Благие проклятые

Быть может, я вовсе не чуждый людям изгой, а только неясное воплощение совершенства человеческой души? Энн Райс «Вампир Лестат»

      Резкий порыв ветра взметнул голые ветви деревьев, срывая с них остатки пожелтевшей листвы. Тревожно дрогнули влажно поблескивающие в холодном свете фонарей провода, сбрасывая с себя сверкающие дождевые капли. В антрацитовой глубине неба прокричала пронзительно и громко невидимая птица.       Тьма причудливо переплеталась с призрачным светом, тени плясали, мрак расползался по углам комнаты, в которой царил ужасающий беспорядок. Мерцали серебристо петли струн на полу среди сброшенной как придется и смятой одежды, где было уже и не разобрать что есть что, только одинокая туфелька на высокой острой шпильке алела ярким пятном в квадрате света. На столике у зеркала — черная скрипка с искусно вырезанным, позолоченным морским коньком на завитке грифа. На другом столе, длинном и узком, желтоватые восковые лужицы давно истаявших свечей в низких и тяжелых посеребренных подсвечниках; тонконогие пузатые бокалы с недопитым вином; финики вперемешку с миндалем и шоколадом на черном матовом блюде; призрачно белеющие в темноте пышные облака хризантем в высоченной, совсем старой вазе, с вытертым золотым орнаментом на глиняных боках, а на другом конце того же стола небрежно брошен чудовищный букетище не менее чем на сотню кремовых роз и судя по виду пожухлых и подсохших лепестков лежал он тут уже не первый день. На капризно выгнутой спинке одного из стульев черный, обшитый сиреневым кружевом, корсет, тонкие обрывки его шнуровки, разрезанные чьей-то нетерпеливой рукой, свисали беспомощной бахромой. С тяжелой люстры, всей казалось состоящей из изящных завитушек, свисал жизнерадостный ловец снов с разноцветными перьями и поблескивающими стеклянными бусинами, вплетенными в узор нитей. В самом дальнем углу располагалось что-то вроде странноватого алтаря, на коем помещался сливочно-белый череп, изукрашенный замысловатой и тонкой, ювелирной прямо-таки, резьбой и в окружении огромных оплывших свечей, расставленных среди россыпи внезапных рыжих огоньков бархатцев, кофейных зерен, источавших тонкий горьковато-пряный аромат и самых настоящих жемчужин. Окончательно и бесповоротно утверждали царство хаоса в комнате нотные листы, лишь малая часть которых была аккуратно сложена на откинутую крышку антикварного резного секретера, прочие же были беспорядочно рассыпаны по всем поверхностям, а некоторые так и вовсе раздраженно смяты в момент злого и яростного неудовольствия собой и отброшены в сторону за полной своей уже ненадобностью.       Обитатели этой комнаты ничуть по поводу окружающего их хаоса не переживали, а спали себе спокойно на широкой кровати, отгороженной от всего прочего пространства лишь, затянутой траурным багряно-черным шелком, ширмой. На цветочные изгибы кованого изголовья были накрепко намотаны длинные алые ленты и навешаны многочисленные круглые медальоны на цепочках, на прикроватных столиках курились бесшумно и дымно высокие конусы благовоний, а из-под кровати выглядывали, свившие там змеиные кольца, вездесущие струны.       Двое переплелись обнаженными телами, разметали светлые волосы по постели, сбросив на пол подушки и одеяло. Они были неподвижны во сне, словно скульптурная композиция, вырезанная из мрамора. Она откинула голову чуть назад, открывая изящную шею, обвитую сверкающими бриллиантами, а он словно лицо спрятать хотел в ее густых светлых волосах.       Секунды перетекали стремительно в минуты, минуты неспешно набирали уже часы. Гулкую тишину комнаты ничего не нарушало. Тени по-прежнему плясали, ветви за окном, поскрипывая, качались под порывами ветра, дождь вел себя подобно капризной девице и никак не мог решить есть он в этом отрезке пространства и времени или его здесь нет, в результате чего то выстреливал резко россыпью холодных капель, то принимался апатично и неспешно моросить, а то и вовсе исчезал.       Девушка пошевелилась, приподняла голову. Сонные глаза быстро привыкли к полумраку и вот уже смотрели неотрывно на лицо спящего рядом и заволакивались неудержимо туманной пеленой. Она закусила губу, сдерживая набегающие слезы, осторожно освободилась из обнимающих ее рук, поднялась с постели и бесшумно прошла к окну, набросив на себя, прихваченную с пола мужскую рубашку — белую и помятую, с пятнами вина на левом манжете. Распахнула створки и порыв ветра сразу бросил ей в лицо пригоршню холодных дождевых капель. Она никак на это не отреагировала, словно и не заметила даже, а лишь уставилась немигающим и невидящим взглядом в пустоту улиц.       Мысли бились и пульсировали в голове. Воспоминания накатывали волнами, резали по живому, впивались в сердце тысячами острых лезвий. Горло сдавило подступающими слезами. По щеке скатилась первая прозрачная капля, за ней вторая, после еще. Слезы заливали ее лицо, душили, разрывали изнутри — слишком их много было. Хотелось закричать — громко, срывая голос. Прокричать небу, дождю, ветру, миру, пустоте — о своей боли, о чудовищной неправильности всего происходящего. Она зажала себе рот ладонью, подавляя громкие рыдания, сложилась пополам, мягко и бесшумно оседая на пол, свернулась там клубочком и так замерла на некоторое время, почти в неподвижности и безмолвии, иногда лишь ее тело пробивала конвульсия дрожи и вырывался едва слышный сдавленный всхлип.       Спустя время она заставила себя встать. Цепляясь слабеющими руками за стены, добралась до ванной. Негромкий щелчок и темное пространство было залито светом, а зеркало отразило покрасневшие глаза и вздрагивающие губы. Она упрямо тряхнула головой, выжимая из себя почти насильно улыбку — злую, отчаянную и с оттенком леденящего душу триумфа. Холодная вода отрезвляла, заставляла встряхнуться, стирала следы недавних слез, а искры боли таяли в темноте зрачка, прятались там, растворялись.       Когда она вернулась в комнату, то была уже полностью спокойна. Волосы ее были аккуратно причесаны, вместо прежней рубашки с чужого плеча она была облачена в струящийся черный шелк, а в руках ее дымилась чашка кофе — черного, крепкого и без сахара.       Она забралась с ногами на широкий подоконник и усевшись там поудобнее, сделала первый глоток такой пьянящей и обжигающей, восхитительной горечи. Вот оно, универсальное зелье от любых проблем, подумала она, делая еще один глоток. Все не так страшно, если у тебя есть чашка кофе и несколько минут времени наедине со своими мыслями. Времени у нее было хоть отбавляй и кофе тоже всегда был в достаточном количестве. Пожалуй только в этом она и умела соблюдать неукоснительный порядок, все остальные стороны жизни являли собой восхитительный и непредсказуемый хаос. От последней мысли уголок губ ее чуть дрогнул в подобии улыбки. Щелкнула зажигалка, в прохладный воздух улетела светло-серая прозрачная струйка дыма, запах табака, смешанный с какой-то неопознанной пряностью, ненавязчиво проплыл в комнату.       Когда докуренная сигарета, подмигнув золотистой искрой, улетела вниз из окна и где-то там нашла окончательную смерть, захлебнувшись в луже, а опустевшая чашка с зернистыми темными потеками на хрупком белом фарфоре, была поставлена на подоконник — улыбка стала уже уверенной, а в глазах появилась суровая решимость.       В ее руку лег тонкий серебристый телефон, пальцы пробежались по экрану невесомыми прикосновениями. В тишине прозвучал мелодичный и нежный голосок, с отчетливо прорезающимися в нем властными металлическими нотками.       — И вам доброй ночи. Мне нужен один билет на ближайший рейс до Вестероса. Нет, город не важен. Конечно подожду…