The Children's Rebellion || Детское Восстание

***

То, что я делаю сейчас,

неизмеримо лучше всего, что я когда-либо делал;

я счастлив обрести покой, которого не знал в жизни. - Чарльз Диккенс, «Повесть о двух городах».

***

Позже, когда медики вышли, и в палате остались только Техно и Томми, Дрим и Дриста заглянули к ним. Дриста уставилась на Техно, но как только он поднял голову, девушка быстро отвела взгляд в сторону, смущенно уставившись в пол. «Техно», - кивнул головой Дрим, прислонившись к стене. «Рад видеть, что ты пришел в себя». «Рад видеть, что моя пуля не попала тебе в сердце». «Ну, ты всегда умел промахиваться». Техно издал надменный смешок. «Кажется, я припоминаю одну дуэль…» Дрим поднял руки в притворном поражении. «Ладно-ладно. Боже. Не нужно каждый раз припоминать мне это». «Я буду припоминать тебе это до самой твоей смерти, Дрим». «Приятно знать», - сказал Дрим, проводя рукой по светлым волосам. «Рад, что ты тоже в порядке, Томми. Хорошая работа по укрощению зверя». «Это несправедливо», - проворчал Техно, но, в отличие от инспектора, тон Дрима был дразнящим и дружелюбным - и, в общем-то, Техно ничуть не злился. Розоволосый мужчина взглянул на Дристу, которая все еще смотрела себе под ноги. «Хороший выстрел, дитя». «А...что?» - пролепетала Дриста, резко подняв голову. Наблюдая за сестрой и братом, Томми мысленно отметил их сходство - те же ярко-зеленые глаза, в которых мерцали опасность и тайна; те же светлые волосы, те же складки в уголках губ, означавшие столь необходимый смех. «Я стреляла в тебя». «После того, как я застрелил твоего брата», - заметил Техно, протягивая руку к тому месту, где когда-то лежали повязки на его груди. «Это было трудное решение». Дрим утешительно положил руку на плечо Дристы, и молодая девушка взглянула на своего брата. «И правильное». «Но ты наш товарищ», - сказала Дриста, и в глазах блеснули непролитые слезы. «И я выстрелила в тебя. Я могла убить тебя». «И имела бы на это полное право», - сказал Техно с гордым выражением. «Насколько тебе было известно из того, что ты увидела - я был предателем. Я застрелил твоего брата. Прошу прощения за это, кстати». Дрим слегка кивнул головой, безмолвно принимая извинения. «Хотя, все же, я рад, что ты не попала в голову». «Я не могла», - призналась Дриста. «Моя практика, подготовка - все во мне кричало, чтобы я выстрелила тебе в голову, но я… я не могла». Томми заметил, как дрожали ее руки, сжатые в кулаки. «Ты правда мог предать нас, но я все равно не могла убить тебя». «И поэтому ты молодец», - сказал Дрим, с гордостью глядя на свою младшую сестру. «Хороший выстрел». «Это была скорее реакция», - пробормотала Дриста. «Чем что-либо еще». «Чертовски хорошая реакция», - сказал Техно. «Спасибо, что остановила меня, прежде чем я действительно кого-то убил». «Нет проблем», - сказала Дриста, наконец улыбнувшись. «Спасибо, Техно. Честно говоря, я боялась, что ты на меня будешь злиться». «За самооборону? Никогда».

***

Позже ночью, за полночь, Томми вытащил скрипку Снифф - его скрипку, как напомнила мелькнувшая мысль в голове, от которой он быстро отмахнулся - и положил инструмент на свои простыни. Еще позже, после того, как он оглядел свою комнату в поисках доказательств, что он существует - на то, что принадлежит ему: на книгу о Перси Джексоне, лежавшей открытой на одной из полок, с раздавленным цветком аллиума между страницами; на совместные фотографии с его друзьями, один из которых был мертв; на фотокарточки Пурпуда, присланные из Погтопии, - ужасного качества - с запечатленными на них Глупцом, Грияном и Алиссой - а также Ранбу, чье имя пополнило список погибших, - он попытался сыграть на скрипке своими неуклюжими пальцами, неспособными нормально двигаться. И когда он отложил ее, не сумев правильно исполнить ни одной мелодии, Томми опустил голову на свои руки, задаваясь вопросом о том, был бы ли он способен снова играть, будь у него протез. Понк был доктором - даже с одной рукой; может быть, он снова смог бы играть на своей скрипке. Хрома украл у него много чего. Но он не сможет украсть у него любовь к музыке. Томми поднялся и, с мыслями о решении, застрявшими в его голове, вышел за дверь, прихватив с собой свой датапад. Дверь запищала, как только он вышел за порог - и он знал, что это должно было отправить уведомление буквально всем на корабле - но не похоже было, что он собирался сделать что-то плохое, когда направился по тускло освещенным коридорам в комнату отдыха, где стояли два клавишных инструмента. Один из них был старше его самого - старинный рояль, вроде того, на котором играл Туббо, казалось, миллионы лет назад, на конкурсе талантов, о результатах которого он до сих пор не знал; а другой - его собственный, который подарили ему Лани и Дриста на его семнадцатилетие. Боже, казалось, это было вечность назад. Он только-только воссоединился с Пурпудом и Ранбу, едва подружился с Дристой, Туббо и Лани, даже не подозревая, кем для него станут Фил, Техно и Уилбур. В комнате было темно и тихо, когда Томми вошел внутрь с датападом в руке. Он знал, что за ним, вероятно, наблюдали - возможно, Клементина. Он включил свет левой рукой, немного поборовшись, пока не сдался и в итоге и не нажал кнопку безымянным пальцем. Томми грузно сел за пианино, поставив датапад на нотную подставку. Своей правой рукой он нажал клавиши, слегка вздрогнув от громкости нот. Его левая рука зависла над клавишами, и Томми сделал глубокий вдох, прежде чем опустил пальцы, используя свое запястье, вместо мышц кисти. Это в какой-то степени сработало, хотя вместо одной ноты, которую он хотел нажать, ему попались две; Фа и Соль - его большой и указательный пальцы соединили ноты во что-то не совсем гармоничное, и Томми, стиснув зубы, сосредоточился на правильном наклоне левой руки. У него не получалось использовать первые два пальца для нажатия клавиш, но к счастью, он мог работать со средним. Это была простая детская песенка - он играл медленно, размеренно и не совсем правильно: с застывшими пальцами, которые слегка забыли о том, как играть, и еще тремя, которые не двигались должным образом. Песенке его научил отец, когда он был достаточно маленьким, чтобы сидеть у него на коленях, трепетно наблюдая, как руки отца, обвивавшие его плечи, заставляли музыку звучать из-под белых и черных клавиш. Прошли годы с тех пор, как он играл - по-настоящему играл, если это вообще можно было считать за игру. Каждая пропущенная нота была как нож по сердцу: он вздрогнул, когда в очередной раз сыграл Соль и Фа одновременно, хотя должна была быть только Фа, но его глупый палец не сработал правильно. Мелодия, которую он играл, состояла из восьми нот - три на правой руке и пять на левой - он с легкостью мог ее исполнять, когда ему было лет восемь или около того, но не получалось сейчас, поскольку спустя время он лишился навыка, как и его пальцы - поэтому он пропускал ноты, возвращался назад, ругаясь себе под нос, когда его рука соскальзывала. Дверь позади него открылась, и Томми оглянулся через плечо, обнаружив там фигуру Туббо, что прислонилась к дверному проему, с копной шоколадно-каштановых волос - единственным признаком того, что это был именно он. Это вполне могла быть и Лани, но девушка спала и не имела привычки вставать в это волшебное ночное время. И хотя обычно она носила свои фирменные "космические пучки", сейчас бы ее волосы были свободны, поскольку девушка распускала их прямо перед сном, снова завязывая их утром, после того как просыпалась перед началом своей смены. Так что это определенно был Туббо, если только на корабле не было кого-то еще такого же роста и с таким же цветом волос. Туббо, выдающийся пианист, наблюдал за тем, как он в свои семнадцать лет, не мог справиться с дурацкой колыбельной. Туббо, муж Ранбу. Ранбу, которого он подвел. Немного фальшивые ноты исчезли с последним рывком, когда Томми опустил свои руки на колени. Он слегка приподнял голову, уставившись на выкрашенную в синий цвет стену, покрытую небольшими трещинками - блин, эта комната выглядела почти такой же старой, как сам Филза МанКрафт. «Что такое?» И Туббо ответил - его голос разнесся по пустой комнате, полный нерешительно скрытой печали. «Ты снова играешь на пианино». Это был не вопрос - скорее наблюдение. «Я не могу играть на скрипке», - сухо заметил он, перебрасывая ногу через сиденье пианино, садясь так, будто теперь он был в седле, свесив ноги с каждой стороны. Томми поднял левую руку, помахав ею в воздухе - во всяком случае, так сильно, как только мог, учитывая, что она была частично парализована и все такое. «И я хотел немного помузицировать. Но, похоже, Хрома отнял у меня и это, наряду со всем остальным». Он понимал, как горько звучали его слова - и возможно, он должен был радоваться тому, что был жив, - но ему было ужасно досадно думать о том, как много Хрома забрал из его жизни, включая теперь и его любовь к музыке. Томми услышал вздох, а затем слегка вздрогнул, когда чье-то тепло прижалось к его спине, позвоночник Туббо согнулся позади него, хотя Шалкер был намного ниже, и его макушка ударилась Томми в шею. «Я думаю, у тебя неплохо получается», - предположил мальчик, прислонив голову к Томми. «Для того, кто давно не играл и заработал физическое увечье». Томми фыркнул, и Туббо ткнул его локтем в ребра. «Эй! Это правда. Ты один из самых сильных людей, которых я знаю». «Ну и бред», - тут же отозвался Томми. «Ты не можешь называть бредом мое мнение». «Твое мнение - отстой. И брехня. Ты брехня». Томми услышал еще один вздох и закрыл глаза в ожидании слов мальчика, молясь чтобы он не услышал в ответ злые обвинения, хотя он правда верил, что Туббо давно отпустил свой гнев - или, по крайней мере, гнев на своих друзей. «Как ты это делаешь?» «Что?» - он моргнул. «Играю на пианино в полторы руки? Мне нужно просто наклонять…» «Нет», - бросил Туббо, фактически перебив его. Хоть Шалкер и не мог видеть его лица, Томми приподнял бровь. «Жить. Когда люди - люди, которых ты любишь, - покинули твою жизнь». «Спасибо, Туббо», - буркнул он, на самом деле без капли гнева. «Спасибо за соль на рану». «Я не это имел в виду!» «О, я уверен, ты имел в виду что-то вроде "Эй, ты, тот чувак, который потерял четырех лучших друзей, своих родителей и тетю, а также еще одного друга, которого завел в школе, - как ты это делаешь?" Уверен, ты имел в виду именно это». «Честно говоря, это звучит хуже, когда ты так произносишь». «Ты именно так это и произнес». «Я не так выразился!» Томми потер лицо, когда Туббо замолчал. «Это тяжело», - признался он. «Невероятно тяжело. Люди, которые несут чушь вроде "пока ты помнишь и любишь - они будут рядом с тобой", - придурки, которые никогда никого не теряли». Он выдохнул. «Горе от потери кого-то... безмерно. Всегда так будет. Это невозможно выразить словами. Невозможно прокричать об этом Вселенной. Невозможно выплакать все, чтобы пережить их смерть. Но ты все равно это делаешь, потому что лучше так, чем никак вообще». «Становится ли лучше?» - прошептал Туббо. «Нет», - сказал Томми, и Туббо издал тихий сдавленный звук. «Лучше не становится. Но становится легче. Ты учишься справляться с дырой в своем сердце». «Я никогда не думал, что горе так может быть похоже на страх», - пробормотал Туббо. «Думаю, в каком-то смысле так оно и есть», - задумчиво сказал Томми. «Боишься потерять того, кого любишь». Он толкнул Туббо. «Даже если уже потерял. Мы так боимся, страшимся того, что однажды их не станет - что ты проснешься и пойдешь завтракать, а их уже никогда не будет, даже если все взаправду. Ложишься спать и молишься, чтобы последние несколько дней - недель или даже лет - были сном». Томми провел рукой по волосам, зацепившись за узел. «Иногда мне хочется, чтобы мне снова было девять, и я проснулся, а Паффи и Сэм были рядом, прямо рядом со мной, как и должно было быть». «Но тогда ты бы нас никогда не встретил», - мягко возразил Туббо. «Я знаю», - сказал он. «Но такова жизнь, я прав? Если бы я очутился на корабле HMS Fran и снова увидел бы своих отца и тетю, я бы никогда не встретил вас. Может быть, вы были бы плодом моего воображения, или я никогда не узнал бы про вас, ведь мой отец брал долгосрочные миссии. Но я также никогда бы не встретил Хрому. Я никогда бы не потерял свою первую семью. Я никогда бы не увидел, как все остальные Авианы гибнут во взрыве - кроме Рэй и Саккуно, я имею в виду. Я никогда бы не становился лидером. Я никогда бы не возглавлял восстание. Я не стал бы тем, кем являюсь сейчас». «Но тогда бы у тебя не было бы километров порванных нервов, как сейчас», - закончил Туббо. «Очень мило», - фыркнул он. «Но да. Я так много потерял и так много приобрел. Конечно, это друг друга не компенсирует. Жизнь устроена не так. На самом деле, плохое сильно перевешивает хорошее. Ты можешь получить тысячу похвал и все равно быть сокрушенным одним грубым комментарием. Вот как это работает. Так что все...» Томми глубоко вздохнул. «...издевательства над ребенком, эмоциональные манипуляции, пытки, геноцид, похищения, голод, опыты, мысли о самоубийстве и смерть моих друзей перевешивают то, что я встретил всех на Л’Мэнбурге, что я нашел других Авианов - Саккуно и Вальки-Рэй; что Фил усыновил меня, и то, что, черт возьми, я хоть немного, но посещал Академию и встретил там людей, которых я никогда не забуду». Томми хмыкнул. «Такое ощущение, будто я постоянно нахожусь в режиме выживания». Туббо на мгновение замолчал, а потом шмыгнул носом, и Томми понял, что он, похоже, плакал. «Я скучаю по Ранбу», - пробормотал Шалкер. «Трудно обедать без него». Томми припомнил, что и на Бенеции у Ранбу были небольшие проблемы с этим. А также каким прилипчивым был Туббо. «Раньше вы ведь делились обедом, верно? Друг с другом?» «Ага», - вздохнул Туббо, и ткань зашевелилась, когда мальчик подтянул колени к груди. «Думаю, я привык ко вкусу эндерианской кухни». Томми слегка поперхнулся воздухом. «Я бы никогда не смог». После чего он улыбнулся. «Полагаю, именно поэтому он был твоим лучшим другом. А может, потому, что он обо мне даже не вспоминал». Туббо фыркнул и прикрыл рот рукой. «Могу ли я над этим посмеяться?» «Разве Ранбу, где бы он ни был, не хотел бы этого для нас?» - мягко заметил Томми, поворачиваясь на стуле, чтобы посмотреть Туббо в глаза, глядевших на него печальным взглядом. «Я бы этого хотел, был бы я мертв». «Ага», - сказал Туббо, слегка кашлянув. «Не могу поверить, что его больше нет». Томми кивнул и прижал Туббо ближе к своей груди. Мальчик издал сдавленный всхлип, когда его голова ударилась о грудь блондина, и Томми откинул подбородок назад, пытаясь не дать слезам упасть. Это не особо помогло; соленые капли стекали по его щекам, разбиваясь о пушистые каштановые волосы Шалкера. «Ты увидишь его снова». «Ты так думаешь?» - выдохнул Туббо ему в грудь. «Ну, Авианы в это верят», - сказал Томми. «То немногое, что осталось от нашей религии». «А ты в это веришь?» - с любопытством спросил Туббо. Томми улыбнулся. «Да», - сказал он решительно. «Да. Мы еще увидим их. Ранбу. Грияна. Алиссу. Глупца. Снифф. Сэма. Паффи. Клару». «Моих родителей», - слегка всхлипнул Туббо. «Знаешь, я думал, что не буду скучать по ним, потому что они не уделяли мне особого внимания, ведь я не собирался становиться каким-то врачом - не в обиду Лани, конечно, - но теперь… теперь, я ужасно скучаю. Думал, я вырос из этого». «Они твои родители», - сказал Томми. «Неважно, что они сделали, ты будешь скучать по ним - или, во всяком случае, по той версии, которой они могли бы быть». «Они не были так уж ужасны», - сказал Туббо. «Их просто… не было. Они не били меня или что-то в этом роде». «Это не значит, что они были хорошими родителями», - тихо заметил Томми. «Это просто еще одна крайность. Не то и не другое - это целая шкала. Можно обижаться на своих родителей, при этом необязательно их ненавидеть». «Но они мои родители». «Не имеет значения», - сказал Томми. «Ты ничего им не должен только потому, что они твои родители. Ты не обязан их любить или испытывать привязанность к ним - они должны заслужить это. Слова и эмоции так просто не появляются… Конечно, иногда они вырываются - от злости или печали из-за чего-то другого…». Туббо коротко вздохнул. «Но это нормально, потому что люди, которые тебя любят, понимают, что ты не имел в виду ничего такого, даже если не стоило этого говорить». «Прости», - всхлипнул Туббо. «Прости, прости, прости меня…» «Все в порядке», - тихо сказал он, а потом закрыл глаза и позволил слезам течь, прокладывая знакомые дорожки бороздками, как Гранд-Каньон на Терре. «Все хорошо. Станет легче. Обещаю».

***

«Однажды друг сказал мне, что горе безмерно». Томми вздохнул с того места, где он стал в уголке кладбища, под старыми цветущими вишнями, упираясь ногами в зеленую траву. В Калифорнии приближался конец августа - деревья были светло-золотистого цвета, а пятичасовое вечернее солнце тяжело висело в небе, словно отягощенное огромным грузом. Его костюм - черно-белый, с приколотым к лацкану цветком аллиума, подаренный ему Пурпудом, - на теле чувствовался жестким, и он знал, что никогда больше не наденет его, каким бы дорогим он ни был. Рядом с ним экипаж Л’Мэнбурга и некоторые с Миры стояли траурно черными группами - и хотя погребение было человеческим похоронным обрядом, среди знакомых Ранбу не было никого, кто мог провести эндерианский. В любом случае, важна была суть. У них не было тела, но у Ранбу был надгробный камень, и Пурпуд долго спорил с новым руководством Погтопии и Галактическим Восстанием, чтобы они позволили им переместить других членов Детского Восстания на покой рядом с Ранбу - вместе, даже в смерти. Сейчас говорил Туббо, и в его глазах играла мелодия непролитых слез. Туббо был тем, кто должен был в последний раз попрощаться с Ранбу - и Томми помог ему написать речь, понимая, что слова их обоих перемешаются в ней, - но Ранбу был лучшим другом Туббо, и поэтому именно его речь должна была завершить скорбное шествие, именно его речь должна была окончательно признать смерть. «Мне очень повезло, что у меня был кто-то, с кем так тяжело теперь прощаться», - тихо продолжил Туббо, его голос все еще был слышен в тишине августовских листьев. Томми опустил подбородок, уронив взгляд на траву, тихо желая, чтобы она оставалась зеленой и живой - чтобы трава вокруг могилы Ранбу никогда не становилась коричневой; никогда не становилась такой, как в Погтопии. «Ранбу был многим для многих людей. Надеждой. Другом. Возможно, когда-то сыном - даже если их сейчас здесь нет…Мужем». Губы Шалкера изогнулись в улыбке, и Томми поймал себя на усмешке, звук которой раздался по закрытой поляне. Едва над верхушками деревьев блеснул солнечным светом мост Золотые Ворота, как ему вспомнились еще одни похороны, еще одна речь, еще один потерянный друг. «Он поддерживал меня - нас - когда мы в этом нуждались. Он слушал, когда хотел. Он был одним из самых сильных людей, которых я знаю - знал…» - руки Туббо сжались в кулаки, и Томми закрыл глаза, влага, собравшаяся на кончиках ресниц, упала на зелень. Казалось, будто он плакал, не переставая. «…И он не заслужил того конца, который получил». У него скрутило все нутро, и возможно, тому причиной был стыд. «Кто-то однажды сказал: "Иногда необходимо пожертвовать своими мечтами ради других". И это был последний выбор Ранбу - жертва во имя чего-то лучшего, ведь он всегда был лучшим из нас». Стоявший рядом с Томми Пурпуд кивнул. Техно опустил голову, со стыдливым выражением, и Фил положил руку на плечо старшего сына, поддерживая. В словах Туббо не было обвинений - он не винил Техно; никто не винил, даже если сам коммандер принял потерю за личный провал. «Я бы хотел, чтобы у нас было больше-». В толпе слышалось, как кто-то плакал - Томми плакал - и, может быть, трава погибнет от слишком соленых капель; может, погибнет так же, как в Погтопии. «Больше времени. Я бы хотел, чтобы у меня было больше времени, чем те два года, которые я провел с моим лучшим другом. Я бы хотел узнать, чего бы мы могли добиться, кем бы мы могли стать. Потому что горе - это цена, которую мы платим за любовь, не так ли? Мальчик, который умер так рано, - который пережил так много...» Взгляд Туббо встретился с Томми, после чего на миг сместился вправо, к Пурпуду. «… и который получил в своей жизни так мало. Как я могу говорить? Как я могу говорить, когда его жизнь была так коротка? Когда она была отнята у него? Как я могу стоять здесь и говорить о человеке его масштаба? Когда он так мало просил и так легко делился своим смехом?» Как я могу стоять здесь? - спрашивал себя Томми. Когда все это - моя вина? «Потому что горе - это цена, которую мы платим за любовь». Я никогда больше не услышу его смеха, - промелькнула мысль, от которой у Томми снова покатились слезы. Никогда не услышу его глупые шутки без ругательств. Никогда не посмеюсь над его ростом. Никогда больше не увижу его. «Песня спета, но мелодия продолжает звучать». И Вселенная сказала: "Я люблю тебя, потому что ты есть любовь".

***

«Привет, мама», - прошептал он позже ночью, сразу после захода солнца, когда стало холоднее, и даже его черная куртка не защищала его от ветра. «Папа. Паффи». Небольшая пауза. «Клементина». Они не ответили - с его стороны было бы глупо думать, что они это сделают. Их надгробия были простыми, без изыска, поскольку все, с кем они были близки, кроме него самого, погибли на борту HMS Fran. Простой блок изогнутого бетона, с наименованиями, которые не имели значения, и звездными датами, которые он помнил ясно как день. Капитан Сэмюэл Иннес с HMS Fran. Капитан-коммандер Кара Паффи с HMS Fran. Лейтенант Клара Иннес с HMS Fran. Клементина Иннес. Томми проследил взглядом гравюры над могилами, гадая о том, кто мог сделать надгробие ​​для его младшей сестры, которую он никогда по-настоящему не видел и с которой никогда не обменивался словами. Проливал ли кто-то слезы над маленьким надгробием ребенка, который никогда не видел свет планеты. Он размышлял, стоял ли кто-то здесь - что за процессия здесь проходила; были ли здесь когда-то Рэй, Саккуно и Фил, с зонтиками в руках, - ведь тогда на Терре была весна, и возможно, мог идти дождь - произносил ли кто-нибудь речь, вроде той, что была у Туббо. «Я скучаю по вам», - прошептал он. Я рад, что ты смог найти кого-то, - сказал бы Сэм. Я тоже по тебе скучаю, утенок, - прошептала бы Паффи и, может быть, он запустил бы свои неумелые пальцы в копну ее белых волос, чтобы заплести их. Он не знал, что сказала бы его мать. Он никогда не знал ее достаточно хорошо. Клементина не прожила достаточно долго, чтобы научиться делать что-то помимо плача. «Это судьба?» - прошептал он в пустоту. «Это то, чем мне суждено стать?» Если бы ветер и мог говорить, то ответа ему он все равно бы не дал.

***

После полуночи на скамейке в Калифорнии пятеро детей сидели, устремив головы на восток, и смотрели на звезды и восходящий полумесяц. "Шесть - проклятое число", - однажды сказал Пурпуд, и Томми подумал, что теперь он был прав. «Значит, это конец?» - прошептал Туббо, нарушив часовую тишину. «Думаю, это начало», - сказал Пурпуд, откинувшись на спинку скамейки и заложив руки за голову. «Начало чего?» - спросила Дриста, чей голос был сорван, вероятно от того, как много она плакала. «Возмездия», - ответил Пурпуд. «Нашего возмездия». Он обменялся взглядом с Томми. «Хрома должен умереть». «Я, блять, проломлю ему черепушку ядерной бомбой, если придется», - яростно заявил Туббо. «За то, что он убил Ранбу». «Он убил много кого, помимо Ранбу», - мягко поправил Пурпуд, и Томми толкнул его локтем. «Но Ранбу самый последний из всех, да». «В любом случае», - наконец вставил Томми. «У всего есть конец». «Даже у любви?» - спросил его Туббо. «Особенно у любви». И именно там, на скамейке в Калифорнии, с белым песком на обрыве в сотнях метрах под ними, пятерка друзей глядела печальными глазами на каменную луну и холодный танец бесконечных звезд. Ибо это был конец, но не конец истории.