Colours that Matter

Ровно до того мгновения, как лучезарная Коюки запустила их в квартиру, он был уверен, что, пф, да что там вообще такого, подумаешь, все мы взрослые люди. Однако незаметно для самого себя Аказа упустил тот ловкий момент, когда можно было просто сказать «Привет, это Кёджуро. Ну, вы уже его знаете. В общем, мы встречаемся», и теперь страдал под натиском моментов неловких. В одиночку. Потому что Кёджуро, наивная душа, кажется, клюнул на все его заверения, что он превосходно себя чувствует и совсем ничего не боится. — Не о чем переживать, — то и дело повторял Аказа, пока они собирались в гости, пока добирались и даже пока стояли перед дверью в ожидании, когда им откроют. — Просто доверься мне, я знаю, как всё сделать. Кё клюнул, нет, доверился, и теперь беззаботно обменивался последними новостями с хозяевами дома, интересовался делами на работе и отвешивал тонну комплиментов их упитанному коту, который соизволил высунуть свою морду из спальни и теперь по-царски развалился на коленях Коюки. Оно и к лучшему. Приняв весь социальный удар на себя, Кёджуро дал Аказе шанс хорошенько собраться с мыслями и всё-таки поймать тот неуловимый удачный момент. Пф, да что там вообще такого, подумаешь, все мы взрослые люди. И тем не менее Аказа уже больше года не мог признаться родному брату, что Ренгоку Кёджуро занимает в его жизни куда большее место, чем просто друг. Сложно было представить, чтобы Хакуджи и Коюки — тем более Коюки — отреагировали так же, как папаша Ренгоку пару месяцев назад. Хотя может быть Кё думал похожим образом, когда чуть ли не с порога обрушил на отца информацию, которую тот оказался не готов принять. Ладно, Аказа не знал наверняка, о чём именно думал Кё и чем руководствовался, прямо заявляя отцу, что любит мужчину, которого в тот момент крепко держал за руку. Слишком уж разбитым он выглядел после того короткого визита, чтобы ещё мучить его осуждениями и причитаниями о том, что всё равно уже не изменить. Но и оставить это так просто Аказа не мог. Что бы ни заставило Кёджуро поступить так легкомысленно, такого отношения от собственного отца и всех тех грубых слов он точно не заслужил. Буркнув, что забыл одну вещь на тумбочке в коридоре старшего Ренгоку, Сояма поспешил прочь из машины, пока Кё не успел ничего сообразить. — Какого чёрта припёрся? — едва сдерживая бешенство, прорычал мужчина по ту сторону наглухо запертой двери. — Проваливай! — Открывайте, — потребовал не менее взбешённый Аказа. — Если не хотите, чтобы все ваши соседи услышали, почему я здесь. Ему было одновременно и столько всего, и совершенно нечего сказать, что первые несколько секунд, когда дверь всё-таки отворилась, он просто молча пялился на небритое, помятое и искажённое злобой лицо, возникшее в небольшом проёме. Словно Шинджуро чувствовал, что у Аказы чешутся кулаки, а потому не стал открывать дверь шире. Но Аказа бы сам оказался последним мудаком, вздумай он всерьёз наброситься на отца дорогого ему человека — даже после всех тех гадостей, что тот наговорил сыну, которого, по его же словам, у него больше не было. О, какая праведногневная речь разросталась в мыслях Аказы, пока он топал по лестнице вверх. Слова, которыми он бы пригвоздил этого человека к земле так, что и пошевелиться невозможно, сами складывались в предложения. Предложения, которыми бы он заставил это очерствевшее и пропитое сердце почувствовать простые человеческие чувства и протрезветь, так и рвались наружу. И вот он — стоит как вкопанный, всё красноречие как ветром сдуло. — Чего тебе? — так и не дождавшись никакого продолжения, процедил Шинджуро, сузив глаза. Такие же глаза, как у Кё. Желудок Аказы сделал сальто в животе и неприятно ухнул куда-то вниз. Он умрёт, если увидит однажды на лице Кёджуро что-то подобное. — Родственников не выбирают, — выдавил из себя Аказа фразу, которая ничего общего с его бурей возмущения не имела, но нужно было с чего-то начать. — К сожалению, — выплюнул Шинджуро и то ли попытался всё-таки захлопнуть дверь обратно, то ли просто неудачно повёл рукой, но Аказа предусмотрительно подставил в щель ногу, чем тут же вызвал новую вспышку ярости на лице собеседника. Впрочем, ярость получила второе дыхание и в нём, разбуженная прозвучавшей репликой. — О да, я полностью с вами солидарен, — язвительно заметил Аказа. — Кёджуро крайне не повезло, что ему в отцы достался такой кусок дерьма. Но, увы, он в вас души не чает и безгранично уважает, — было бы за что, ядовито подумал он при этом, но решил не озвучивать. — А ещё он, вот ирония, да? Он уважает традиционные ценности вашей семьи куда больше вашего. Вы можете как угодно относиться к тому, с кем ваш сын спит, но называть позором семьи его, того, кто посвятил половину своей короткой жизни вашему общему наследию, да ещё и мать его сюда приплетать… — Заткни свой грязный рот, сейчас же, — свирепо прорычал Шинджуро, шире распахивая дверь и выходя в коридор. Упоминание покойной жены стало для него последней каплей. Впрочем, не заяви он ранее, что женщина тоже разочаровалась бы в сыне, Аказа бы и не подумал касаться этой темы. Старший Ренгоку мог говорить только за себя, но добивать Кёджуро словами о том, что бы сказала или подумала мать, он не имел права. Сложно сказать, чем бы всё это могло закончиться, если бы на лестничной клетке не появился Кё, к этому времени догадавшийся, что если Аказа что и забыл здесь наверху, то только свою дурную горячность. При виде сына Шинджуро, смерив напоследок Аказу уничтожающим взглядом, демонстративно скрылся за хлопнувшей дверью. Самое убийственное во всей этой ситуации было то, что Кёджуро ему тогда так ничего и не сказал. Они просто молча вернулись в машину и поехали. Кё в тот день был за рулём и должен был подбросить его до дома, а потому можно было и не мечтать о том, что вместе с двигателем запустится радио, которое бы заполнило эту жуткую тишину. Музыка в этой машине играла, только если о магнитоле вспоминал Аказа — у водителя привычки слушать что-то в дороге не было. Несмотря на то, что гнев свой Аказа хоть немного, но выплеснул, и несмотря на то, что на полпути к его дому на одном из светофоров Кёджуро вдруг повернулся к нему и как ни в чём не бывало — с тёплой улыбкой — предложил съездить в парк аттракционов на колесе обозрения покататься, пока их общий выходной не закончился, его ещё долго не покидало крайне мерзкое ощущение, что он только сильнее всё испортил в ситуации с отцом Ренгоку. Всё, чего он хотел, — это чтобы Кёджуро не лишался человека, к которому так очевидно тянулся. Но добился он, кажется, только одного. Сгоряча намешал всё в одну кучу: и «Кэйка», и их отношения, и госпожу Ренгоку. Неудивительно, что с того августовского дня Кё больше не общался и не виделся с отцом на протяжении почти трёх месяцев. Удивительно, но две недели назад счастливый Кё позвонил ему прямо в разгар рабочего дня и чуть телефон прямо с другого конца своей радостью не сжёг. Ренгоку Шинджуро зашёл в «Кэйка», и у них состоялся вполне себе мирный диалог. На нейтральные темы, конечно же. Аказа сомневался, что в этом была его заслуга. Но вздохнул свободнее — по крайней мере, той своей глупой выходкой он не поставил крест на взаимоотношениях отца и сына. И всё же свой отпечаток эта история на нём оставила. Да и на Аказе, чего уж скрывать, тоже. Потому что если раньше он держал свою личную жизнь на замке даже перед братом из-за того, что по-настоящему сблизились они лишь в последние годы, то теперь… Теперь где-то в голове растянула свои паучьи лапы крайне навязчивая тень. Тень вероятности столкнуться с непониманием и осуждением со стороны уже своей семьи. Сказал бы ему кто ещё лет пять назад, что однажды он всерьёз будет опасаться потерять дружбу с Хакуджи, Аказа бы рассмеялся этому человеку в лицо. Они всегда принадлежали совершенно разным мирам, где Хакуджи был примерным любимчиком всех учителей и одноклассников, а Аказу от него и от всего этого тошнило. Тошнило от этого извечного «Почему ты не можешь быть таким, как твой брат?» и от «Не стесняйся, Аказа, я всегда готов тебе помочь, ты же мой брат». И Аказа, сколько себя помнит, всегда бросался в отрицание. Отрицание всего. Того, как они похожи внешне, из-за чего вид Аказы с годами становился всё более и более экстравагантным; и того, как иногда у них всё-таки совпадали интересы, из-за чего Аказа сразу же от них отказывался; и того, как ему на самом деле было не плевать на Хакуджи. Единственное, что их в те годы по-настоящему связывало, была болезнь отца, о котором они одинаково, с полной самоотдачей заботились. Впрочем, каждый из них всё равно справлялся с этим бременем по-своему. Хакуджи ещё сильнее корпел над учебниками и собирал всю любовь учителей, а Аказа дебоширил и собирал самые дикие слухи вокруг своей персоны. Хакуджи продолжали ставить ему в пример — и в школе, и дома, — и это ещё дальше отправляло Аказу во все тяжкие, делая пропасть между ними всё необъятнее и глубже. Всё начало налаживаться, только когда они после школы пошли разными дорогами. Блистательный Хакуджи ударился в медицину, а вкрай запутавшийся в себе Аказа отправился в управление. Просто чтобы хоть где-нибудь у него был порядок. Они уже давно переросли тот период своей жизни, когда их общение больше напоминало грызню и полное взаимонепонимание, однако от старых привычек трудно избавиться. А новые страхи ждать себя не заставили. Аказа невидяще смотрел на игровую карточку в своих руках, делая вид, что сопоставляет известные ему факты о других персонажах. На деле же мыслями он странствовал где-то совсем далеко от этой уютной, залитой белым светом пасмурного дня гостиной, где за квадратным низким столом они собрались вчетвером: Хакуджи, Коюки, Кё и он сам. Краем уха он слышал, как Кёджуро деликатно, будто на светском рауте, подмечает пробелы в теории Хакуджи о том, кто из них четверых убийца. А всё потому, что они были в гостях. В противном случае Кёджуро бы уже давным-давно прошёлся катком по чужим предположениям, в пух и прах разнеся их своими. Иногда с ним было невозможно играть просто потому, что он очень быстро всё схватывал. Для человека, которого пришлось учить понимать шутки юмора, у Ренгоку было отменное чутьё, и из него получался крайне годный шериф в «Мафии», из-за чего его, правда, и пытались слить как можно скорее. Увы, понять, шериф он или нет, было крайне сложно, потому что горланил он одинаково много и громко вне зависимости от того, какая карта ему попадалась. Вот бы и в постели он был таким же голосистым. Аказа бы многое отдал только за то, чтобы Кёджуро перестал кусать подушку и собственные ладони, глуша удовольствие. «Ты что, — краснел он всякий раз, когда Аказа просил его не сдерживаться, — а если соседи услышат?» Пусть слышат. Пусть хоть весь мир слышит и знает. Очень смелое заявление для того, кто уже битый час всё собирался и собирался с духом, но так и не решился рассказать родному брату о том, что в гости он к нему пришёл не просто со своим другом, а с… У него даже язык не поворачивался назвать Кёджуро своим парнем, или партнёром, или ещё кем-то в этом роде. Кёджуро был его. И этим всё сказано. — Аказа, у тебя есть, что сказать в своё оправдание? — вернул его к реальности голос Коюки. — Согласен с Кёджуро, — наобум выдал Аказа, зная, что тот к настоящему времени наверняка уже мастерски раскрутил запутанный клубок игровых хитросплетений и вывел на чистую воду причастного к трупу в бассейне на заднем дворе особняка. О себе он не переживал. Ему досталась крайне скучная карта орнитолога-любителя, которого незадолго до преступления видели на крыше с биноклем. Три пары глаз уставились на него в недоумении. — То есть, ты сдаёшься? — осторожно уточнил Хакуджи, нахмурившись. — Что? В смысле? Нет, конечно! — тут же вскинулся Аказа. Задумчивый дурман как рукой сняло. — Я сказал, что в установленный временной промежуток ты успел бы спуститься с крыши и нанести жертве смертельный удар, — уточнил Кёджуро. — Коюки колола лёд в подвале, и мы уже установили, что те масляные следы у бассейна были оставлены механиком, то есть, Хакуджи, до того, как жертва вышла к бассейну. — Я… — Аказа на секунду усомнился, что правильно прочитал свою карточку, вдруг он пропустил тот маленький факт, что убийца действительно он, но нет. — Да с чего это ты на меня указал! Ты всегда всех угадываешь, а я невиновен! Послушайте, — озарённый догадкой, он повернулся к Хакуджи и Коюки. — Это он, я вам точно говорю! Он всегда всех угадывает, не верю, что он якобы ошибся. Я невиновен, вот увидите. Аргументация такая себе. Особенно с учётом того, что с Ренгоку, который оказался тем ещё хитрым засранцем, малосведущие Хакуджи и Коюки сошлись в игровом поединке такого жанра впервые, а потому проверить слова Аказы не могли. Орнитолога-любителя единодушно отправили на эшафот, и только после того, как вскрылось, что он действительно невиновен, Кёджуро выглядел искреннее озадаченным. Это мгновенно стёрло торжественную ухмылку а-ля «Ну что, выкусили?» с лица Аказы. Оба они перевели взгляды на супругов, но Хакуджи был занят тем, что снова внимательно изучал игровое поле, водя пальцем по имеющимся локациям, а Коюки перебирала факты, выпавшие им из банка карточек, и всё косилась на Кёджуро, который в этой игре принял на себя маску престарелого косплеера. — Это не я! — со всем присущим ему темпераментом заявил он. Что ж, либо по Кёджуро премия Оскар плачет, либо на ком-то из этих двоих отлично села овечья шкурка. Зная Ренгоку, Аказа ставил на второй вариант. Врать он совершенно не умел. А ещё судьба либо очень любила, либо, напротив, слишком не доверяла Кёджуро, чтобы вручать ему «плохие» карты, и он всегда оказывался на светлой стороне. И только сейчас Аказа подумал, что наверное он действительно поторопился с выводами — будь Ренгоку убийцей, он бы наверное сразу сдал себя с потрохами. Настолько привык выступать за добряков, что подобные коварные схемы с такой лёгкостью провернуть с первого раза ему не по плечу. И действительно. — Да вы опаснее самого профессора Мориарти, Коюки-сан, — Хакуджи наклонился к жене, целуя её, довольно улыбающуюся, в щёку. А Кёджуро, который на последнем ходе был вынужден сдать своего косплеера на самосуд, возмущённо взмахнул руками, поворачиваясь к Аказе. — Как ты мог подумать, что я бы так стал тебя подставлять! — В этом и суть игры, разве нет? — Да, но… И пока Ренгоку пытался подобрать слова, Аказа миролюбиво улыбнулся ему. — Я и предположить не мог, чтобы ты ошибся в своих рассуждениях. Вот и всё. Эти слова растопили мгновенно подобревшего Кёджуро, и Аказа невольно засмотрелся, едва не забыв, что они не одни. Быстро спохватившись, он отвёл взгляд и принялся помогать Хакуджи складывать все карточки в коробку. Коюки, между тем, упорхнула на кухню, откуда уже доносился аромат запекаемого в духовке мяса. Кё улизнул следом, вызвавшись помочь накрыть на стол. А эта толстая морда, их кот, видимо, возомнил, что стол накрывают во имя его королевского величества, и рысью поскакал в том же направлении. Или же просто он был очень привязан к своей хозяйке, а Аказа наговаривал, так и не сумев простить зверю разодранный свитер. — Отличная получилась игра, — заключил Хакуджи, закрывая коробку с настольной игрой. — Ага, — поддакнул Аказа, наблюдая за тем, как брат поднимается на ноги, чтобы отойти к шкафу, в котором теснилась огромная коллекция книг и всевозможных настолок. — Слушай, я хочу тебе кое-что сказать. — Что? — оглянулся Хакуджи через плечо, на секунду оторвавшись от попыток втиснуть коробку на полку. Да, кажется, так будет проще. Возможно, не совсем красиво по отношению к Кё и Коюки, но этот шаг на деле даётся ему куда труднее, чем он мог предположить. А потому начать стоило с разговора с глазу на глаз. — Аказа? — брат нахмурился. — Всё хорошо? — Да, я просто… — Аказа тоже поднялся с пола, чувствуя, как сердце в груди бьётся в бешеных конвульсиях ритуального танцора. — Просто виделся вчера с Кейзо. Он тебе привет передавал. — О… Спасибо, и ему тоже, — полувопросительно ответил брат, с сомнением глядя на него. — Ну что, пойдём поможем там на кухне! — поторопился замять неловкую паузу Аказа и бодро зашагал на кухню. Нет, всё-таки это неправильно. Нужно сделать это в присутствии всех. В конце концов, ничего зазорного в их отношениях с Кё нет. Было бы неправильно шушукаться об этом где-то в уголке, словно о каком-то преступлении. Вот сейчас они сядут за стол, и тогда он расскажет. Хотя, пожалуй, лучше дождаться, пока они расправятся с уткой. Или лучше после десерта? А может перед уходом? — Божественно вкусно, Коюки! — Кёджуро аж разрумянился от удовольствия, любовно цепляя палочками очередной тонкий ломтик нежного мяса со своей тарелки. — Аказа, я не понимаю, почему ты до сих пор не добился того, чтобы эти золотые руки готовили у тебя в «Кидзуки»? — Сказал человек, который сам неоднократно разбивает мне сердце своими отказами! — под смущённый смех Коюки Аказа адресовал ему укоризненный взгляд. — Кто знает, — покачал головой Кё, смешно вскидывая брови, — может, если бы твоим шеф-поваром была эта восхитительная женщина, то моё резюме уже бы лежало на твоём столе! — К сожалению или к счастью, из больницы я пока что уходить не собираюсь, — сияющая улыбка не сходила с лица Коюки, пока она докладывала себе салат. — А потому всем нам суждено остаться на своих местах. На тех, что мы сами для себя избрали. Аказа так и замер, не донеся палочки до рта. Для него время будто остановилось, пока все вокруг продолжали что-то обсуждать. Что именно — он не вслушивался. Слова Коюки вытеснили все лишние мысли, а вместе с ними и страхи. Ну конечно. Мы сами выбираем своё место. Каждый человек выбирает сам. Может быть, именно об этом и думал Кёджуро, так смело распахнув душу перед отцом и молча стерпев последовавшую за этим агрессию? В том числе ответную агрессию Аказы. Это был не выбор между родителем и любовником в пользу последнего. Точно так же, как и Аказа сейчас, если брат его не примет, не будет выбирать Кёджуро вместо него. Это был выбор дать другому, важному для тебя человеку, сделать его собственный выбор. И вне зависимости от того, каким он будет, принять его. Сплошная тавтология, но, как ни странно, именно в ней Аказа наконец-то обрёл хоть какое-то понимание, как справиться со своими переживаниями. Боясь упустить момент озарения и охватившей его храбрости, он не мог медлить ни секунды дольше. — Мы встречаемся, — невпопад заявил Аказа, тотально облажавшись с таймингом и перебив Хакуджи, который, переняв эстафету у Коюки, рассказывал какую-то смешную беззлобную историю о своём пациенте с практики. Кё, сидящий по его правую руку, застыл. Почти так же, как ещё совсем недавно сам Аказа — с палочками на полпути в воздухе. — Я и Кёджуро, — уточнил Сояма, заметив, как переглянулись замолкшие Хакуджи и Коюки. — Ммм, — как-то странно протянул брат, вновь посмотрев на него. — Так это не нов… Его вновь перебили. На сей раз Коюки, которая аж подалась вперёд, прижав к груди кулачки. — В самом деле? — радостно, даже как-то слишком радостно, воскликнула она, оправившись от первосекундного замешательства. — И как давно? Ого, уже так долго. Хорошо же вы скрывались! Оставалось загадкой, как эта женщина умудрилась их всех вокруг пальца обвести в той детективной настолке. — Вы что, всё знали? — негромко поинтересовался Аказа, когда они с Хакуджи остались на кухне одни. Освобождённая от обязанности заниматься грязной посудой, Коюки отдыхала в гостиной, а Кёджуро был отправлен Аказой её развлекать. Теперь ему точно нужно было поговорить с братом наедине. — Ты нас за слепых держишь? — не без самодовольства усмехнулся Хакуджи, споласкивая тарелки, прежде чем отправить их в посудомойку. — И как давно? — отзеркалил Аказа недавний вопрос Коюки. — Ну, про вас двоих стало всё ясно, когда у твоей группы был экзамен на шестой кю, помнишь? В прошлом феврале. Я ещё тогда подумал, может, намекнуть тебе, что этот Ренгоку тебя просто глазами пожирает. Сделать доброе дело, скажем так, подтолкнуть в его объятия, — Хакуджи хитро оскалился, видя, как насупился Аказа. — А потом увидел, что и ты от него не отстаёшь. Ха! А то, что ты не дамский угодник, я ещё в школе понял. Помнишь того… — Так какого тогда чёрта ты всё время!.. — запнувшись, Аказа понизил голос до прежней громкости, прошипев. — Какого чёрта ты всё время мне своих знакомых подсовывал да пытался с каждой встречной-поперечной свести?! Даже в тот судьбоносный вечер на ярмарке, где он набрёл на лавку Кё, он сперва хотел убедиться, что его ненормальный брат больше не преследует его со своими «Смотри, та симпатичная девушка с сахарной ватой вроде как одна и скучает», прежде чем продолжить общение с приглянувшимся ему кондитером. Он тысячу раз пытался втолковать это Кёджуро и объяснить, что он ему действительно ещё тогда понравился, но тот только смеялся. Соглашался, конечно, но было видно — считает, будто Аказа тут шутки шутит лести ради. — Да потому что я хотел, чтобы ты уже взял свои яйца в кулак и рассказал мне всё. Я же твой брат. То, что вызывало бурю негодования в детстве и юности, сейчас сошло с него как вода с гуся. — Ты бы мог меня прямо спросить, — тем не менее проворчал Аказа. Хакуджи лишь фыркнул в ответ на это глупое предложение. — Будто бы ты мне ответил нормально. Но вообще странно, что ты не заметил. С того февраля я ни с кем тебя больше не пытался познакомить. И правда. Аказа принялся раскладывать столовые приборы по специальным контейнерам в посудомойке. Упорядоченно, как и всё в жизни Хакуджи. Как и всё, к чему на самом деле стремился и Аказа, когда ему казалось, что ему и в хаосе комфортно. Он всё ещё не хотел быть похожим на Хакуджи. Но присутствие брата в его жизни было основополагающе важным. Как опора для моста. — Спасибо, — негромко произнёс он наконец и даже нашёл в себе силы сказать это Хакуджи в лицо, не пряча взгляд.

***

— Конечно, Мицури, можешь закрыться сегодня на час раньше! Кёджуро не шёл, а буквально плыл по воздуху, словно тот огромный камень, что висел сегодня на шее Аказы полдня, тянул к земле и его. И теперь, избавившись от груза, он мог наконец свободно расправить крылья. Запустив Аказу в квартиру, он закрыл за ними дверь и принялся разуваться. Справа от входа на специальной подставке — непозволительное для одного человека количество пар обуви. А на вешалке — курток и пальто вдвое больше, чем требовалось такому минималисту, как Кёджуро. И это только в коридоре. Порой Аказа, в очередной раз оставаясь на ночь у Кё, словно впервые открывал глаза. То тут, то там взгляд цеплялся за его вещи. Некоторые попали сюда вполне обоснованно и объяснимо. На диване, например, валялась его толстовка, которую он забыл ещё прошлой зимой и так и не соизволил забрать. Временами использовал её, когда в этом странном доме внезапно отключалось отопление. Сумка со спортивной формой в углу — от Ренгоку до додзё Кейзо было куда ближе, чем от дома Аказы. Ортопедическая подушка на кровати, такая же, как у него дома, иначе он был просто не в состоянии заснуть, хоть проблем с шеей у него и не наблюдалось. Целая коллекция термосов и термокружек, с которыми он периодически приезжал и тоже забывал, ютились в кухонных шкафах. Зубная щётка и шампунь в ванной. Ну а что? Очень удобно, а красть шампунь Кё не хотелось. Ему с его львиной гривой он был явно нужнее. Другие вещи, такие, как, например, плед, покоящийся всё на том же диване, кофемолка и турка, и даже ноутбук, просто попали сюда в какой-то момент. В какой и почему, Аказа уже и сам не помнил. — Захламил, — по слогам протянул Кёджуро, очевидно, подумавший о том же самом, когда завершил телефонный звонок и, потеснив на вешалке чёрный зонт-трость (тоже Аказы), повесил своё пальто на крючок. Ни капли недовольства в голосе, только весёлые искорки. Искорки, которые тут же выжгли желание посетовать на то, что опять он слишком много позволяет своей помощнице. Нет, нельзя испоганить их единственный полноценный день на неделе, который они могут провести вдвоём. — Что, хочешь посвятить вечер генеральной уборке? — ухмыльнулся Аказа, подступая ближе и цепляясь пальцами за ремень Кёджуро, намекая, чему бы хотел посвятить этот вечер он. — Не сегодня. Прозвучавший ответ сбил с толку, потому что было непонятно, относится это к вопросу или к намёку. Иногда Кёджуро словно сам не осознавал, насколько его поведение может озадачивать. Впрочем, наверное действительно не догадывался. Сняв с себя руки Аказы, он отправился вглубь квартиры и завернул в спальню — что ж, хорошо. Правда, всё ещё оставалось неясно, ожидал ли он, что Аказа пойдёт следом или нет. Аказа пошёл. А когда переступил порог спальни, то увидел, как Кёджуро закрывает ящик комода. Из зажатого кулака торчало что-то бирюзово-розовое. — Вот, — просто произнёс Кё, протягивая руку Аказе, который, в свою очередь, уже сам тянулся за тем, что лежало в раскрытой ладони. Он бы и гранату с оторванной чекой от него принял, не особо раздумывая. Но это была не граната, а всего лишь ключи. Три штуки, два от квартиры и один от почтового ящика, связанные кручёной толстой верёвочкой, сплетённой из бирюзовых нитей и украшенной розовыми кисточками, смешно болтающимися навесу. — Говорят, такая верёвочка оберегает от злых духов, — улыбнулся Кё. И хотя в глазах Аказы уже на этом этапе помутнело от медленно, ужасно медленно накрывающей его волны понимания, сладкого и щемящего, он ещё был в состоянии распознать за этой улыбкой лёгкое волнение. — Можешь принять их как частый гость, которому здесь всегда рады. А можешь, — Кёджуро аккуратно согнул пальцы Аказы, замуровывая ключи в его ладони, будто в противном случае Аказа бы вернул их обратно, — как человек, которого я теперь буду видеть каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, засыпая. Я бы этого хотел. Аказа тоже.