Where’s my home?

Всё, что ты видишь — не то, чем кажется. И всё, что ты знаешь — почти всегда имеет двойное дно. Сынмин бы усмехнулся, перечитав эту фразу в сотый, а то и в тысячный раз. Ему то не знать, каково это — чёрное на обратной стороне белого. Святое, перепачканное грешным; и грешное, оставившее себе шанс на святость. Этот мир сначала собственноручно рисует линии размежевания, деля на «плохо» и «хорошо», а затем просто невероятным образом умудряется сочетать в себе обе эти взаимоисключающие вещи. Сынмин хорошо знает. Наверное, потому, что он — это и есть самый яркий живой пример. Почему-то воспоминания накрывают с головой каждый раз, когда на утро он обнаруживает остывшее пустоте место рядом с самим собой. Минхо всегда встаёт рано и уходит так же. Благо, Сынмин умет жить без него — жаль только, что к мыслям это не относится. Без мыслей о Минхо ему несдобровать точно, с пустой головой удаётся пробыть только во время работы в церкви: сейчас — один из таких моментов. — Знаете, я… — мнётся голос за стеной в иконописных узорах. Очередная исповедь ранним утром: Сынмин даже ещё не успел поменять свечи. —…Жалею кое о чём. За свою жизнь я убил огромное количество людей. Это часть моей работы, скажем так, вынужденные меры. И какое-то время жизни я провёл с мыслями о том, что на любую грязную работу найдётся свой исполнитель. Я просто им был. Сынмину нечего сказать на это, потому что мужчина прав: на каждую грязную работу найдётся свой исполнитель. Было бы глупо называть людей, попадающих под это определение — монстрами. — Мне было бы всё равно и дальше, но…В моей жизни появился человек, которому я кое-что пообещал. Пообещал быть вместе с ним, защищать и беречь его. — Вы поступили достаточно благородно, что именно мучает вашу душу? — Сынмин перебирает собственные пальцы и покачивает ногой а такт неслышной никому мелодии. — Мысль о том, что убийца вроде меня находится с чем-то настолько святым. Мысль о том, что я не заслуживаю его любви. Что я не заслуживаю её в принципе…Из-за этого уже довольно долгое время мне страшно показаться ему на глаза. Стыдно до ужаса. Стыдно признаться ангелу в том, что я по сравнению с ним настоящее чудовище… Забавно, а ведь Сынмин никогда не задумывался, что вместе с Минхо они произвели бы похожее впечатление. Посмотри на них со стороны и сходу будешь способен разве что на банальный вывод — небесное встретило адское. Это так лишь на первый взгляд. — Скажите мне, Отец, в вас ведь нет ничего по истине чёрного…Возможно ли мне стать таким же от контакта со светлым, или я навеки потерян? Почему носители тьмы считают, что свет их очистит и совсем не задумываются о том, что сами могут его испачкать?..Это было бы логично, поэтому, раз белый не сереет от чёрного…

Может он и белым-то изначально не был?

Сынмин опускает голову, стараясь не обращать внимание на картинки, мелькающие перед глазами. Он — священник, и его не зря считают святым. Терпя Минхо и его выходки он, конечно, здорово подчистил собственную карму, но… Никогда не был поистине возвышенным. Ведь все эти добрые дела никогда не сотрут того, что он сделал в прошлом. Много лет назад. Ему десять. — Не трогай его, нет! Прошу! Только не Сынмина! — женский крик врезается в ушные перепонки, но по ощущениям пробивает их не он, а сильных удар по голове. Сынмина со всей силы тащат за шиворот, выбивая последний кислород из лёгких, пока огромная деревянная дверь не открывается. Как назло, в его возрасте кости не вмещает в себя веса больше, чем мешок с картошкой, потому поднять маленького и ростом, и весом Сынмина не составляет никакой трудности. Тело уволакивают холод и пустота комнаты, будто принимают в свои ядовитые объятья, чтобы задушить. И среди тысячи рук, протянутых из темноты, чтобы разорвать на куски, одна пара оказывается осязаемой, настоящей. Мужчина, зашедший следом, глядит на него словно на какую-то тряпичную куклу, которой с минуту на минуту воспользуется. Это его руки…Собираются делать все эти ужасные вещи. — Сэмин…Всё нормально, правда, — шепчет Ким, слыша, как длинные ногти сестры скребутся по ту сторону запертой двери. — Уходи…Подальше отсюда… Он утыкается носом в давно не мытый половой коврик, вдыхает пыль со всей силы. Пытается забыться, пока старшая сестра плачет, без конца стуча и пытаясь остановить, о, что жутко, совершенно трезвого, но напоминающего животное отчима; и Сынмин хорошо разбирает слова её мольбы. Посему, чтобы она не слышала ужаса, которого только что избежала сама, Ким закусывает губы со всей силы, обещая себе не издать ни звука. Совсем скоро мужчина заламывает ему руки, спускает штаны резким движением. Всё как привык — это не впервые. Мама в этой семье оказалась самой умной, раз додумалась сбегать в командировки и находиться там месяцами, огородив от монстра себя, но…Не своих детей. Вроде и разваливающуюся семью не бросила, но и в ней не осталась — какой умный ход. Жаль, что такого шанса не было у Сынмина и Сэмин, оставшихся у особо не работающего опекуна. По причине трудоголизма жены у отчима давно не было адекватного «сношения»; по-другому его способ заниматься сексом назвать было затруднительносто. Тем не менее он, вдребезги неадекватный, по каким-то воспоминаниям додумывается засунуть в Сынмина два пальца и довольно грубо потолкаться ими вперёд-назад. Паренёк жмурится до побеления в глазах и сжимает челюсти до скрипа — зубы вот-вот переломаются от натиска; а ведь все молочные выпали не так давно. Он ощущает, насколько шершавая кожа на руках мужчины и как его суховатые кутикулы неприятно подцарапывают всё внутри. Парень предполагает, насколько грязно всё то, что связано с мужчиной и чувствует, какое гадкое у отчима дыхание — нет запаха, но столько отвращения. Так страшно осознавать, что трезвым человек способен и на такое. Запястья Сынмина оказываются достаточно тонкими, чтобы мужчине удалось сжать их оба всего одной широко раскрытой ладонью. Он долго не возится, вытаскивает пальцы даже несмотря на сухость и дискомфорт, что читаются на лице Кима. Отчим даже не снимает собственные штаны — просто расстегивает ширинку и что есть силы, резко входит. Он замирает на какое-то время, не двигаясь, а наблюдая за дёргающимся, как уж на сковородке, мальчиком. — Чёрт…— думает про себя Сынмин, — сейчас начнётся… Стоит только ощутить себя внутри Кима, как мужчине словно сносит крышу. Но вместо грязных фраз или хотя бы простых животных стонов, начиная грубо и рвано двигаться, отчим… Начинает читать молитву. Он насиловал Сынмина и читал молитву во время этого, пытаясь искупить свой грех прямо на месте каждый раз. Казалось бы, после подобного Сынмин должен был возненавидеть всё, что связано с религией. Так оно и было, пока не случилось кое что, сбившее привычную полосу действий. — Сынмин! — в тот день сестра кричала, пока животное снова приставало к ней на кухне. Сынмин пришёл на помощь, как делал это всегда. Но, похоже, тогда что-то пошло по новому, прежде неизведанному пути. Сынмину захотелось почувствовать себя тем, кто имеет выбор, которого у него никогда не было. На кухне он не видел ни тарелок, ни сковородок, ни стаканов, хотя все они там были. В те мгновения Ким видел только нож, и его руки сами за ним потянулись. Его пальцы и сухожилия во всём теле безумно дрожали, только вот эта дрожь была обращена в ещё большую силу — достаточную для того, чтобы пробить грудную клетку. Так несовершеннолетний Сынмин и совершил убийство. В возрасте десяти лет он узнал, как выглядит лицо в агонии, и что, как оказалось, люди могут умирать и с открытыми глазами. С тех пор жизнь разделилась на чёткие «до» и «после». Мать не выходила на связь, поэтому Сынмина признали как «не имеющего опекуна» и отправили в детский дом, но там младший Ким не пробыл и двух недель. Сбежал, ибо в тех стенах жизнь стала невыносима: идти по второму похожему кругу не хотелось, когда ты уже договорился с собой, что ты… Имеешь право, даже когда дрожишь. Имеешь право выбирать. Сколько бы лет тебе ни было и кем бы ты ни был. Он жил на улице какое-то время, а когда стало совсем нечего есть, пришёл к дверям церкви. Его путь как святого начался именно так: с безумно вкусного воскресного супа, который раздавали для бездомных. — Знаете, — приходит в себя Ким, очнувшийся от неприятного флера воспоминай, — не существует людей без греха. Ни я, ни вы не можем называется святыми. Поэтому остаётся только принять тот факт, что каждый из нас заслуживает прощения. Идеальных людей ведь тоже не бывает. Сынмину было некуда идти, когда сестра взяла вину на себя и села в тюрьму вместо него. Младший брат защитил её, а она защитила его — так ведь обычно и должно быть заведено в семье? Свой за своего. Разумеется, что Ким хотел вовсе не этого. Просто в тот момент он думал лишь о том, что должен как можно скорее положить всем издевательствам отчима конец. Если человек способен на подобные зверства — разве он должен жить? Так что да. Сынмин, решивший чужую судьбу с ножом в руках никогда не был святым. Счастливая случайность привела его в храм: здесь людям было всё равно, сколько тебе лет и какие грехи ты совершал в прошлом. В месте, где перед Небесами все были равны, Ким получил шанс очиститься. Смыть с себя хотя бы налёт крови, оставшейся на руках. Ну а благодаря Минхо у него не осталось страха перед постелью. Казалось, что по заслуге этого мужчины Сынмин избавился от всех своих сомнений. С помощью касаний старшего он залечивал самые глубокие раны. Похожие действия, но иная суть помогли взглянуть на всё это иначе — Ли никогда не был с ним грубым и показал, что многое в жизни совсем не так страшно, как кажется. — Спасибо вам, — благодарит мужчина, когда исповедь заканчивается. И с какой стороны ни взгляни, Минхо — вся жизнь для Сынмина. Пускай в глубине душе он знает: Ли нежен с ним вовсе не потому, что любит, а просто по причине «он такой человек». Он не хочет вредить другим без нужды. В глубине души Ким знает, но изо всех сил отбрасывает и отвергает это: …однажды появится кто-то, кто станет между ними. Однажды кто-то заставит Минхо смотреть только на себя. Получивший исповедь, мужчина в смокинге поднимается, оставляя место пустым — но только на время. И покидает зал с опущенный головой, пока на ступеньках не сталкивается плечом с хрупким брюнетом. Но даже если представить, что такой человек правда появится в жизни старшего, у Сынмина останется лишь два варианта. Первый — порадоваться за них. И второй, более вероятный — снова пойти на грех и придушить кого-нибудь голыми руками. Однако человек, способный очаровать сердце Минхо, должно быть, ещё не рождён на этом свете. — Извините, — кротко молвит паренёк себе же под нос, спеша поймать закрывающуюся дверь и проскользнуть в главный зал церкви. Поэтому переживать не о чем. Нога переступает порог, скрипя половицами, и Сынмин оборачивается именно на этот звук. Судьбоносный. Минхо говорил Хёнджину, что они должны будут встретиться здесь.