В плену зверя

«Я живу в кошмаре, от которого время от времени я пробуждаюсь во снах». — Урсула Ле Гуин

      Зарядившись ясностью ума и подпитав себя спокойствием, после минуты уединения, ноги сами шагнули навстречу первой деревянной ступеньке лестницы, уверенно преодолевая длинный путь к самому низу, в конце которого, помимо холла, меня встретила входная дверь, чьи резные узоры словно указывали  дорогу, маня завитками. Однако я была глуха к этим разыгравшимся образам, что мельтешили перед глазами. Мысли о побеге были чужды мне отныне и не сулили ничего хорошего, поэтому так легко было отвести взгляд в сторону, оставляя оплот спасения позади себя.        Единственное и животрепещущее, о чём так мечтало изнеможённое тело — мягкость перины и тихий, почти неслышный скрип пружин матраса, выступающий в роли сигнала прибытия к финишной черте. Вроде бы такое скромное, но, тем не менее, непростое в реализации желание, в нынешних реалиях.        Спустя некоторое время поисков, зажигалка уже лежала под дверью в ванную комнату, и мой кулак отправил Брамсу сигнал, но, не дожидаясь его появления, я двинулась вперёд: в родительскую комнату.  “Уложить Брамса стоит следующим в списке, Грета” — напели мне черти, но я проигнорировала их зов. Список был выучен мной ещё в первые дни, и в напоминании не нуждался. Хоть за этим пунктом и значился поцелуй, это не было большой проблемой после всего пережитого ранее.        Однако уверенность разительно спала, стоило сделать первый шаг в комнату родителей. Странное чувство заполнило меня до краёв, усмиряя до того уверенную походку, словно это было неправильным в этом месте, неподобающим. Подобное ощущение возникает у людей в местах священных, переступая порог которых, ты начинаешь чувствовать присутствие чего-то незримого, но силу имеющего. Спешка в таких пристанищах недопустима, и каждый это чувствует, хоть этому и не учат с детства. Будто бы внутренний компас, заложенный в каждом из нас с рождения, указывает своими стрелками направление мыслей, имеющих место быть в той или иной ситуации. Я разгадала это сразу же, и собственное тело поспешило перестроиться: чувства обострились, наделяя меня прозорливостью, коей с рождения обучены маленькие животные, вынужденные всю оставшуюся жизнь ступать осторожно, дабы не быть съеденными. Главной целью отныне был не долг - найти вещи для Брамса, а преодоление препятствия в виде опустевшей спальни, ещё несущей на себе отпечатки незримого присутствия.          Мои голые ступни аккуратно прокладывали дорогу по безмолвным половицам, пытаясь их не потревожить. Всё ради того, чтобы, в конечном счете, напрямую подвести к массивной деревянной кровати, на краешек которой я присела: застенчиво и чересчур стыдливо, как если бы была нарушителем. Даже ладони сами, без веления мозга, осели на коленях в покорном жесте.       И больше ни-че-го.       Просто сидела так, не шевелясь, стараясь прийти в себя; найти внутри лекарство от тревоги, но слабо представляла, что такое можно раздобыть. Врасплох меня застала страшная мысль: “Неужели так теперь будет всегда?”.       Собственный взгляд поспешно упал на большие, богато украшенные часы на прикроватном столике. Прошла всего минута, хоть по ощущениям - целая вечность. Вслед внимание привлекли фотографии, заботливо укрытые в доспехи дорогих с виду рамок. Каждый снимок изображал родителей Брамса, в разные временные промежутки их жизни, но всегда они выглядели счастливыми.  — Тяжело  было улыбаться на фоне этого особняка, зная, что в его стенах скрывается заточенный сын? Я ещё зла на вас за то, что так просто распорядились моей судьбой, но ненависти  не испытываю. Вы ведь сами страшились своего ребёнка, не так ли? — Привычка вести внутренний монолог появилась давно и так полюбилась в периоды частого одиночества, что так и закоренела. Да и следовало ли от неё избавляться? Всегда комфортнее говорить со своим “Я”, чем с живыми людьми: тебя всегда выслушают, никто не накричит и не обидит словом.       Оставшись в одиночестве, я все еще испытывала чувство обиды, казавшееся странным. — Столько лет жили с этим грузом на сердце, дрожали от страха, что он может причинить вред другим, вам, но в его заботе ко мне увидели надежду: зверь может привязаться; возможно, даже урезонить жажду насилия. Не это ли подтолкнуло проститься с жизнью? Но вы ведь не знали меня настоящую, моё прошлое. Разве были гарантии, что я не убежала бы куда глаза глядят? А может, каменная плита по имени Брамс настолько сильно износила ваши спины, придавливая к земле, что вы уже хотели поскорее умереть?       Мысль, что они не выдержали бремя контроля над Брамсом, плодила сомнение, одно предвестие которой рождало внутри едкий страх: «Неужели они настолько поверили в меня, поставив свою жизнь на кон?»   “Зачем вы так со мной?” — хотелось закричать, но сквозняк, такой неожиданный и зябкий, коснулся моей спины невидимыми, потусторонними руками. Он обкалывал кожу мурашками даже в местах, прикрытых одеждой. Подобное зародило невольный приступ дискомфорта и бессознательное движение в сторону гардеробного шкафа, подальше от новых призраков, явившихся в этой лишившейся владельцев комнате.  “Вы возложили на мои плечи немыслимое бремя, ответственность, с которой не каждый справится...Нет, хватит, Грета, остановись, пока не поздно! Здесь нет никого, кто бы услышал. Нужно вспомнить: зачем мы сюда пришли и точка!”        Новым предметом интереса, на который переключилось всё моё внимание, стал огромный, бездушный деревянный силуэт, отвоевавший весомую часть комнаты, храня за своей грудиной личные вещи, покинувших этот мир. Рёбра раскрывались тяжко — петли следовало смазать — но сердцевина, в конечном счете, явила себя, позволяя рассмотреть многообразие различных материалов, цветов и рисунков. Где-то среди этого парада одежд и скрывалось нужное мне. Только вот найти искомое оказалось непросто. Дело было даже не в невероятном количестве дорогих вещей, радующих кончики пальцев мягкостью прикосновения к ним. Тяжко осознавать, что ещё недавно эта принадлежала кому-то: хранила тепло, запах своих хозяев. Каждый взгляд на них вынуждал сердце спотыкаться, но и отвести мысли в другое русло было сложно. “Я хотя бы могу жить, двигаться дальше, а вы теперь навсегда останетесь одни в темноте этого шкафа даже тогда, когда комната будет освещена солнечным или же искусственным светом. Доживая так, пока моль окончательно не съест вас. Вот она: печальная судьба покинутых вещей, потерявших жар человеческого тела”.       Почему же человек так часто насильно погружает себя в пучину грустных, неприятных образов? Эти истязания самого себя и есть самое разрушительное, что живёт в каждом из нас или нечто другое? Следовало ведь просто пройти мимо, не вырисовывая образы и не придумывая сказки, так нет. Может тому виной деформация, настигнувшая меня по причине творческого рода деятельности — рисования? Ведь каждый творец, умелый или же тот, кто еще учится, стремится вырвать из суеты повседневной реальности вещи — материальные или нет, сулящие ему поток образов, которые он непременно использует в своей работ...        Мысли прервались на полуслове, неожиданным стуком в дверь, но не в мою. Отчётливый, громкий звук раздавался явственно, как будто с внутренней стороны черепной коробки кто-то давал о себе знать. Я даже знала, кто был виновником. Моё промедление подметил Брамс, который всё это время пребывал в томительном, затянувшемся ожидании появления своей персональной няньки. К счастью, к этому моменту, искомое было найдено, и, в конце концов, появилась возможность покинуть эти давящие стены, выкрашенные в нежно-голубой цвет, который вряд ли после будет ассоциироваться у меня с небом.         Избегая случайного взгляда на фотографии, другие личные вещи, пропитанные чужими историями, свидетелем которых невольно стала, я выбежала из комнаты без оглядки, подгоняемая в спину тревогой. Дверь за мной громко захлопнулась, запирая всех обитателей внутри до следующего момента, который, надеюсь, никогда не настанет — когда вновь нужда приведёт сюда.          Всё было по той же пройденной схеме: разложить стопку одежды под дверью, и только после постучать. Напомнить, что я всё ещё с Брамсом, и никуда не убежала, хоть такая возможность представлялась. Уверена, он это хорошо понимал. Следом ноги уже вели в комнату, выделенную мне с самых первых дней пребывания. Нужно было как можно быстрее переодеться в чистую одежду и высушить волосы. Возникла лихая мысль спрятать ту трубу, осиротевшую без своего хозяина в детской комнате, но это могло запустить череду не очень хороших событий и выводов в голове у Брамса, поэтому идея была отброшена до лучших времён. Если такие наступят вообще.       Спустя несколько минут спешных попыток найти что-то подходящее, на мне красовалась любимая чёрная футболка. Местами уже протёртая, от чего она больше не сопровождала меня при выходе из дома, что, тем не менее, не мешало ей быть фавориткой среди остальной домашней одежды, так же, как и чёрным лосинам, не успевшим растянуться в коленках. Спустя ещё время, проведённое за манипуляциями с феном, каскад волос, гладким полотном раскинулся по спине. Последний взмах рукой, и я, наконец, пригладила их, закончив в тот самый момент, как фигура Брамса появилась в дверном проёме комнаты. Изменения в мужчине меня, что уж скрывать, порадовали, и, не стесняясь, мой взгляд осматривал каждый сантиметр, излучавший чистоту. Глупо такое говорить, с учётом предшествующих событий, от которых уже не отмыться никому из нас. С этого дня мы можем только создавать видимость незапятнанности, но всё же. Белые спортивные штаны не доставали Брамсу до щиколоток, но хорошо сидели, если не обращать внимания на такую деталь; серые носки и большая тёплая кофта, такого же цвета. Борода больше не выглядывала, пропав в канализационной трубе. Избавиться бы ещё от маски, но лучше уж пока с ней...Ведь она создает таинственный образ человека, отчуждённого от мира, распростёртого за стенами особняка. Именно фарфор — стоило только мазнуть по нему взглядом — напоминал мне каждую секунду об осторожности в своих словах, действиях. Порой даже в мыслях. — Хорошо выглядишь, — не удержалась я от комплимента, но вполне очевидно в ответ получила лишь очередной изучающий взгляд. Сейчас мы должны были пойти в его комнату, чтобы уже покончить с сегодняшним днём, но задумка, можно даже назвать ее шалостью, стремительно вторглась в расписанный наперёд ход событий, заманивая поддаться внезапной прихоти.   — Садись передо мной. Я высушу тебе волосы. Не будешь же ты спать с мокрыми? — Вопрос был риторический, и в случае возможного отказа я бы предприняла другую отчаянную попытку наступления. "Ведь это отличная возможность показать ему мою заботу и укрепить доверие. Но в этом есть подвох, который он тоже наверняка про себя отметил, хоть и не высказал вслух. Находясь так близко к его голове, уже в освещённой комнате, крайне осторожно, я смогу зацепить взглядом кожу по краю маски, и внимательнее осмотреть предполагаемое несовершенство лица, что он скрывает. Не зря ведь Брамс носит её. Вспомнить даже упоминание некоего пожара, про который мне поведал Малкольм".       Как же он не ожидал это от меня услышать! Даже с места не сдвинулся, продолжая стоять столбом в проёме, пока внутри я ликовала. Брамс и сам понимал, что манипуляции возле лица - не то, чего он хотел, но он первый начал эту игру, в который используются предлоги, подводящие к желаемому стечению обстоятельств. “Поэтому даже не думай отказывать, Брамсик. Загонять меня в душевую кабину у тебя смелости хватило, а здесь стушевался. Как я говорила ранее: в эту игру можно играть вдвоем”, — съехидничал голос в голове. — Я же должна хорошо заботиться о тебе, Брамс, не так ли? Мне будет очень грустно, если ты простудишься, — грёбаная улыбочка всё же расцвела на лице, родившись из побегов злорадства, но её просто невозможно было скрыть!       Первое, неуверенное, но всё же движение по направлению ко мне. Остальные - более смелые. Такие перемены обычно возникают у человека, у которого зародился некий план, а зная Брамса — это могло быть правдой, поэтому внутренне я напряглась, хоть и внешне осталась прежней.        Подозрения лишь подтвердились, стоило мужчине сесть напротив меня: лицом к лицу, чего я, признаться, никак не ожидала, а следовало.  — Брамс, я должна высушить твои волосы… — попытка намекнуть с треском провалилась: после неё не последовало никаких действий с его стороны. Он упорно, подобно настоящему маленькому ребёнку стоял, вернее, сидел, на своём. Однако и я не вчера родилась: — А поскольку от бороды ты избавился, то мне и сушить нечего на лице. Повернись спиной.       На эту реплику он только протянул  левую руку, на которую я смотрела с искренним непониманием, отобразившимся на лице. Этот немой диалог так бы и продолжался, если бы Брамс не решил сжалиться надо мной:   — Я подумал над тем, что ты мне сказала на кухне: о моей самостоятельности. Возможно, мне правда нужно делать некоторые вещи самому. Начнём с этого. “Засранец. Самостоятельности он решил вдруг поучиться!”.       Милая улыбка, тщательно скрывающая всё, что я сейчас о нем думаю, и переходящий фен из рук в руки — вот и всё, что мне оставалось. Непозволительно и чревато вставать на дыбы, как в приступе непокорности проделывают подобное дикие, неукротимые скакуны. Я всего лишь человек, вынужденный в очередной раз принять правила игры, которая оказалась намного изощрённее, чем практикуют между собой звери. Здесь нужна выдержка и тщательный контроль слов, дабы не оступиться и не быть лишённой относительной свободы. Пока я играю по его правилам, мне доступно куда больше, нежели можно получить строптивостью. Всему своё время.    “Может, я слишком заигралась и начинаю надумывать лишнего, но его глаза действительно же сейчас прищурились от ухмылки, которую мне не видно?! Прекрасно, просто великолепно! Он забавляется, потому что разрушил мой план!”         Ходя даже не так. План затонул, подобно бумажному кораблику, на пути которого встретилась неумолимая водная стихия, и ведь теперь больше ничего не оставалось, кроме как сидеть перед ним, не зная, куда деть руки и надеяться, чтобы его волосы поскорее высохли. Было чертовски неловко! Всё-таки человек, погрузившись в монотонность такого процесса как сушка волос, начинает бегать глазами по окружению, но только не мой подопечный, о, нет. Брамс не отрывал своего взгляда от моего лица, прекрасно осознавая, в какой тупик это меня заводит, но зачем ему прекращать так делать? Ведь он ликовал, поучал и наказывал за мою, пускай и проваленную, но всё же попытку перехитрить. “Можешь злорадствовать сколько угодно. Я даже буду не против, если ты подскочишь с пола, чтобы исполнить победный танец. У меня ещё предостаточно времени загнать тебя в тупик”. — Ты быстро учишься, Брамс. Мне даже ничего не пришлось показывать, ты сделал все сам. — Стоило ему положить фен на пол, как я не удержалась, чтобы не уколоть.        В ответ он лишь учтиво промолчал.  — Пойдем, я уложу тебя спать.        От усталости, вновь давшей о себе знать, путь до детской показался мне вечностью, но согревало лишь осознание, что всё это - последний рывок, и впереди ожидает спасительный сон. Даже злополучная труба не вызвала никакого напряжения и хоть толику страха, стоило только покоситься на неё при входе в спальню. Уже было всё равно. Хотелось попросту зачеркнуть этот день календаря и проснуться в следующем.       Под покровом смиреной усталости, через некоторое время, моими усилиями кровать была расправлена, зазывая гиганта под свою опеку. И стоило мужской фигуре покорно ступить в её объятия, как она отозвалась жалобным скрипом матраса. Мне оставалось только дополнить эту картину: накрыть Брамса одеялом и поцеловать на ночь. Как достойная нянька, прекрасно исполняющая свою работу, я покорно выполнила первый пункт. Только вот при переходе ко второму возникла осечка: мой взгляд от усталости уже был не таким зорким и так быстро не подмечал детали. Однако я уловила свое промедление. Уже несколько минут мои руки вершили монотонный танец: заправляли концы одеяла. Вновь и вновь. Это была странная попытка создать препятствие на пути у Брамса, если бы его озарило желание в очередной раз ухватить мои руки? Глупо и смешно. Здесь бы помогла только клетка с прутьями из металла, но никак не простая ткань. Будь я человеком веры, то непременно бы прибегнула к молитве, уповая на её божественную силу, что оградила бы мысли гиганта от посягательств, но я была слишком далека от Бога, как и он от меня. После всего случившегося, я тем более уже в другом списке: обугленном, вовек запечатавшем имена грешников на холсте, без права на помилование.       Не одной мне манипуляции с одеялом показались смешными, даже Брамс, в какой-то момент решил указать мне на это, вытаскивая свои большие руки, отчего одеяло, разноцветными дюнами взметнулось над ним к потолку. Всего одно движение, но сколько в нем было неприятия того, что не по нраву ему. Будто бы титан впал в ярость в глубинах земных, и теперь терзал покров изнутри в желании явить себя. Только я всеми силами верила, надеялась, что этим движением всё и кончится, ведь глаза мои уже слипались, недвусмысленно намекая: резервы организма подошли к концу, и сил на очередную битву у нас нет. Однако Брамс лишь опустил руки поверх одеяла, не предпринимая ничего более. “Видимо, всё просто идет по его плану, либо же мои действия не всколыхнули в нём жажду протеста. Так бы он уже что-то сказал”, — эта мысль успокоила меня, но всё же я столько раз попадалась на крючок в его игре, отчего некое сомнение продолжало присутствовать. — “Упустила какую-то деталь? Она могла быть всего одна, но уже её наличие было достаточным”.       Именно терзаясь подобной теорией, я всё же изредка бросала взгляд из-под бровей, неизменно сталкиваясь с тяжелым и нечитаемым взором, пробуждающим больше вопросов, чем ответов: “Ну не верю я в его добровольную капитуляцию. Хотя, может, он ждёт поцелуя”. "Поцелуй. Он не отпустит тебя без него, не забывай”, — хихикали проклятые черти, блаженно кружась в хороводе, раз за разом выкрикивая мне Его желания. Какофония их мерзких голосов была наполнена смешками, и периодически они извергались смехом. Наверное, их забавляла неизбежность предстоящего.       А ведь, правда, всё это время, Брамс терпеливо выжидал, пока я закончу поправлять одеяло (безбожно тянуть время). Только решиться легко — невыносимо сложно исполнить. Вроде бы губы уже на полпути. Скоро они выполнят команду, но перед этим отправят мне сигнал, внезапной засухой своего покрова, что как бы говорило: “Нам тоже страшно. Ты в этом страхе не одна!”. Однако Брамс и так долго ждал. Взбунтуйся я сейчас, он примет меры, что сулит мне дополнительные проблемы, поэтому осечки не возникло под немигающим пристальным взглядом, безотрывно следящим. Еще мгновение, и жар моих губ, соприкоснулся с другим: опаляющим, но не огнем, а прохладой фарфора. Я прикрыла глаза от неловкости, добровольно отчуждая себя от него. Но этим же поступком открыла калитку, за которой скрывался целый мир. Чувства обострились, и тепло мужских пальцев, охвативших мои руки выше локтя, воспринималось куда ярче и новее, нежели все те, что были до. Ища на широкой груди опору для своих рук, я вдруг поняла, так чётко и без помех, что чувства, огромное их множество, подобно лавине, обрушились на меня, превращая тело в оголенный нерв. Страх, желание и горечь перемешались, став едиными. И чем дольше длился поцелуй, тем насыщеннее становился вкус отравленного снадобья, стекающего по гортани.   “Нет, я не могу к тебе испытывать что-то, кроме страха и сострадания от разделения общей судьбы: такой же неприятной и мрачной. Слишком долго обо мне никто не заботился искренне, без корыстных целей, считаясь с моими желаниями. Даже ты, Брамс, разве отпустишь меня, если я немедленно захочу уйти? Просто мне польстило такое внимание, плюс внешне, если не считать маску, он тоже красив. Не удивительно, что женское сердце предало. Оно всегда направляет меня не по тому пути”.       Вдруг так противно стало: в первую очередь от себя такой глупой.  “Какой смысл бить себя в грудь и говорить, что я приручу в этот раз социопата, чтобы он никому не причинил вреда, если сама растаяла в первый же день! Все такая же идиотка”.        Честно признаться, очень захотелось остаться одной. Опять, в очередной раз, как делала очень часто, но к чёрту внутренний покой! Сбежать сейчас хотелось, чтобы отругать себя, смотря на свое отражение. Мужские руки стали слишком давить на нежную кожу, хоть только и в моей голове. Они демонстрировали, чтобы я делала всё по грёбаному сценарию, расписанном на том плане, составленном аккуратным почерком его родителей для меня!  “Нужно прекратить это жертвоприношение”.   — Брамс, спокойной ночи, — устало прошептала я, сразу отводя глаза. Но если бы всё было так просто. Разрушить этот миг единения двух существ, как же я посмела?! Ведь было сложно не чувствовать, как ему хочется большего.        Мелькнул образ, в котором Малкольм целует меня, но мгновенно отстраняется в испуге от выходки куклы. После того случая Брамс видел, как мужчина и женщина могут проявлять свою страсть. Достаточно разглядел, как углубляют поцелуй, делая его уже не таким невинным. Всё это он не мог повторить из-за фарфорового лица, ставшего уже его собственным. Это беспомощность и зародила в нем злость перед злой действительностью. Поэтому он пробовал вновь и вновь: отчаянно хватался за партнёра, не позволяя тому отстраниться.       Так же и сейчас. Мужские руки успели ослабить свое давление, но всё же полностью не отпустили, служа невидимой подсказкой, что есть что-то ещё, упущенное мной. “Каково это — быть так близко, и в то же время так далеко от желаемого? Тебе ведь недостаточно этих жалких крупиц, даже если до этого ты и не мог мечтать о подобном, наслаждаясь только своими фантазиями, смирившись, что в реальности схожее обречено на провал…”.        Если показать наяву, как это прекрасно, то Брамс схватит меня сильнее, потому что не сможет больше отказывать себе в таком.  — Поспи со мной,— только и сказал он.        Ответить ему у меня не поворачивался язык. Последствия от категорического отказа были бы слишком непредсказуемыми, но в то же время у меня просто не получалось сказать “да”, поэтому я решила выкроить для себя лишнее время на раздумья, осматривая кровать. Она была односпальной и настолько маленькой для него, что ноги выходили за её пределы, чуть свисая. Картина, надо признаться, была комичной, но это же наблюдение подарило мне шанс. — Она не вместит двух людей, Брамс, так что засыпай. Я всё равно буду в соседней комнате, — хотелось уйти, как можно быстрее и остаться одной.       Однако он не унимался. Хоть одна его рука и покинула меня, вторая тем временем сжала сильнее, посылая неприятную дрожь по коже. Надави он чуть больше, и мне станет больно.       Ответ последовал незамедлительно. Мужской голос определённо стал жёстче, прекрасно давая понять, что получил не тот ответ, который ожидал:  — Если бы бакалейщик, Малкольм, попросил тебя. Ты бы согласилась?        Клянусь, потребовалось собрать крупицы моих оставшихся сил, чтобы не только не попытаться вырваться из их крепкого хвата, и не отскочить на безопасное для себя расстояние, но и выдержать тяжёлый, цепкий взгляд, целью которого сейчас было уловить каждую перемену в моём настроение.  “Когда мы целовались с Малкольмом, Брамс прервал нас, включив музыку. Последнего это вывело из себя, если не больше. Но Брамс укротил свой гнев, использовав увиденное как рычаг давления на меня в нынешних реалиях. Да и та же кровать. Разве он был глупцом, не отметив изначально, что она мала и для него? Конечно же, нет. Брамс опять опережает меня на несколько шагов”. — Нет,— честно ответила я. Словно на детекторе лжи, я переиначивала в голове вопрос, чтобы не быть пойманной на лжи. В тот вечер я собиралась переспать с Малкольмом — это верно, но вопрос Брамса можно понимать двояко. Поэтому я представила ситуацию, что бакалейщик, так же как и Брамс сейчас, предлагает мне поспать на этой детской кровати. Тогда, конечно же, мой ответ был бы “нет”.   — Может, тогда мне лечь спать в твоей кровати,— не спрашивал, а утверждал.— У тебя она большая. Такая же у родителей, но я не хочу спать в их комнате.         Мне хотелось откинуть голову и засмеяться по-настоящему. Так, словно бы никого рядом нет и можно забыть о манерах. И это мне говорит человек, что несколько лет спал на ещё более маленькой по размеру кровати. Да и мог ли он скорбеть по своим родителям или же это было очередной игрой? Социопаты ни к кому почти не привязываются. Готова поспорить, что если бы он не носил маску, то явил мне жалостливое лицо для пущего эффекта. Но ведь таковы правила игры, не так ли? Он не говорит напрямую свои желания, а подводит к ситуациям. Это можно даже назвать увлекательным, если бы одновременно с этим так не пугало.   “Но что ему ответить?”   — Я не обижу тебя,— уже более мягко сказал он, но меня не обаять таким изменением. Он мог даже встать на колени, но это не отменило бы факта принуждения. В душевой я одержала маленькую победу, но это не означало, что война была выиграна.   — Хорошо, но ты будешь вести себя хорошо, иначе пойдёшь спать сюда, Брамс, — как иронично должно быть прозвучали мои слова для двухметрового гиганта. Так и представляю, как в случае плохого поведения беру его за ухо и вывожу из своей комнаты, отчитывая по пути. Смешно.         Стоило только дать ему зелёный свет, как мою руку уже не удерживали, и крупная фигура стала стремительно возвышаться надо мной, вставая с кровати. Только и ждал этих слов.         Как и в тот раз, Брамс находил предлоги не оставаться в одиночку в детской комнате, и я уже окончательно потеряла надежду, что когда-нибудь смогу отвоевать для себя хоть капельку уединения. В этой коварной голове всегда найдётся план, позволяющий владельцу захватить мою территорию. Хотя могла ли я называться её хозяйкой? Брамсу принадлежало всё это по праву рождения, в отличие от меня. Я была лишь обслугой с самого своего первого появления в этом доме. Ей по сей день и остаюсь.         Несмотря на то что в своей комнате я уже побывала несколькими минутами ранее, только сейчас в глаза бросился лёгкий беспорядок, царивший в ней. Всё из-за Коула, подначивавшего меня в спешке собирать вещи. Каких-либо сил убирать это прямо сейчас, откровенно не было, так что траектория моего движения не изменилась: я подошла к кровати, расправляя её для нас двоих.   — Ты ложись, я пока пойду почищу зубы и вернусь.         Выключатель щёлкнул, озаряя комнату — электричество снова заработало. Прекрасно. Закрывшись в ванной, я мигом подбежала к крану и включила воду, споласкивая лицо. Но жар не спадал, лишь защищался больше, распаляясь сильнее на щеках. Это стало настолько нестерпимо, что я поспешила сесть прямиком на холодный кафель, прижимая колени к груди, утопая в них лицом и закрываясь от мира ширмой тёмных волос. Правда, длина их была средняя, отчего мир всё же мог посматривать на моё лицо с дорожками из слёз, бесцеремонно, так ожидаемо пришедших ко мне.   “Сколько лет я не плакала? Резервуары уже полны. Вот и нашли подходящий момент, чтобы прорвать всю плотину сдержанности”.          Страх быть пойманным за слезами — таким понятным и человечным проявлением слабости — было для меня недопустимо! Поэтому всего лишь через несколько минут я топила свои рыдания в мягком ворсе полотенца, отдавая ему всю горечь соли, разбавленной в воде. Мне она была не нужна, а вот махровая ткань была создана специально для этого, так пусть забирает всё до единой капли.   «Грета, ну почему ты просто не можешь сделать это: без эмоций, привязанностей и, Господи, чувств!» — тихо, безумно тихо шептала я, затравленно порой кидая взгляд на дверь, в ожидании стука, который так и не возник. Я даже придумала последовательность действий на случай, если Брамс всё же решит навестить меня. — Как сильно я схожу с ума».   «Это стокгольмский синдром, не иначе! Но я не читала, как можно минимизировать его эффект. Осознать, что удерживающий тебя силой лишь использует тебя? Но и я ведь его! — давилась смехом я, заглушая его звук в полотенце. — Случается ли, что сам охотник и жертва заражаются привязанностью друг к другу и уже не могут отпустить? Скорее всего, ответ будет положительным. Иначе Брамс бы уже давно посадил на цепь, ведь так эффективней контролировать, но ему нужно моё добровольное участие, поэтому и не предпринял столь серьёзные меры. Но всё же я уже начинаю что-то к нему испытывать, а это плохо. Это может помешать трезво мыслить, а не хочу вновь становиться игрушкой в чьих-то руках!»         Мне уже следовало вернуться в комнату, но я не представляла, искренне, как мы будем спать вместе и что вообще хорошего может из этого получиться. Конечно, ради контроля над ним нужно будет зайти дальше, но его маска... Разве ему будет удобно в ней спать? Он ведь скрывает лицо не просто так. Отпечаток некоего несовершенства, простирающегося на лице, гложет его и по сей день, вынуждая стыдиться каждый раз, стоит в отражение Брамсу столкнуться со своим двойником. А если ночью маска съедет? Это приоткроет для меня завесу тайны, но если я буду поймана в момент открытия, то кто знает, какая реакция последует? Он этого не просчитал.   «Скорее всего, он думал только одним местом, когда решался на такое, — решила я, с остервенением вытирая слёзы. — Но это уже неважно, раз у меня нет возможности этого избежать. Сейчас самое главное — не позволить вдруг возникшим чувствам указывать мне, что делать и направлять. Они слепы.»         Когда истерика спала, я смогла наконец-то подойти к зеркалу, стараясь лишний раз не вглядываться в своё отражение. Нужно было почистить зубы и наконец уже отойти ко сну. Завтра или в ближайшие дни, когда Малкольм заедет, следует забрать у него ключи от дома, да и про отъезд Коула нужно не забыть сказать. Эта тема в разговоре должна быть закрыта раз и навсегда. Одежда, ковёр, труба и мусорные мешки с вещами — всё это будет следующим в списке уничтожения.   «Но это уже завтра».         Нужно возвращаться, только вот ноги приросли к плитке, как и руки к бортикам раковины.         У меня нет выбора. Я обязана справиться с этим. Даже если это затянется на долгий срок. Судьба никогда не была ко мне благосклонна, но за столько лет я привыкла решать проблемы в одиночку. Просто нужно чуть больше времени, чтобы адаптироваться, а так я обещаю себе, что справлюсь. «Слышишь, Грета? Ты справишься, девочка».         Очередной щелчок выключателя, и вот я уже приготовилась соприкоснуться взглядами с Брамсом. Я была полна уверенности, что так всё и будет, но ошиблась: столкнулась с тишиной. Неподвижная фигура в маске застыла в расслабленной позе, лёжа на спине, занимая большую часть кровати, и никак не отреагировала на моё появление. Удивление — первое слово, которое пришло на ум, но за ним последовало расслабление. Маленькая передышка, вознаграждение за слишком насыщенный день, не иначе. Стараясь не шуметь, я двинулась на цыпочках до своей половины, аккуратно укладываясь, то и дело, поглядывая на отключившегося Брамса, но он был всё так же неподвижен в своём сонном забытье. И хоть я любила спать на спине, в этот раз моё тело оказалось на боку и все мечты были о том, что сон мой будет беспробуден и не омрачён никакими наглыми кошмарами.         Даже сильно зажмурившись, это всё же не помогло мне быстрее покинуть реальный мир. Хотя тело ломило от усталости. Ворох мыслей ютился в голове, подбрасывая всё новые сомнения, стопорящие процесс погружения в царство Морфея. Каждый шорох, всякое пение птиц за окном подмечалось, и уже когда я думала, что мне придётся прибегнуть к помощи таблеток, я наконец уловила границу между сном и явью. Уже переступив эту границу, мне показалось, что матрас позади меня продавливается, но моё сознание уже отплыло от берега реальности, и вернуться назад не могло, отправляясь в путешествие по бескрайним мирам.         Кошмары были частым гостями обители под названием «моя черепная коробка», но именно в это мрачное утро они принимали невообразимые формы уродства, вплетаясь тонкими нитями в воспоминания прошедших лет. Поначалу, даже не догадываясь, я становилась полноправным членом актёрской труппы, выполняя действия, уже прописанные мной раньше: во времена, когда всё было явью, и только маленькие, почти неприметные детали безмолвно кричали, подсказывали: “Это всё сон!”. Однако слишком поздно ко мне приходила власть управления сновидением - в те мгновения, когда ужаса я хлебнула сполна, насытившись им.         Вот она расплата человека, который ещё мог услышать зов совести. Добровольные мучения, на которые я согласилась, окропив руки кровью и ей же подписав контракт молчания, объединивший двух людей под одной крышей. Теперь и навек, всю свою жизнь.         Как это обычно бывает в череде снов, один запоминается куда ярче остальных, преследуя свою жертву и после пробуждения. Таковым для меня стал один сюжет из детства.         Мне было около десяти, и я с визгом проснулась на большом кожаном кресле в гостиной. Помнится, всегда было приятно забраться на него, укутываясь в плед, и уноситься в далёкие, но такие манящие книжные миры. Уроки к тому моменту уже сделаны, и мне было позволено засиживаться так вплоть до ужина и последующей церемонии приготовления ко сну. Однако в этот раз приключение выдуманного героя прервалось: он так и не добрался со своей бравой командой в великий поход в заснеженные горы, и всё потому, что летопись их шествия покоилась на полу, в то время как меня захватила дремота. И кто знает, когда бы я очнулась, если бы не женский крик, ворвавшийся так же внезапно, как и затихнул.         Вот уже нет того умиротворения, что царило секунды назад: тот же плед, дарящий уют и тепло, уже покоился поверх книги. Его цветастая ткань окончательно отрезала меня от доброй и сказочной истории и героев, с которыми разделяла приключения. Теперь же я была одна: не посреди необъятного леса, наполненного могучими вековыми деревьями, а в стенах отчего дома, такого родного. Однако всего лишь один звук, душераздирающий, забрал чувство безопасности, которое раньше существовало в этом месте, осквернив его семенами страха, которые уже успели забраться в щели между половицами и там пустить свои ростки.         Ошалелый взгляд пробежался по комнате, выискивая ответы, пока не наткнулся на дымящийся кусок пирога — любимое наше с папой лакомство. Живот мгновенно пришёл в себя раньше затуманенного страхом мозга, выталкивая нечленораздельные звуки, сигнализирующие о животном голоде, но я брезговала дотронуться до выпечки. Только не сейчас, когда тревога всё ещё обитает в этом доме, во мне. Выждав несколько минут, я так и не уловила продолжения этой ужасающей симфонии крика. Возможно, это мне почудилось во сне, а может, просто звук с улицы вторгся через толстые стены? Однако разве это успокоит? Это сродни той необъяснимой тревоге, когда в темноте вдруг, непонятно почему и зачем, ты решаешься приоткрыть глаза. Только сейчас мои глаза не были приоткрыты, нет, они распахнуты так широко, как только возможно, наблюдая и выжидая. Чувство присутствия кого-то постороннего не покидало.   “Отец почти всегда дома. Нужно найти его!”         Принятое решение означало сделать первый шаг навстречу чему-то пугающему, что могло ожидать за каждым поворотом - очередным неосвещённым уголком, но другого выхода я тогда не придумала, а тишина давила всё сильнее, от чего хотелось сбежать и укрыться. Маленькое тельце дрожало, а лоб покрыла испарина, казалось, взгляни повнимательнее и увидишь, как ужас сочится из пор. Чепуха и надумывание, но как легко быть уверенной в себе, когда не ты главный герой страшной иллюзии! Я и только я в одиночку, делала сейчас осторожные шаги вперёд: навстречу тёмному коридору, что бредился бесконечным туннелем в иной мир.         В полной, заглушающей всё тишине.   “Па-па”, — одно слово; два слога и четыре буквы крутились в голове, но не смели нарушить тишину, вырвавшись с языка. Ведь тогда бы они нарушили покой и указали всем затаившимся монстрам на моё местонахождение, поэтому я была нема. Настолько, что с начала пути ладошка правой руки вжималась в кожу губ так сильно и беспощадно, что десны ныли, а зубы, думалось, вот-вот раскрошатся.         Шаг за шагом, всё дальше моя фигура отдалялась от гостиной, из окон которой заглядывали в гости закатные лучи солнца; следом, минуя очередные нещадные сантиметры, уходила я со света и от людей, чьи силуэты мелькали за стеклом. Секунда, такая незначительная, но тягучая в данный промежуток временной петли, в конце концов, разделила свет и тьму в воспоминаниях, утянув мою маленькую фигуру в потёмки узкого коридора. До тех самых пор, пока смуглая кожа окончательно не вышла за пределы солнечных бликов, окрасившись в чёрный цвет тени, что только впитывала в себя цвета, не отпуская их во внешний мир. Тогда-то и пришла безнадёжность, граничащая с безрассудством — вспомнился разговор с отцом:   — Шаг за шагом, мы будем отучаться от ночника, дорогая. Нет никаких монстров: они только в твоей голове, в воображении. Это наш с тобой дом, и в нём есть место только нам двоим, Грета. Мы здесь полноправные хозяева и только нам с тобой, малышка, решать: кто может жить под нашей крышей, а кто должен уйти незамедлительно. Давай возьми меня за руку.         Беспрекословное доверие к отцу, грезилось мне, с самого моего рождения было велико. И с каждым минувшим годом, расцветало всё больше, до того рокового дня с федеральными агентами. Возможно, виной тому было отсутствие в жизни матери, которая бы разделила эту любовь и доверие на два, но так или иначе, каждое слово, исходившее от отца, было наполнено для маленького ребёнка весом. Я вложила свою маленькую ладонь в его большую и холодную без препирательств или сомнений даже в своей голове. Однако даже этот контакт был не нужен. От моего сердца исходила красная нить, с каждым годом все укрепляясь, становясь толще и насыщеннее в своём цвете, скрепляя союз двух, куда прочнее, нежели сплетение пальцев. Хоть взгляд и метался от одного угла к другому, стоило только сделать совместный шаг в темноту коридора, я и не думала поворачивать назад, ведь отец смотрел вперёд: осанка его была ровной и статной, как описали бы её в книгах.   — Видишь, дорогая. Это наш дом. Нужно только присвоить его себе в полной мере. Теперь...Назови своё имя.   — Что? — тихо спросила я, оторвав взгляд с коридора на профиль папы.   — Верни взгляд в темноту. Поскорее, — спокойно, без крика или повышения голоса произнёс он, но этого было достаточно, чтобы я осеклась всего лишь на секунду, прежде чем вновь устремить голубые глаза в темноту.   — Ты моя дочь и если чего-то боишься, то мы вместе будем стараться уничтожить этот страх. Преодолеем его до того, как он заберется под кожу. Если раньше ты вжимала голову в плечи, проходя по дому ночью, то теперь будешь делать это спокойным шагом с высоко поднятой головой. Давай, назови своё имя тем монстрам, которых боишься.   — Г…рет…   — Чётче, дорогая. Даже я почти не расслышал, хоть и стоя рядом, — произнес отец.   — Грета.   — Громче.   — Грета! Моё имя Грета!         Отец сделал большой шаг вперёд, аккуратно потянув меня за собой.   — А фамилия?   — Гаррис! Грета Гарис!         Ещё два шага.   — Это твой дом, Грета?   — Да! Это мой дом и дом моего отца!   — Молодец, только не горби спину, это твои владения и нужно ходить здесь, как если бы это было замком, а ты в нём королевой.         Каждый пройденный нами сантиметр проносился всё увереннее, вплоть до момента, когда мы не прошли весь тёмный коридор, и не вернулись обратно в мою комнату, освещённую ночником. Отец сразу отпустил мою руку и направился к одной из моих многочисленных плюшевых игрушек — белому мишке, одетому в льняное платье цвета неба. Мне оставалось только смотреть, как он снимает с головы медведицы картонную корону, которую я же сама и сделала. Цветными мелками я закрасила её жёлтым и с помощью клея добавила последние штрихи — разноцветные камушки для поделок. Теперь моё творение было в руках отца, держащего корону прямо передо мной.   — Хоть страх полностью не уйдёт с первого раза, но чем чаще блуждать во тьме, тем лучше тьма откроет перед тобой свои тайны; уже не ты будешь бояться монстров, а они будут прятаться от тебя. И сейчас мы закрепим это. Я останусь стоять здесь, а ты сама преодолеешь этот путь: от начала коридора и до конца.         И снова тревога кольнула в груди. Одно дело пройти с папой, чья высокая фигура разгоняет все преграды на своём пути, ведя меня за собой, и совсем другое - одной. Да, он будет ждать в конце, но ведь куда страшней дорога, чем её конечная точка.         Однако папа, стоявший напротив, был непоколебим. Не только в своей задумке, но и во мне. И эта корона…Хоть цветные камушки были дешёвыми, тем не менее свет ночника, проходивший сквозь них, подчёркивал только красоту переливающихся красок, от чего мерещилось, что в конце пути меня ждала не искусственная награда, а самая настоящая: истинная королевская корона.          Пожалуй, решение было принято задолго до того, как мне предложили награду. Однако сейчас всё стало интереснее и притягательнее.         Я повернулась в сторону коридора с высоко поднятым подбородком, и, глубоко вздохнув, шагнула вперед. Мгновенно подчиняясь уверенности и детской фантазии, стены коридора стали рушиться, а на их месте один за другим появлялись знакомые мне персонажи из любимых мультиков и фильмов. На лицах многих проступала улыбка: кто-то был чуть более сдержан, но одобряющего взгляда мне было достаточно, чтобы ощутить поддержку каждого в моём приключении. Внезапно для себя я почувствовала тепло на коже. Было это столь неожиданно, от чего я не сразу сообразила, откуда оно исходит. Ровно до того момента, как коридор не осветился пламенем свечей, расположившихся на массивных, кованых светильниках, подвешенных цепями к потолку. В каждой сказке главному герою преподносят дар, который не без помощи смекалки, помогает преодолеть трудностей. Вот и мой подарок: свет, развеявший мрак и подсветивший дорогу.         И конечно же отец, стоявший за моей спиной. Все они были здесь, со мной. Я не была одна, и осознание этого помогло сделать первый шаг, за которым сразу же последовал второй. Голова всё так же гордо вскинута. Мне остаётся только ловить одобряющие улыбки окружающих, мимо которых прохожу. Кто-то решается даже кивать головой, подначивая своим одобрением идти дальше всё быстрее, но я не могу ускориться. Не потому, что я боюсь, теперь не поэтому, а из-за длинной ткани королевского платья, цвета неба, шлейф от которого затрудняет движения при ходьбе. Но это было приятная медлительность.   — Моё имя Грета Гаррис и это мой дом! — громко и чётко прокричала я, резко оборачиваясь в сторону отца, как только достигла конца коридора, встречаясь с одобрением в глазах родного мне человека. Даже не так: с гордостью, читающейся без слов!         Слух уловил хлопки, сначала одной пары рук, а после они множились в одночасье. И под этот гул победы, я возвращалась обратно, за наградой, которую заслужила, и что сейчас покоилась не на моей голове.   — Пап, это наш с тобой дом, — только и сказала я, всматриваясь в такие же чистые голубые глаза, как и у меня.   — Наш, дорогая. Помни об этом и навсегда запомни метод борьбы со страхом. Я не всегда буду дома, но в тебе течёт моя кровь, а значит, ты и сама можешь справиться со всем, что будет тебя пугать. Сегодня ты доказала себе это, поэтому будешь награждена.         Всего лишь картонка, покрашенная мной в жёлтый цвет с искусственными камнями, но как же она была тяжела сейчас. Прямо как истинная корона из настоящего золота.   — Я горжусь тобой, Грета Гаррис. Ты настоящая дочь своего отца.         Тогда я совершила маленькую победу над своим страхом темноты, но этот коридор снова встал у меня на пути. Мне не было ведомо, кто кричал несколько минут назад, но сейчас, как никогда, во мне появился стержень, поддерживающий в столь опасном начинании. Уже не было кованых светильников, что показали бы мне путь. Он виделся мне отчётливо и без них. Только ладошка ощутила тепло чьей-то руки. Я улыбнулась и сжала чужие пальцы в ответ, даже не смотря на спутника, ведь его образ рисовала в своей голове уже очень давно — спаситель сказочного мира, чьи приключения описывались в книжке, оставшейся лежать на полу гостиной, изменил свои планы ради помощи другу — мне.   — Спасибо, — улыбнулась я, на что получила очередное объятие пальцев.   — Сэр Альбин к вашим услугам, королева. Я вернулся из старинного леса, как только услышал, что вам нужна помощь. Теперь Вы можете быть спокойны, я сопровожу Вас.   — А как же Ваши компаньоны? Мне неудобно отрывать Вас от великого похода ради такой глупости.         Мы сделали первые шаги.   — Глупостью было бы недооценивать Вашу проблему, королева. Какая-то девушка кричала, возможно, тем самым моля о помощи, а путь до неё лежит через монстров, затаившихся на дороге. Я не посмел бы взглянуть на своё отражение более, если бы оставил Вас одну.   — Признаюсь, я испугалась вначале. За это мне стыдно, но сейчас я с уверенностью могу сказать, что монстров, способных причинить мне вред, в доме больше нет.         Ещё два шага.   — Способных причинить Вам вред? Не значит ли это, что они есть, просто Вы усмирили их?   — Ты всё верно понял. Они есть в каждом доме, но к любому из них нужно найти подход. Нельзя их бояться, иначе они почуют это и придут.         Остался последний шаг, дверь в пристройку к отцу уже маячила перед глазами.   — Но королева…Разве Вы подчинили себе главного из них?   — Что? — но ответом мне была лишь тишина, а после ладони, потерявшей поддержку в один миг, коснулась ледяная прохлада, пробирающая до самых костей. Коридор был пуст, а всепоглощающая тишина вновь заявила свои права.   — Я Грета Гаррис, или вы забыли? — сказала я в пустоту. То ли для кого-то скрывающегося, то ли для подбадривания самой себе. — Я хочу встретиться с отцом, поэтому оставьте свои глупые запугивания для других детей!         Холод дверной ручки разом впился многочисленными иголками в ладошку, стоило только раскрыть деревянную пасть, открывая для себя дорогу в уже другой коридор, что был короче и не таким страшным, ведь яркие всполохи ламп освещали его, да так неистово, что глаза разом заболели, но я продолжала идти вперёд, туда, где большую часть времени проводил отец, и где наверняка можно было найти его и сейчас.          Тогда я и подумать не могла, что поджидает в конце своего пути, но именно после увиденной картины, слова выдуманного сэра Альбина будут вертеться в моей голове, с каждым разом принося всё больше сомнений касательно вещей, творящихся в нашем доме.         Но главная мысль, с которой я оставалась наедине после таких размышлений была одна:                                                                                                     “А что если монстры и страшные чудища, обитающие под нашей крышей, не трогали меня никогда только потому, что прятались от настоящего короля кошмаров?”