Во имя короля

Вода шумно стекала с худых ног короля, и ее капли разбивались о белую гладь в тазу, будоража витки еще не растворившейся в ней настойки. У Юнги колени, пугающие остротой, смягчились и окрасились в розовый, и лозы, исполосовавшие всё юношеское тело, понемногу сходили, теряли силу и таяли на коже, превращаясь в подобие облаков пара в морозном воздухе. Король оживал на глазах: отягощенные плечи, на вид хрустальные, уже легко держали усталую спину, хрипы, поглощаемые тишиной, пропадали, и уголки рта стали ближе к солнцу. Он сидел на краю кровати, объятый золотым свечением из окна, отражённом в зеркале, и лучи придавали моменту торжественности, потому что нити тесьмы на рубашке и кисточки бахромы у камзола мерцали, как натёртые до кристальной чистоты блюдца. Чимин провел мокрыми пальцами по переливающейся на свету большеберцовой кости, растирая целебную воду по ногам. Король, склонивший к нему голову, сдавливал хрустящее от свежести покрывало и поджимал распаренные пухлые пальцы, красные, точно ягоды брусники. Запах лилии, пронизывающий покои, раскрывался и по мере исцеления обретал сладость, сливаясь с естественным запахом кожи. Чимин держал подбородок приподнятым, но временами его тянуло вперёд коснуться носом и провести по мягкой стопе, на которой затягивались изуверские порезы от лоз. — Ты завтракал сегодня? Я просил слуг придержать твои угощения, — Юнги опустил левый носок в воду и провёл по поверхности, утягивая за собой очарованные волны, не желавшие королевские ступни отпускать. Когда Чимин опасливо взглянул на него, уголки бровей Юнги приподнялись, нос попал под солнечный луч, и на нём зажглись блики до самой переносицы. Глаза, наполовину прячущиеся за густой пшеничной чёлкой, беспечно выдавали ребячью игривость. — Сегодня и правда никто не принес мне еды, Ваше Величество, но пусть ваше сердце будет покойно, я насыщаюсь лишь одним вашим бесподобным ликом. Стоит вам взглянуть на меня, как все мои мирские проблемы уходят далече, — пустил по голени несколько струек воды с пальцев и на полпути растёр их. — Я привык к голоду. Порой он отрезвляет, если речь идет о простых смертных, — обхватил ладонью теплую пятку, — вам же необходимо есть даже больше положенного, особенно в период выздоровления. — Чимин… — мурашки усеяли кожу, и Юнги чуть дёрнул ногой. Кажется, он побаивался щекотки. — Не подумай, будто злой умысел руководил мной. Всё не так. Этой ночью я принял решение пригласить тебя на утреннюю трапезу. Я счёл его правильным… Всё же мой будущий муж должен есть за одним столом с королевской семьёй и постепенно осваиваться в замке. Сердце Чимина точно в адовое пекло столкнули. Он за годы надежно упрятал в глуби рёбер сокровенные желания и боязни, однако волею случая или намеренно Юнги схватился за уязвлённую, истончившуюся стенку души и пробил дыру в царство тьмы. Там бесы, привыкшие к безлунным ночам, истошно вопили и носились туда-сюда, вскинув клешни уродливые, а Чимин громко сглатывал во второй раз и никак не мог посмотреть на короля вновь. Мечта обрести семью ломала слой стали, под которым трепетало сердце, она сокрушала любой внутренний бунт, любую стойкость и храбрость. Её было не одолеть. Когда отец умер, отдав жизнь во имя сотен других, Чимин всегда искал отблески той, исчезающей в памяти любви в скоротечных романах с омегами, в благодарности за оказанную им помощь, в себе. Без удачного замужества для него не существовало счастливого будущего: супруг восполнил бы душевную пустоту, укутал теплом и заботой и, несомненно, вытеснил бы жажду богатства и признания. Любому, даже на первый взгляд непоколебимому, свойственны веяния слабого человека, так и Чимин поддавался манящей и живописной картине в голове и ненадолго сбивался с пути, проложенного разумом. — Я вам безмерно признателен, Ваше Величество, — грудь надулась от глубокого вдоха, и пальцы чуть сжались на ноге короля. — Вы, впрочем, как и всегда, всё верно говорите, — Чимин прятал улыбку и противостоял тяге расцеловать драгоценные ступни. Противостоял, но тщетно. В порыве радости, охватившей его, он вытянул губы и прижался ими к большому пальцу ноги Юнги. Тот вздрогнул, и мурашки забрались под закатанные до середины бедра кюлоты. Вместо обыкновенных для него возмущений и строгих приказов, слетавших с уст в то же мгновение, как Чимин позволял себе лишнего, послышалось неразборчивое бормотание, переходящее в хрип. Король, какую бы ответственность ни водрузил на плечи, оставался двадцатилетним парнем, прежде об отношениях между альфами и омегами только читавшим в романах сентименталистов. Всё его аристократическое «я» истлевало, сгорало от пламенных прикосновений, и Чимин нередко пользовался этой слабостью. Однажды во время их поцелуя, долгожданного и волнительного, придется обхватить Юнги обеими руками, чтобы не дать хрупкому телу свалиться без сознания на землю, будто поверженной статуе, облачённой в мраморный шёлк. — Долго же ты сдерживался, — голос Юнги, хриплый и томный, стал отчётливее. Слова вязкие повисли в воздухе. Чимин признавался, что короля не боится, но сейчас отчего-то притих и поджал губы. — Раз неймётся больно — целуй. Челюсть Чимина опала от удивления, и подбородок чуть не коснулся горла. Юнги смотрел на него сверху-вниз и опущенные ресницы от солнца белые, словно зонтики одуванчиков, не дрожали даже, лишь прелестный румянец обогнул середину носа и яблочки щёк. Они виделись часто, и с каждой встречей Чимин понемногу подбирался к неприступной башне, в которой заточили королевское сердце, как путеводная звезда освещающее туманные дороги, ведущие к нему. Но Юнги, имеющий власть, остальным не доступную, проворно уклонялся от метких любовных взглядов, поражающих сердца, и пресекал любое неосторожное движение шаловливых рук. Неужто Чимин просчитался и Юнги был не настолько чувствителен к ласке и ухаживаниям? Неужто треклятый Чонгук испортил юного короля и распространил свои тернии повсюду? Злоба окутала чадом здравые мысли. Чимин хотел отыскать Чонгука и измельчить в ступке его кости в порошок, коих на века хватит для отваров. Пускай это лишь догадки, мириться с подобной дерзостью непростительно было. Разве смеет слуга вести себя подобно Чонгуку? Не будь у него тесных связей с королевской семьёй, он давно оказался бы на площади как изменник или отправился бы на тянущиеся за горизонт поля, чтобы топить ноги в раскалённой земле и пахать до заката, пока спина не покроется волдырями. Судьба изредка соприкасалась со справедливостью, потому мальчики лет пятнадцати погибали от жажды и хвори, пока льстивые слуги вылизывали королевской семье задницы и получали привилегии. — Ваше Величество… — Это приказ. Или ты меня плохо слышишь? — он приподнял ногу и вытянул её носок. — Где вся твоя смелость, негодник? Только языком молоть всё без толку горазд? От представившейся возможности отказался бы только глупец. Чимину тон, строгий и холодный, льстил. Он, может, и далёк был от королевского сердца, зато нащупал место, живое и ранимое, подобрался вплотную к запретному и сокрытому от глаз простолюдин, поэтому покорно склонился к ступне и обхватил её с заметным трепетом. С розоватой кожи стекала крупными каплями вода, пар, поднимавшийся от неё, ласково грел лицо и губы, и Чимин с упоением поцеловал подушечки на ступне, избегая незажившие ранки. Он чувственно прикасался к ногам Юнги и губами вёл по ним невесомо, оставляя расплывающиеся светлые пятна. Когда вся зеленоватая вода осталась на подбородке, и холод жёг его, Чимин наконец услышал короткий, рваный стон и с улыбкой пустил кончик языка по коже, затем посмотрел на короля — и все его тело усеяло тонкими иглами. Юнги опустился на локти и едва ли не лежал на кровати, пытливо разглядывая губы, так ловко скользившие по ступням. Он поджал пальцы на ногах и длинным кружевным манжетом закрывал покрасневшее лицо: в узорах домотканых, сияющих от белизны, проглядывали пылающие щеки, на расстоянии пышущие жаром. Золотые лучи лились по лбу и стекали на острые, словно пропитанные цветочной пыльцой скулы, ресницы прятали под тенью глаза, карий цвет которых, кажется, вышел за радужку. Юнги ослаб, поддавшись приливу нежности, которая, Чимин уверен был, окутала с головы до пят. Король, утонченный, как россыпи звездные незабудок, в просторной рубашке терялся: объёмные рукава облегали лишь запястья и липли к изгибу локтя. Дымные кудри одеяла объяли его изящные плечи, когда он упал спиной на матрас. — Вы ещё не передумали, Ваше Величество? — языком обвёл нижнее нёбо и губами приник к щиколотке. Гладкая кость выступала заметно, словно могла порвать кожу от натяжения. Видно, королевские трапезы были недостаточно сытными, раз Юнги по сей день не откормили. — Целоваться с тобой? Пожалуй. — Вы не знаете, от чего отказываетесь. Все, кто целовался со мной, навсегда попадали в капкан моего сердца. — И сколько же таких, кто попал в этот капкан? — Пусть вы и не первый, но непременно станете последним, Ваше Величество, — Чимин облизнул влажные губы, покрытые целебной водой. Горьковатый привкус заставил его поморщиться. — Правильно говорил мой папа, — Юнги поднял колено, и ступня выскользнула из рук Чимина. Нога дотронулась подбородка, и горячие пальцы уперлись в шею так, что Чимин задержал слюну на языке. Король смотрел смело, игриво, словно разгадал его и знал обо всех тайнах, спрятанных под толстой мантией. — Какой же ты плут, Чимин. Думаешь, я поведусь на твои сладострастные речи? — Стал бы я с таким трепетом целовать ваши ноги, будь я законченным лжецом? — Порой люди и не такое делают, желая расположить к себе внимание короля. Но не переживай, — большим пальцем ноги провёл по скуле, и Чимин мысленно уже прижимался к ступне Юнги щекой, — тебе все равно до свадьбы не дожить. Только мой папа прознает о твоих выходках, ты разделишь поднос с индейкой и опробуешь на себе медовый маринад. — Ах, ваш папа ко мне так жесток… — вкрадчиво произнес Чимин, — не будь он так строг, я разделил бы с вами постель и не дал бы лихорадке тревожить ваш безмятежный сон. Слуги не первый день говорят мне, что вы дурно спите. — До свадьбы без дозволения даже не приближайся к моим покоям. — Вы так боитесь, что я окуну в скверну вашу девственную душу? Или, может, тревожитесь, что силой возьму ваше тело? — пальцы, запомнившие тугую ткань перчаток, без них уязвимы были, потому задрожали, только опасная мысль взволновала Чимина: ему захотелось коснуться ладони королевской, легкой и нежной, чуть задевающей одеяло, будто это бы всё объяснило и забрало все сомнения Юнги. — Я не имею никакого желания мучить грациозного лебедя, чающего покоя и умиротворения, без его согласия. Пока вы не позволите мне, я не сделаю ничего, что заставило бы вас почувствовать себя тревожно. Я, как и многие подданные, ваш вечный должник, потому ваши желания всегда будут выше моих. — Плут, — не задумываясь, сказал Юнги, однако его глаза, прежде исполненные едкого недоверия, осветил плавный и широкий блик, перекрывший радужку и зрачок золотистым сиянием. — Какой же ты… Чимин любил отныне это ласковое «плут», отчего-то вызывающие слабую ухмылку у короля. Он разглядывал Юнги всего, заучивая детали, ранее ему неизвестные. Чёлка короля покачивалась, как разбегающиеся огни керосиновых ламп на стекле, и обрамляла виски, разбившись на две пряди. Лихорадка истончила стержень, на котором вся сила Юнги необыкновенная держалась, и, невзирая на это, он не сдавался. Временами по судорожно сомкнувшимся векам, по болезненно сухим губам очевидно становилось, что Юнги сражался с недугом каждую секунду и, точно узорная снежинка, едва оказывался на ладони, открытый и беззащитный, вдруг мерк и обращался мокрым зеркалом. Король, готовый ради подданных придержать утекающие за горизонт облака, юный совсем был, и, казалось, недоверие в себе искусственно взращивал, лишь бы не напороться на ядовитых и лицемерных людишек, потому что явно напоролся однажды. Его доверие — ультрамарин очищенный, концентрированный. Как бы пронести его по ветреной неизведанной дороге и не растерять ни пылинки? — Вы от меня закрываетесь, но ещё недавно не приемлили моих поцелуев, одна мысль о них гневила вас, а теперь так умильно краснеете, стоит мне прикоснуться губами к вашей бархатной, аристократической коже. — Вздор! Мой приказ не более, чем наказание. Не обольщайся больно, пока я не отдал приказ тебя пустить на праздничную скатерть для банкета. — Наказание? — улыбку лукавую подавил, закусив нижнюю губу. Обеими руками Чимин обхватил ступню, упиравшуюся в край металлического таза. Она белела от холодящего ветра, гуляющего в покоях, поблескивала от застывших дорожек целебной воды и в горячих ладонях плавилась, точно скульптурный пластилин от зноя. Неторопливыми поцелуями Чимин прошелся вдоль стопы, замирая губами в мягких изгибах и оставляя влажные следы. — Это ли наказание для меня? Доставлять удовольствие моему королю, прекрасному и чарующему, словно хмельная пыльца, дивному, точно аромат плюмерии под закатным небом? Прошу, пусть наказание это, бесспорно, справедливейшее длится вечность… Тяжелый и тихий скрип раздался вдали. Увесистые широкие двери с завитками позолоченными распахнулись без стука и в покои ворвался незваный гость. Чонгук, облачённый в выглаженный камзол, до колен свисающий, перешёл порог стремительно, засунул руку под одежду и задержал её у пояса кюлот. Его тёмные локоны, блестящие от лака так, будто он им голову мыл, завивались у глаз, словно сабли, а под локонами скрывался разъяренный взгляд, устремившийся на Чимина с такой ненавистью, что ей можно было возродить дьявола из пепла, как феникса. Одеяло просело от вжавшейся в него королевской руки: Юнги оттолкнулся от подушек спиной и сел на кровати. Его взгляд помутнел, и лицо сделалось встревоженным, особенно брови пушистые: они изогнулись болезненно, вызывая желание его поцеловать снова и забрать чернила, пущенные Чонгуком повсюду. Чего стоило ожидать от тлетворного лосося? — Как смеешь ты, дьявольское отродье, бесчестить Его Величество и так непристойно вести себя, касаясь королевских ног! — Чонгук у кровати оказался мгновенно. Над стоящим на коленях Чимином он возвышался прилично и смотрел грозно, решительно. Король, явно смущенный внезапным появлением слуги, нарушившего все уставы, еще не успел ничего вымолвить, как Чонгук вынул кинжал из серебряной оправы за черенок, поднял за шиворот на ноги Чимина и ледяным лезвием зажал его горло. Убийственный взгляд, направленный в затылок, выедал в голове дыру, и Чимин затаил дыхание. Грубая рука Чонгука сдавила плечо, он дышал, точно цербер, и запах забрался глубоко в ноздри, нагоняя тошноту. — Отпусти его! Немедленно! — босыми и влажными ногами король ступил на пол, устланный ковром со сверкающими цветами. Ресницы трепетали и отбрасывали дрожащую тень. Юнги, заступавшийся за Чимина, — воплощение изящества и силы: он распрямил плечи и за долгое время впервые стоял на ногах уверенно. — Что он сотворил своими грешными руками? Где посмел вас касаться? Ваше Величество, скажите мне! Моя рука не дрогнет… я защищу вас! — вскрикнул Чонгук и сдавил черенок сильнее. Режущий холод окропил шею. Чимин не моргал, боли не боялся. Перед ним Юнги злился по-настоящему: его глаза наливались густой смолью, будто впитывали дым горящего леса, и очертания челюсти, хищнически сжимающейся, пугали. Король шагнул к ним, смотря исподлобья. Вся юношеская игривость растворилась в непроглядном гневе. — Как смеешь ты, — пробирающем до костей голосом произнес он, — ослушаться моего слова? Не ты ли клялся служить мне верой и правдой? — Ваше Величество, — Чонгук не вздрогнул даже, — он посмел… — Я отдал ему приказ, — прервал его Юнги и отвёл глаза к окну. — Только папе ни слова. Синева осветила румяные щеки короля и окрасила в голубой рубашку. Чонгук ослабил хватку, и кинжал, сдавливающий горло, перестал леденить кожу. Он растерянно уставился на Юнги и надавил большим пальцем на черенок, прежде чем убрать оружие в оправу. Это лицо, полное непонимания и изумления, — великолепнейшая картина. Чимин растер по шее капли крови от свежего пореза и с трудом скрывал ликование. — Допрыгался, пудель королевский? — Держись от Его Величества подальше, пока я не принес лезвие побольше. — Я куски своей кожи со спины срывал, а ты мне ножичком грозишь? — едва слышимо усмехнулся ему на ухо. — Молчите, — Юнги сжал изножье кровати до скрипа. Краснота никак не сходила с его щек. Теперь, когда ярость в нём утихла, он казался до того нежным, что Чимин забывал о перчатках и грезил об объятиях. — Господи Боже, я пошлю вас в королевскую конюшню стойла драить, если вы не замолчите сейчас же! — Ваше Величество, мне поручено отвести вас в трапезную, — Чонгук запоздало поклонился. — Ваш завтрак стынет, и семья ждёт вас. — Чимин пойдет со мной. Мой будущий муж будет сидеть со мной за одним столом. — Я должен рассказать обо всём вашему папе. — Я приставлю тебя слугой к Чимину, если посмеешь.