я совершенно не готов второй раз за вечер слушать его «выпустите меня отсюда» и чувствовать себя при этом непонятно кем. — Так, ладно. Давай порядок здесь наводить и расходиться, у меня уже глаза слипаются.

***

Просыпаюсь от противного скулящего звука и, еще полностью не очухавшись, прижимаю ладонь ко лбу и глазам. Только не снова. Только не кот. Вонь, перчатки, дерьмо на ковре. Его же до конца только сегодня Никита отчистил. Никита... Остатки сна как рукой снимает. Не орут так коты, даже если им яйца дверью прищемить. По комнате проношусь, не разбирая дороги и первое, что приходит в голову — он поесть захотел и на кухне кипятком обварился. Или палец себе спросонья оттяпал. Или еще что-то, но определенно страшное. Такое, где без скорой помощи или, если повезет, самостоятельной поездки в «травму» не обойтись — не орут так без пиздец какой серьезной причины. Будучи уверен в правильном направлении, сначала на кухню тыкаюсь, тут же слышу очередной придушенный крик и наконец понимаю, что звук идет из гостевой комнаты. Уже поменяв направление, соображаю, что со светом будет удобнее, и, распахивая дверь в его комнату, одновременно щелкаю по включателю в коридоре. И теряюсь на пару секунд, потому что ожидал увидеть его стоящим посреди этой комнаты или несущимся мне навстречу, но никак не лежащим на кровати со сбитым в ноги одеялом и дергающимся так, будто через него электричество пропускают. — Никит, ты чего? Бормочет что-то, быстрое и неразборчивое настолько, что ни единого слова вычленить не могу, перекатывает голову по подушке и ногой дрыгает, пытаясь не то отбиться, не то убежать. А я смотрю и у меня в башке всего два простых факта. Первый — он голый. То есть, вообще, совсем без ничего. Второй — он спит. И если на первый мне наплевать, то со вторым надо что-то делать. Черт знает, что он там видит, в этом своем сне, но снятся ему явно не радужные единороги, гадящие бабочками. — Эй… Никита! За плечо потрясти пробую, осторожно и мягко, чтобы еще больше не перепугать, и получаю в ответ еще один всхлип, и чувство такое, будто его ужас через прикосновение перетекает в меня. Я никогда в жизни не видел людей, которых так плотно затянуло в кошмар: у него там совершенно жуткое что-то происходит, и он, хоть и дергается всем телом, никак не может из этой жути выбраться. Снова зову по имени и теперь уже сильнее трясу, двумя руками взявшись за плечи и упираясь коленом в матрас. Ладони обжигает влажным жаром — он раскаленный как печка и мокрый весь. Он почти дугой выгибается и, крупно вздрогнув, наконец-то открывает глаза. В полутьме и не видно-то ничего толком, но я без того уверен, что не сфокусировался еще, не понял, где он находится и с кем, и первое, что сделает — отбиваться начнет. Напрягаюсь даже, готовясь отскочить в сторону, если попробует зарядить коленом в живот, или перехватить за руку, если решит ударить в лицо, а он только глубокий жадный вдох делает и обмякает в руках тряпичной куклой. Давится воздухом, откинув голову на подушку, перехватывает меня за запястья и смотрит широко распахнутыми перепуганными глазами. — Тебе кошмар приснился. Сон просто, Никит. Это не по-настоящему. Я Олег, помнишь? Ты в гостях у меня. И все хорошо, да? Молчит, внимательно вслушиваясь в мои слова, и постепенно все больше расслабляется, но хватку так и не ослабляет, а я почему-то не могу заставить себя отстраниться и убрать руки из-под его сильных пальцев. Я почему-то не успеваю правильно среагировать, когда резко вперед подается и обеими руками крепко обхватывает за шею. Быть может, эффект неожиданности, быть может, поза вот эта неудобная с упором коленом в мягкий матрас, но не сопротивляюсь ни когда виснет на мне, ни когда снова откидывается назад, падая на кровать и утягивая за собой. На себя. Сверху. Всем телом. И ладони его теперь на спине, и теперь он уже не просто держит, а обнимает. И я это понимаю, но почему-то нихрена не делаю. На меня что-то вроде сонного паралича накатывает: все видишь, слышишь и понимаешь, только пошевелиться не можешь. Вот и я не могу. Меня накрыло и затянуло. Темнота эта, его сорванное частое дыхание, твердые мышцы и горячая испарина на обнаженной коже. Не ждал такого, и как тут реагировать непонятно: он перепуганный до смерти, сейчас очухается, продышится и отпустит. Сам. Поэтому и не сопротивляюсь, только упираюсь локтем в его подушку, перенося часть веса на руку. Не сопротивляюсь и уж точно не жду такой подлянки от собственного тела. Я и понять-то толком ничего не успеваю. Я же его просто разбудил, а он спросонья просто вцепился, теперь он должен прийти в себя и отпустить. Но… нет. Он, пытаясь прижаться крепче и перехватить поудобнее, ведет ладонью вдоль позвоночника от поясницы до самой шеи и зарывается пальцами в волосы на затылке, жмется ближе и, не рассчитав, угождает влажными приоткрытыми губами в ямку под ухом. Выдох. Горячий и громкий. Выдох, и тут же жмурюсь, не понимая, чем это меня только что так шарахнуло по всему телу, что пульс вдвое ускорился и кожу стянуло мурашками. С запозданием замечаю, что рефлекторно сжал простыню в кулаке, да так, что она под пальцами захрустела. Еще один его вдох, и я отшатываюсь, едва ли не отшвыривая его от себя и чудом не навернувшись с кровати. Ерзаю, отодвигаюсь подальше, на край, к сбитому одеялу у него в ногах и на автомате первое, что делаю, тяну его за край, подавая Никите, чтобы прикрылся. И вовсе здесь теперь темно не кажется. Теперь, когда глаза привыкли, отлично все видно: волосы встрепанные и лихорадочно блестящие глаза. И кожа. Гладкая и блестящая от испарины. Когда снятся кошмары, повышается температура и усиливается потоотделение. Когда к тебе прижимается чужое раскаленное мокрое тело, окатывает отвращением. Так ведь? Так. Вот так оно все — просто. Неожиданно и противно — вот как мне было. Поэтому и шарахнуло. Поэтому и обожгло. Поэтому и… — Извини. — Никита нарушает затянувшееся молчание первым. Садится медленно, прикрывается одеялом по пояс и подтягивает колени к груди. — Черт, извини, пожалуйста. Мне просто снится иногда всякое. Разбудил тебя, да? И вцепился еще. Я не специально. Таким виноватым и расстроенным выглядит, что тут же стыдно становится: не надо было его вот так отпихивать. Грубо вышло, очень, и он заметил. Он же не соображал ничего спросонья, а я… вот теперь я раздумываю, когда у меня такая брезгливость успела развиться. Ее еще пару дней назад не было, точно знаю, потому что на последней тренировке на ринге отрабатывал захваты с незнакомым здоровым мужиком, который мало того, что потел, так еще и вонял как свинья. И ничего же, вроде. Норм мне было, не особо приятно, но мурашками от отвращения не окатывало и сердце с ритма не сбивалось, и лютого желания отшвырнуть или сбежать не было. А тут… — Ничего. Это ничего, правда. Бывает. Получше тебе? — Да, — отвечает коротко и спокойно, застывает неподвижно и в полутьме кажется каким-то полуреальным. Пара коротких влажных прядок ко лбу прилипла. Мокрый, ключицы блестят. Румянец во всю щеку, яркий такой, пятнами. Облизывает губы. Смотрит. А точно именно противно было? Выдыхаю через нос, тормознув эту мысль в зачаточном состоянии, и отвожу глаза. Да ну нахер. — Пить хочешь? — Да. То есть, нет. Я сам могу… — Подожди. Я сейчас. По пути на кухню на полном серьезе раздумываю, не зарулить ли к себе, чтобы хоть футболку на себя натянуть и раздражаюсь еще сильнее. Он же пацан. У него все такое же, как у меня, так зачем, а? Что он там не видел? Ловлю себя на том, что так и застыл со стаканом в руке, глядя прямо перед собой, и тут же трясу головой. Это потому что спросонья все, когда мир нечетким и расплывчатым кажется. И потому что не ждал. Ну не ждал я, что меня вот так среди ночи обнимут и отпускать не будут. Вот и повело. И его тоже — с перепугу. Сейчас воды попьет, посидит пару минут, полегчает. — На. Держи. В той же позе сидит, обхватив колени руками. Только теперь еще и лбом в них уперся. Съежился весь, сжался в комок и это какой-то ненормальщиной отдает. Свет от бра вырисовывает на спине упругие сильные мышцы, подчеркивает разворот плеч, и оказывается, вовсе он не такой тощий, каким в одежде казался. Скорее, тонкий и жилистый, сложенный хорошо, по-мужски, с правильными выпуклостями и впадинами, только вот поза эта… как птенец, вывалившийся из гнезда, напуганный и беззащитный, несмотря на таящуюся в его теле силу. Контраст настолько своеобразный, что снова зависаю и стою, пялясь на него, пока он жадно и шумно пьет. — Спасибо. — Да не за что. Часто у тебя так? — Нет, — отворачивается, пристраивая пустой стакан на тумбочку, поправляет сползшее от движения одеяло, — не часто, но бывает. Терпеть это не могу, сначала во сне страшно, а потом просыпаешься и не можешь вспомнить, что там было, но страшно все равно. И не отпускает долго. Киваю, вроде как понимающе, а на самом деле просто не знаю, что сказать. Мне никогда не снились кошмары, а такое как у него, когда трясти нужно, чтобы вернуть в реальность, я вообще только в кино видел. Спросить бы, что снится, но он же только что сказал, что сам не помнит. Ладно… — Заснуть сможешь? Угукает утвердительно, и я уже рот открываю, чтобы посоветовать оставить включенным ночник, как вдруг вскидывает на меня глаза и заполошно просит: — Не уходи. Посиди со мной, пожалуйста. Недолго совсем, мне минут десять нужно, и я в норме буду, просто сейчас… не хочу один. У него на последних словах голос срывается так отчетливо, что я почти уверен — разревется, если хоть шаг в сторону сделаю. Разревется и только хуже все станет, потому что тогда придется попытаться его успокоить и придется до него дотронуться. Руку положить на макушку или на плечо, а я не хочу. Он смотрит и ждет, и вряд ли вообще задумывается, как странно оно все вышло, вряд ли даже запомнил, как вцепился в меня, и мы оказались в горизонтальном положении. Это только мне все в голову какая-то херня лезет. Кошусь на стоящее у окна кресло, раздумывая, не подтянуть ли его поближе, но тут же отбрасываю эту идею: не сидеть же теперь над его постелью так, будто он тяжело больной. Поэтому просто опускаюсь на пол, опираясь спиной на кровать и слегка запрокидывая голову. Усмехаюсь, глядя в дверной проем: — Кот пришел. Пришел, курлыкнул с порога что-то вопросительное и свалил тут же, взмахнув пушистым хвостом. А тишина только плотнее стала. Густой и давящей. Он, наверное, тоже не знает, что сказать. И еще ему, наверное, неловко, и от побудки этой ночной, и от собственной просьбы одного не оставлять. Пялюсь в потолок, — что ж так тихо-то, — и неожиданно для самого себя спрашиваю: — Хочешь, сказку почитаю? — Чего? — переспрашивает недоверчиво и от удивления даже на локте приподнимается, не вижу, но чувствую, как за спиной матрас прогибается. — Сказку, блин. Если будем разговаривать, ты не сможешь уснуть. Говорить в режиме монолога я не люблю. В тишине стремно. А у меня в телефоне сказки есть. — Зачем тебе сказки в телефоне? — Для племянницы. Сестра недавно просила с ней посидеть и спать ее уложить. Знаешь, как я готовился? Как к войне, — усмехаюсь, вспоминая свои ожидания и реальность, в которой Маня, вдоволь набесившись вечером, просто упала на подушку и вырубилась раньше, чем я успел озвучить список имеющихся книг. Щелкаю блокировку и открываю первое, что попадается под руку. Без разницы же, да? Главное, чтобы не в тишине. Он сейчас успокоится, расслабится, а я пойду к себе с чувством морального удовлетворения и выполненного долга. — Короче, слушай… — Подожди. Ты там будешь сидеть? — А где? — Неудобно же. Я подвинуться могу. Поворачиваюсь к нему с интересом, убеждаясь в серьезности предложения, и он тут же демонстративно отодвигается к стенке, освобождая место. А я почему-то сразу вспоминаю, что на нем под одеялом ничего нет, а я по-прежнему в одних трусах, а в комнате полумрак, и, разумеется, ничего такого в этом нет, но… — Мне и здесь отлично. Слушай. Утыкаюсь в экран, начиная читать ровным, размеренным голосом и кажется, непременно собьюсь, несмотря на свои отлично отработанные на совещаниях навыки ораторского искусства. Голос ровный, а мне вот ни разу не ровно. Странно мне. Он, я, ночь. Два дня знакомы, а я зачем-то совершаю подвиг, на который, уверен был, способен только ради Маньки, с которой родная кровь и все такое. Мне нихера не ровно и я нихера не вникаю в то, что читаю, просто механически выдаю слова и ловлю каждую деталь: вот он повернулся на бок и подтянул ноги, теперь его колено рядом с моим затылком. От одеяла теплом тянет. От него — теплом. А на шее до сих пор осталось фантомное ощущение его губ. Это тоже противно было. И мне сейчас должно хотеться уйти побыстрее. Мне и хочется. Добросовестно прочитываю пару страниц и замолкаю, прислушиваясь к его дыханию. Спи, Никит. Я, блять, тебя очень прошу: спи ты уже быстрее. Что-то не так, что-то неправильно, и об этом думать мне тоже не хочется. Проговариваю еще пару строчек уже полушепотом и тихонько поворачиваюсь к нему, чтобы убедиться, что наконец-то вырубился, но вместо этого натыкаюсь на широко открытые глаза и немигающий взгляд. И черт знает, что в этом взгляде такого, что я замираю и отвернуться от него не могу. — Я думал, ты спишь уже. — Нет. Почему? — Что почему? — Почему именно эта книга? Шепотом спрашивает, и в полутьме этот шепот кажется каким-то агрессивным и едва не зловещим. Смаргиваю, сжимая погасший телефон в руке, и пытаюсь понять суть вопроса. — А что с ней не так? Вроде, хорошая. — Хорошая, да. Мне просто интересно, почему из всех возможных вариантов, ты решил почитать мне сказку о мертвом мальчике. У него голос меняется, теперь совсем иначе звучит: хлестко и с дрожью, с отчаянием. И вот чего в нем точно нет, так это сонливости. Наоборот, он, похоже, неслабо взбодрился. И я почему-то вместе с ним — тоже. И если сейчас диалог продолжить, то остатки сна как рукой снимет, а мне на работу утром, да и вообще… Поднимаюсь на ноги, показывая тем самым, что дискуссии не будет, но все же не удерживаюсь: — Это же Питер Пэн. С чего он вдруг мертвый? Спрашиваю, и стараюсь вспомнить, что там дальше в этой книге было. Читал же в детстве и, вроде, нравилось даже. Читал, но воспринимал всю эту историю как веселое приключение. Ночные полеты, феи, пираты, потерянная тень. Мальчик, который не растет. Тогда ничего не смущало и не вызывало вопросов, сейчас против воли хмурюсь: а ведь правда интересно — какого хрена он не растет-то? И страна еще эта их, как ее там? Неверлэнд? Я эту историю лет двадцать не вспоминал и уж точно не думал, что буду вот так ее анализировать под чужим лихорадочно горящим взглядом. Который сейчас отчего-то обвиняющим кажется. И голос его тоже, когда приподнимает брови и спрашивает: — Ну? Вспомнил? Жутковатая книга, да? — Он не мертвый. Он просто… потерянный. Застрявший в собственном выдуманном мире. В своей же фантазии. Но не мертвый. — Он летает, — теперь уже спокойнее отвечает и даже улыбается вроде. Не то чтобы искренне или доброжелательно, скорее уж снисходительно, но улыбка в интонации проскальзывает. Чего вообще завелся-то? Книга и книга, детская сказка. А он всполошился так, будто я ему после ночного кошмара страшилки почитать решил, еще больше все усугубив, и теперь должен виноватым себя почувствовать. — Он летает, не потому что мертвый, а потому что в его случае это — необходимость. Он же в чужие дома попадает через окна, если он не будет летать, как он туда попадет? — Для этого двери есть. — Есть. Но для того, чтобы зайти через двери, нужно, чтобы эти двери для тебя кто-то открыл. В идеале, чтобы за этими дверьми тебя кто-то ждал. У него не тот случай. Развожу руками, предоставляя возможность ответить. Принять или опровергнуть. Закончить или продолжить. Лучше бы, конечно, закончить, потому что… да, бляха, о чем мы вообще говорим? Что за ночной сюр? И на кой хер я в этом бреде участвую? — Спокойной ночи, Никит. Я пойду. В ответ продолжает молчать, но пока пересекаю комнату, так и чувствую его взгляд в спину, излишне внимательный и настороженный. Не шевелится, замер, приподнявшись на локте и, кажется, даже не дышит, и только когда уже до порога дохожу, тихо бросает вслед: — Спокойной. Угукаю на автомате и, уже, закрывая за собой дверь, понимаю, что нужно кое-что добавить. — Я завтра, то есть, уже сегодня, вечером поздно буду. Ключи не забудь.