Where’s my home?

Их реальность не похожа на чёрно-белое кино, ведь любое «сегодня» — живая эмоция. Все часы стоят того, чтобы их прожить. Но если представить, что человеку отведена определённая длинна белой полосы, то жизнь, в которой каждый день счастливый — просто не может быть длинной. Скомканная белая рубашка с отлетевшими пуговицами — её явно кто-то прямо на себе разорвал. Перевёрнутая обувь, рядом с которой смазанные пятна крови. Они застывают в лучах приглушённого шторами света. Минхо — зажигалка, а люди вокруг него, соответственно — спички. И он, устраивающий пожар в сотнях и тысячах, отчаянно ненавидит две вещи. Первую больше всего — несправедливость. Вторую едва ли терпит, но недолго: чьи-то попытки учить его жизни. Из любимого в списке только «кошки» и «искренность». Ситуация принимает новый поворот в момент, когда появляется некто, сочетающий в себе нелюбимее с любимым. Сынмин — единственный на свете, кто может заставить Минхо молча слушать упрёки в свою сторону. Лучший друг больше походит на собаку, нежели кошку, но в своих деяниях и словах он про-зрач-ный. Зрачки как две бусинки, и слушает все переживания с понимающим видом, но ничего ответить на них не может. Радуется появлению Ли и ждёт его иногда многим дольше, чем позволила бы обыкновенная человеческая гордость. Такая искренность подкупает, даже когда он делает запретное — читает старшему нотации. — Ты хотя бы понимаешь, как я устал держать руку на пульсе? Ты постоянно влипаешь в неприятности! Никогда не думал, что будет с твоими кошками, если ты подохнешь на одном из заданий? Он имеет право злиться, хоть местами и перегибает палку. Особенно, когда надавливает на рану посильнее, зашивая ножевое. — Больно, — шикает Ли, хотя ни одна мышца на его лице не дёргается. — А мне не больно твоё имя в списках по больницам и моргам искать?! — Я про кошек, а не про рану, — их глаза наконец-то встречаются, когда Минхо мысленно сверлит сквозные отверстия. — Здесь ты переборщил, друг мой. Если не позаботишься о них в случае моей смерти, я специально из-под земли вылезу, чтобы тебя придушить. Минхо любит свою пушистую семью намного сильнее Мина, с которым в какой-то момент немного передружил. Если сразу непонятно, о чём речь и сколько гектаров земли омыли чистые кимвоские слёзы за время этой «дружбы», то достаточно проследить за тем, как он реагирует на посторонних. Именно тех, которые имеют какие-либо виды на его старшего. Только вот Минхо никому кроме себя самого в этом мире не принадлежит. — Страх Господний, Боже. — Он тебе не поможет, — хмыкает Ли, уже как тридцать один год скептик. Сынмин злобно отбрасывает иголку, прекращая обработку ран. — Что ты замер? — Я закончил, а не замер, — обиженно фыркает он, снимая защитные перчатки, а затем спешит уйти. У него это даже почти получается. Всё идёт по краткосрочному плану ровно до тех пор, пока мощная рука Минхо не одёргивает за предплечье, заставляя по инерции развернуться к себе. Хрупкость тела играет над Мином злую(или очень даже зачётную) шутку, потому что Ли может делать с ним всё, что захочет. Как минимум потому, что сильнее. Между ними двоими: того, что не понравится Сынмину, специально он не сделает никогда. — Лучше тогда расскажи, как сходил в церковь сегодня, — старший помнит о пристрастии Сынмо. Минхо улыбается слегка подло, потому что знает: ситуация полностью под его контролем. Сынмину, скорее всего, приходится постараться, чтобы сохранить на лице чистые 100% возмущения. Душа ведь на деле ликует от одного прикосновения, ложащегося разгорячённой ладонью на собственную талию. Говорили же, что уже давно передружили. Ким — правая рука парня из преступной группировки, но он, как истинный праведник, молится каждый день, прося Всевышнего. Умоляя, чтобы этот самый парень, придурок Ли Минхо, в которого он так глупо с пометкой «по уши», оставался жив как можно дольше. Потому что в преступном мире каждый день может стать последним, соверши всего одну глупую ошибку. А иногда и без ошибок задним ходом прилететь может. — Не расскажешь? — Минхо заставляет плюхнуться к себе на колени, поощрительно гладя по голове. Сынмин хочет напомнить, что он — не его четвёртый кот. Только вот всё, что любит Минхо — это кошки, а Сынмину приятно думать, что «он меня тоже». Гипнотизирует, заставляя заглянуть в собственные глаза и выдать все эмоции. Сынмин идёт на поводу возможно и потому, что в их союзе «удав и кролик» чувствует себя вторым; может только поддаваться. Приходится обманывать себя собственноручно, закрывая глаза на то, что у одного из главных козырей корейской преступности есть принципы, от которых он не отходит. Один из них гласит:

Минхо никогда не спит с теми, кого любит. И никогда не любит тех, с кем спит.

— Старайся жить как можно дольше и лучше, если хочешь увидеть, как твои кошки состарятся счастливыми, — хмурится Сынмин, чувствуя, как тепло от чужой кожи отпечатывается под ключицами, на уже расстёгнутой старшим рубашке; при этом показывая, что всё ещё не спокоен из-за его легкомысленности. — У тебя на лбу морщины появляются, когда хмуришься, — но Мин хмурится ещё сильнее, потому что знает: Ли предпочтёт разгладить их не большим шершавым пальцем грубой ладони, а горячими губами. Поэтому Ким прикрывает глаза заранее, в итоге щекоча щёку и скулу Минхо дрожащими от трепетного волнения ресницами. Жаль, что он — единственный из них двоих, кто это так чувствует.