Colours that Matter

Аказа ненавидел холод. Странное заявление для того, кто круглый год ходил бледный как смерть и обгорал на солнце за три секунды без защитного крема, но это была чистая правда. Жару он, справедливости ради, тоже не любил. Однако, выбирая меж двух зол, Аказа всегда предпочитал южные курорты северным. Если не считать поездки на Хоккайдо в этом году. Прошлой зимой они уже были здесь и, как ни парадоксально, именно то путешествие вошло в число самых запоминающихся и любимых. Отчасти потому, что всякий раз, как Аказа начинал ныть, как ему холодно, Кёджуро считал своим долгом его согреть: если они были на улице — принимался растирать ему ладони, а иногда и щёки, отчего Сояма притворно сопел; если же в доме — утягивал в свои объятия, а то и вовсе в кровать под тёплое одеяло или в душ под горячие струи воды. Но во многом понравился Аказе отдых и потому, что фотографии из интернета, которыми Кё забрасывал его в течение месяца, прежде чем они наконец оформили путёвку, ничуть не соврали. Места здесь были и впрямь живописные. Величественные силуэты тёмных гор, пушистые зелёные ели, высокие сосны и деревья, облачённые в снежные меха взамен сброшенным по осени листьям. Днём по горным верхушкам ползли густые облака, а вечерами курортные склоны ярко освещались оранжевыми огнями. Над горячими источниками постоянно клубился пар, и снежинки в периоды снегопадов не успевали долетать до их каменных берегов, как сразу же таяли. А ещё в одну из ночей им посчастливилось застать северное сияние, и Аказа так вдохновился, что в этом году ни секунды не раздумывал над вопросом «Ну что, куда поедем?» На Хоккайдо было так же люто холодно, как и в прошлый раз. И так же красиво. Правда, за ту неделю, что они здесь провели, небо так ни разу и не заполыхало. Аказа, впрочем, всё равно отлично провёл время: на год вперёд накатался на сноуборде, вдоволь нанежился в горячих источниках, до отвала наелся кудзира-дзиру и належался под боком у мужа, на нём, под ним и в каких только ещё позах они ни лежали. До возвращения домой оставалось два дня, которые Сояма рассчитывал провести в относительной тишине и спокойствии, прежде чем вновь окунуться в бешеный ритм рабочих будней, однако хитрый Ренгоку всё-таки умудрился вытащить его покататься на сноубордах ещё разок. Под предлогом, что кто-то из местных ему сообщил, будто бы именно этим вечером с вершины склона что-то виднеется. Что-то, что ближе к ночи должно разрастись до северного сияния. Увы. Они раскатывали снег по склону добрых часа два, но небо, встретившее их россыпью мерцающих точек, как было чёрным, так и осталось. Аказа, впрочем, всё равно остался доволен и под конец вечера уже даже позабыть успел о своих планах потюленничать на мягком ковре перед горящим камином. С ним часто так случалось — стоило начать и разогнаться, как его было не оторвать от того, чем ещё совсем недавно он совершенно не горел желанием заниматься. Ренгоку об этом прекрасно знал. И беззастенчиво этим пользовался. В арендованный домик они вернулись раскрасневшиеся, вспотевшие и уставшие, но безумно довольные. Сил хватило только на то, чтобы принять душ, после чего они сразу же завалились спать. Кровать казалась мягким облаком, снежный ковёр за панорамным окном белел даже в ночи, а над тёмными верхушками леса, растянувшегося вдали, мерцали звёзды. Засыпая, Аказа нащупал под одеялом ладонь Ренгоку. Кольцо на его безымянном было гладким и приятно тёплым. И в такие моменты, как этот, Аказе казалось, что нет в мире человека счастливее, чем он.

***

Когда Аказа резко распахнул глаза, вокруг царила тьма, едва отличимая от той, из которой он только что вынырнул. Ресницы слиплись от слёз, в груди бешено трепыхалось сердце, а в голове творилась полнейшая неразбериха. Но что самое страшное — он снова оказался один. Исчезли руки, что надёжно держали его, растаяла мягкая ткань хаори, закрывающая его от сгущающегося мрака. Взамен его окружила удушающая духота, тело, оказавшись в этих странных тисках, словно онемело, а в памяти яркими пятнами вразнобой вспыхивали события, пережитые за последние месяцы: сдержанное прощание на железнодорожной станции, призрачный аромат глицинии в четырёх стенах рёкана, пыльные полы индийских хибар, исхудалая фигура возлюбленного, застывшего на крыльце с письмом в руке, величественный образ Столпа Пламени в лучах проникшего в хижину солнца, холодное презрение в единственном уцелевшем глазу, теплая улыбка и протянутая к нему рука. Тьма. Тьма в окружении звёзд. Тьма под зелёными огненными волнами, растянувшимися по небу. Беспросветная тьма. Среди всей этой какофонии разрозненных образов, пестрящих гневом, наслаждением, страхом, жестокостью, любовью, выжигающим дотла одиночеством; среди мешанины вопросов, мешающих вспомнить, где он, кто он и зачем он, громче всех гремела лишь одна мысль. Где Кёджуро? Поддавшись панике, Аказа подорвался с места, садясь. Зашуршало одеяло — оно-то и было тем, что душило своей внезапной тяжестью. Тьма немного рассеялась, когда мужчина крутанул головой в сторону — за панорамным окном под пушистым снегопадом росло белое покрывало сугробов. Беспорядочный поток мыслей постепенно выравнивался, однако что-то внутри по-прежнему отчаянно противилось принимать окружающую действительность. Ведь ещё мгновения назад всё было совсем иначе. У него была совсем другая жизнь. Дезориентированный взгляд упал на фигуру рядом. Из-под одеяла торчала одна лишь взъерошенная копна золотых волос. Кёджуро никуда не исчез. Но и этого оказалось недостаточно, чтобы обуявший всё его существо ужас отступил. Потому что воспоминания о том, как Кё встречал свой последний рассвет практически в точно таком же положении, лицом к окну, были ещё слишком свежи. Слишком болезненны. Слишком реалистичны, чтобы не почувствовать, как неприятный холодок пронизывает спину, мгновения назад горевшую жаром. Комнату вновь наполнил шорох постели, когда Аказа склонился к Кёджуро. За толстым слоем одеяла было невозможно понять, дышит ли погребённый под ним человек. Жив ли. — Кё?.. — он и не представлял, что один-единственный слог способен вместить в себя всю дрожь голоса. Положив ладонь туда, где должно было быть плечо мужа, Аказа сначала чуть надавил, а затем сжал пальцы и аккуратно потряс. Никакой реакции не последовало. Сердце пропустило удар, и вспыхнувшая за это мгновение искра животного страха разрослась до масштабов необъятной вселенной. — Кёджуро, — уже громче позвал Аказа, суетливо стаскивая с Ренгоку одеяло. Кожа сквозь тонкую ткань серой футболки — горячая, мягкая. Живой. — Ммм… — донёсся протяжный полустон, после чего Кёджуро наконец зашевелился и явно огромным усилием воли оторвался от подушки, принимаясь подниматься. — Что, пора на миссию? Вопрос застал Аказу врасплох, но вместе с тем не почудился ни капли странным. — Нет, я просто… Просто что? Пока растерянный Сояма пытался выдавить из себя более или менее адекватную причину, зачем ему понадобилось расталкивать мужа посреди ночи, тот и не думал возмущаться по этому поводу. — Ну, вот и славно, — пробормотал Кё, роняя себя обратно на подушку. С мгновение-другое он изучал потолок взглядом, в котором не читалось ни капли осмысленности, а затем, удовлетворённо вздохнув, вновь закрыл глаза. Аказе, наверное, стоило бы поступить точно так же. Лечь рядом и попытаться уснуть, в надежде, что новый сон смоет липкий ужас, который оставил после себя приснившийся кошмар. Смоет подчистую — так, что и воспоминания ни одного на утро не останется. Вот только Аказа не мог сдвинуться с места. И не мог перестать смотреть. На Кёджуро, которому, судя по его невнятному бормотанию о какой-то миссии, снилось нечто очень похожее на то, что так расшатало сознание Аказы. Он не мог пошевелиться и вряд ли теперь сможет заснуть. Потому что утро не принесёт желанного освобождения. Потому что вдруг Кёджуро снится не просто похожее, а то же самое? — Кё, — снова позвал Аказа, боясь не пойми чего. Всё это был просто сон. Сон, рождённый переутомлённым после активного отдыха сознанием. Кёджуро никак не могло сниться того же, а даже если допустить такую вероятность, то… это же просто сон. Наяву он никогда не посмотрит на него, как там. Наяву Аказа не будет ему противен. — Ммм, — промычал Ренгоку почти так же, как и в первый раз, только куда мягче. — Поцелуй меня? — тем не менее напряжённо попросил Сояма. Знакомая просьба, которую в реальности ему никогда не приходилось произносить, легла на язык неожиданно привычной горечью. — Что?.. Спи, Аказа, — не размыкая век, пробормотал Кёджуро, переворачиваясь на бок, снова лицом к окну. И спиной к нему. Внутри что-то оборвалось и со свистом полетело вниз, утягивая за собой последние остатки здравого смысла. Аказа вцепился в плечо Ренгоку, чтобы растормошить. — Кёджуро, — с нажимом проговорил он, разворачивая к себе недовольно заворчавшего мужа, а когда тот открыл глаза, повторил. — Поцелуй меня. Повторил настойчиво и серьёзно. Так, что сразу должно было стать понятно — это не сентиментальная прихоть, не мимолётный каприз заскучавшего посреди ночи любовника. И Кёджуро понял. По крайней мере, так казалось по его прояснившемуся взгляду, направленному снизу вверх на нависшего над ним мужчину. Что бы ему ни снилось минутами ранее, сейчас Кёджуро был здесь, с ним. Аказа замер в ожидании, когда муж исполнит просьбу сам, но, стоило чужим рукам подняться и коснуться его, лечь на плечо, опалить шею горячим прикосновением ладони, как он с готовностью подался ниже, чтобы получить желаемое. Лучшее опровержение всех страхов, какими бы несуразными они ни были. Лучшее, пускай и короткое совсем. Кёджуро смял его губы своими, мягко прикусил несколько раз, после чего провёл языком и, напоследок ласково клюнув в уголок, отстранился. Но лишь затем, чтобы поудобнее улечься, прежде чем сгрести Аказу в свои объятия. — Ну что, теперь спим? — спросил он, когда Аказа, немного повозившись, прижался к его груди. Голос его снова звучал сонно, однако на сей раз так по-родному, так по-настоящему, что все тревоги отступили, а разросшаяся между ними пропасть, померещившаяся на несколько страшных мгновений после первого отказа (который повторялся и повторялся в том кошмаре), вмиг испарилась. — Угу, — зачем-то кивнул Аказа, ныряя ладонью под нижний край футболки Кё. И хотя он был уверен, что, несмотря на полученную дозу успокоения, не сомкнёт глаз до самого утра, он и сам не заметил, в какой момент отключился, убаюканный чужим мерным дыханием.

***

Остаток ночи прошёл без сновидений — или же Аказа попросту не запомнил ничего, — однако проснулся он всё равно подавленным. Подавленным и раздавленным, словно катком проехались. Как он и опасался, утро не избавило от тягостных образов, плотно засевших в его мыслях. Льющийся с улицы солнечный свет не развеял мрак бесчисленного множества ночей, проведённых в погоне сначала за силой, а затем за одним-единственным человеком. Витающий по кухне аромат кофе не перебил тянущиеся из глубины запахи крови, стали и сражений. А бодрый вид Кёджуро, который грел босые ноги под котацу, пока пил кофе и листал новостную ленту, всё никак не мог вытеснить воспоминания о другом Кёджуро. Покалеченном, медленно умирающем, гаснущем. Отдавшем предпочтение смерти человеком вместо жизни демоном. Аказа не был уверен, что понимал такой путь. Возможно, его слишком отравила доставшаяся ему во сне роль безразличного к людям долгожителя, однако, будь у него выбор… умереть или жить вечно, пережить утрату или быть рядом с любимыми всегда, он бы без раздумий выбрал второе. Да, даже ценой чужих жизней. Ведь из всех в мире вариантов его выбор пал именно на Кёджуро. Из всех в мире людей близки ему были всего несколько человек. Разумеется, что он ставил их куда выше всех остальных. Их жизни были ценнее. Он осознавал, что это была всего-навсего его личная перспектива и что для нескольких миллиардов человек это он, Аказа, и все близкие ему люди были никем. Вернее, кем-то, кем можно, в случае чего, пожертвовать уже ради своих родных. Он не питал иллюзий на этот счёт. Но речь ведь шла о его выборе. И его выбор заключался в том, что он был готов на что угодно. Лишь бы Кёджуро был рядом. Лишь бы у всех остальных, кто ему дорог, всё было хорошо. — Сегодня вечером в деревне открытие фестиваля «Дорога снежных огней», — оповестил, между тем, Кёджуро. — Пойдём? Смотри, как там в прошлом году было красиво! Он повернул смартфон экраном к Аказе. Глаза его горели энтузиазмом, а на лице сияла лучезарная улыбка. Кё сегодня вообще всё утро светился едва ли не ярче зимнего солнца снаружи. Или так было всегда, просто Аказа за годы жизни с этим человеком привык и перестал обращать внимание на то, сколько на самом деле в Ренгоку неиссякаемой энергии? Такой энергии хватило бы на весь мир. И, кажется, хватало. Наяву Ренгоку Кёджуро не носил истребительской формы, за его поясом не было грозной катаны, которой он бы рубил демонам головы, однако даже так он всё равно умудрялся ни капельки себя не щадить. — Эй, ты чего так смотришь? — улыбка Кёджуро дрогнула, он свёл свои густые чёрные брови. — Всё в порядке? — Да, — Аказа моргнул, выныривая из размышлений, что затянули его, будто коварные болота неосторожного путника. — Да, можем сходить. Это должно быть интересно! Он даже выдавил из себя уверенную улыбку, согласно закивал и приосанился, выражая активную заинтересованность. Увы, Кёджуро слишком хорошо его знал, чтобы купиться на красивый фасад. Либо же просто обладал хорошей наблюдательностью. — У тебя кофе давно ледяной коркой покрылся, а ты и глотка не сделал, — заметил он. — Что случилось? Аказа пододвинул к себе остывшую кружку и задумчиво принялся крутить её вокруг своей оси. Звук, с которым широкое керамическое дно тёрлось о деревянную поверхность стола, оказался до ужаса раздражающим, поэтому Сояма быстро оставил кружку в покое. — Помнишь, — он немного поколебался под внимательным взглядом мужа, но всё же решил спросить, — мы пару лет назад играли в Демонслеера? — Конечно! А что? — Ты ещё тогда отказывался играть за демонов. Говорил, что у истребителей крутые катаны. Недоумение Кёджуро таяло на глазах, сменяясь настороженностью. Он даже отложил телефон в сторону, экраном вниз, чтобы никакие внезапные уведомления им не помешали. — А если бы… Ну, представь, что в реальности была бы возможность стать демоном. Быть в разы сильнее обычных людей, не знать болезней и жить вечно. Ты бы согласился? — Забавно, что ты об этом спрашиваешь именно сегодня, — внезапно усмехнулся Кёджуро. — Этой ночью мне как раз снилось, что я был истребителем, а ты… — Демоном, — закончил за него Аказа, и внутри всё похолодело. Неужели им всё-таки приснилось одно и то же… — Да, — Кёджуро же, напротив, тепло улыбнулся. — Демоном, который очень хотел обратить и меня. И от этой его улыбки стало ещё больше не по себе. Чему он, чёрт возьми, улыбался? Что в той истории вообще могло вызвать улыбку?! Он же в ней умер! Они оба… — В моём сне тоже, — Аказу начало мутить от внезапной догадки, почему им приснился один сон на двоих. — Мы путешествовали вместе и искали… — Способ тебя исцелить, да? — загорелся Кёджуро. Протянув руки через стол, он взял ладони Аказы в свои, в то время как сам Аказа осёкся и удивлённо приоткрыл рот. Чего? Кёджуро, впрочем, его потрясённый вид истолковал по-своему. Решив, что каким-то невероятным образом попал в самое яблочко, он оживился, стиснул ладони Аказы сильнее, и, будто на какой-то волне вдохновения, погнал вперёд. Подтверждать своё предположение. — Мы, Столпы, были способны исцелять демонов, но тебя исцелить никак не получалось, поэтому я искал иные способы. Правда, ты обратил меня в демона до того, как у нас получилось сделать тебя человеком. Но из меня получился крайне паршивый экземпляр, так что тебе пришлось вернуть всё, как было, — рассмеялся он. — Кто бы мог подумать, что именно твой отказ от меня и поможет тебе стать человеком. Аказа всё ещё молчал, смотря на него, как на пришельца. А Кёджуро, судя по его воодушевлённому виду, по-прежнему расценивал шоковое состояние слушателя по-своему. — Неужели и тебе это снилось? И столько в его голосе и взгляде было светлой надежды, так он был окрылён само́й возможностью, что, помимо их нынешних жизней, они разделили одну судьбу где-то ещё, что Аказа просто не мог позволить себе обрезать ему эти крылья. Особенно таким грубым ножом, который торчал в его собственном сердце с того самого момента, как он проснулся среди ночи. — Да, — Аказа через силу улыбнулся, после чего опустил взгляд, сосредоточившись на ладонях Кё и принявшись бережно поглаживать их большими пальцами. — Хороший был сон, да? — Теперь слабо верится, что это был просто сон, — отозвался Кё и высвободил свои руки, но лишь затем, чтобы вылезти из-под котацу и пересесть поближе к Аказе. — Это не совпадение, что мы видели его одновременно. Может, так всё и было на самом деле? Где-то совсем в другом месте. Если так, то я так рад. Рад, что и в другом мире у нас в конце концов всё было хорошо и мы сумели найти друг друга. Он наклонился вперёд, заглядывая Аказе прямо в глаза. Нет, в самую душу. Прожигая её своим взглядом. — Всё так, как мы и договорились, — прошептал Кё уже совсем близко, его дыхание ласково касалось кожи. — Если будет мало, мы обязательно встретимся ещё. Аказу словно электрическим разрядом насквозь прошило. В то время, как прильнувший к его губам Кёджуро прикрыл веки, полностью отдаваясь поцелую и обвивая мужа руками, Аказа широко округлил глаза, не веря тому, что только что услышал. «Мне тоже было мало, Аказа. Встретимся ещё?» Слова из его кошмара, который совершенно точно не снился этой ночью Кё. Слова, которые звучали немного иначе, но отражали абсолютно идентичное обещание. Которое, кажется, воплотилось в реальность.

***

Деревня у подножия горы, куда они с Ренгоку спустились, чтобы посмотреть на открытие «Дороги снежных огней», на самом деле уже давным-давно разрослась до небольшого городка, однако местные по-прежнему ласково называли его «деревушка». Удалённость же от остальных населённых пунктов лишь усиливала впечатление, будто находишься в самом сердце северной глуши. И на ближайшие десять вечеров это сердце превратилось в настоящий волшебный лабиринт из огней. Фонарики растянулись не только по водному каналу и его набережной, оранжевым светом дышали и многочисленные скульптуры из снега на главных улицах и центральной площади. А если прогуляться по окраинам и жилым кварталам, то можно было встретить ещё множество самодельных украшений. Обычные бумажные фонарики и стеклянные лампы; крошечные шарики и огромные сферы, обвитые резными фигурками животных и растений; светящиеся изнутри снежные фигуры и более мудрёные конструкции из дерева или металла. Но что добавляло атмосфере праздника ещё большего волшебства, так это разлившиеся по небу фиолетовые волны, переливающиеся оттенками розового и зеленеющие по краям. Словно расколовшийся опал, оказавшийся под лучами ночного солнца. Гости фестиваля то и дело задирали головы, чтобы полюбоваться природным явлением. Дети показывали пальцами в небо, взрослые не выпускали из рук телефоны. А бабулька, разливающая за прилавком горячий амазакэ, заверяла стоявших в очереди, что так боги выражают людям своё благословение. — Небо засияло в первый день праздника света, — приговаривала она, вручая Кёджуро его порцию. — Добрый знак! Аказа же, греющий мёрзнущие даже в перчатках пальцы о свой стаканчик с горячим напитком, её мнение не разделял. Если боги и имели к этому хоть какое-то отношение, то это скорее походило не на благословение, а на какую-то злую насмешку. Как голубая паучья лилия, явившая себя лишь после того, как он потерял главную причину её поисков. Как северное сияние, которое явило себя лишь после того, как Аказа, с детским волнением прождавший его всю неделю, увидел совсем другое сияние. Во сне. И тоже на Хоккайдо. То, что влюбило в себя в их прошлый визит на этот остров, теперь вызывало совершенно иные ассоциации. Вместо восторга — засасывающая пустота, на дне которой крепло и укоренялось жуткое предчувствие, перекликающееся с тем, что он ощутил в свои последние мгновения перед могилой Столпа Пламени. Что бы он ни делал, всё бессмысленно. Где была гарантия, что и в этом мире Кёджуро не ускользнёт от него в любой момент? Что его не отнимут у него снова? — Ты не замёрз? — обеспокоенно спросил Ренгоку, прервав свой рассказ о том, как он собирается увековечить их поездку в одном из десертов для нового меню в кондитерской. Должно быть, заметил, что его собеседник совсем увял. — А то можем закругляться. Мы уже в принципе всё самое интересное обошли и перепробовали. — Ты хотел фонарик запустить, — напомнил ему Аказа, а затем бросил взгляд вперёд, туда, где за аллеей, заставленной светящимися оленями, начиналась площадь, в центре которой красовалась гигантская снежная горка. Ухмыльнувшись в шарф, толстой шерстяной змеёй намотанный вокруг шеи, он добавил. — И, насколько я помню, на горке ты ещё тоже не катался. Они посторонились, чтобы пропустить стайку несущихся с ледянками детей. — Куда мне, слону такому, ребятне мешать, — рассмеялся Кёджуро. Щёки его были красными от мороза, уж точно не от смущения. Аказа был уверен, предложи он Ренгоку скатиться с горы вместе, тот бы сам за руку его потащил, не раздумывая ни секунды. Но фонарик они всё же купили. Небольшой шарик на специальной лодочке, благодаря которой он продержится на плаву если не все десять дней фестиваля, то до утра так точно. — Чтобы даже в самую непроглядную ночь, — сказал Кё, когда они спустили фонарик на воду, — в нашей жизни оставалось место для света. А затем они разошлись. Кёджуро прогнал Аказу прогревать машину, чтобы не мёрз, а сам отправился докупать сладости в подарок для Сенджуро. И для троицы под предводительством Камадо, которые по какой-то необъяснимой причине всё ещё присутствовали в их жизни. О них, а ещё о господине Кибуцуджи, Доуме и многих других, кто тоже оказался в том кошмаре, Аказа и размышлял в тёмном салоне под аккомпанемент работающего двигателя, когда в кармане куртки завибрировало. Хакуджи звонил сегодня уже раз в пятый или шестой, но все его звонки Аказа успешно пропускал. То на горячих источниках с Кё был, то просто не слышал, а когда наконец замечал пропущенные, либо был занят чем-то ещё, либо… не был в настроении перезванивать. Все силы у него сегодня уходили на то, чтобы держать лицо и не дать Кёджуро понять, что что-то не так. Ни на что другое его попросту не хватало. И всё же… игнорировать брата целый день, когда он его так настойчиво вызванивает, было, наверное, нехорошо. Вдруг случилось чего? Хотя в таком случае Хакуджи бы написал. — Да? — Аказа постарался звучать обыденно, когда взял трубку. — Привет, у вас там всё в порядке? Вполне стандартный вопрос, однако что-то в голосе брата заставило Сояму нахмуриться, прежде чем ответить: — В полном, а у вас? — Тоже. Нелепая тишина завершила этот немного странный обмен совершенно бестолковыми репликами. Аказа даже отнял телефон от уха, чтобы проверить экран. Вдруг связь пропала. — А звонишь зачем? — уточнил он, когда убедился, что со связью всё нормально. — Там это… В новостях передавали, у вас метель разбушевалась. Хотел убедиться, что вы в норме. Вам же завтра улетать. — Не, никакой метели нет, — Аказа даже выглянул в окно, будто не он весь вечер провёл на улице. Небо было чистым, лишь остатки фиолетовой сияющей завесы догорали в вышине. — А, ну… ну ладно. Отдыхайте тогда. Кёджуро там привет. — Ага. Коюки тоже, — всё ещё чувствуя какой-то подвох, произнёс Аказа и собирался уже нажать на красную кнопку отбоя, как вдруг его осенило. — Погоди, Хакуджи. Зацикленный на своих переживаниях и на горе того, чью жизнь прожил во сне, он совершенно позабыл об одной очень важной детали. Если он всё правильно понял, то, кажется, до того, как стать демоном, его звали Хакуджи, а значит, они были одним человеком, а значит… — Тебе сегодня не снилось ничего странного? Просто нам с Кё — да. Сны были разные, но всё равно как-то… Не по себе, не знаю. — Почему не по себе? — Потому что сны хоть и были разные, но в своей сути похожи. Ты… Чёрт, только не смейся, ладно? В общем, я был демоном, а он — истребителем, который боролся с такими, как я. Мы сошлись в схватке, я серьёзно его ранил. А ещё, ну ты же знаешь моего босса, Кибуцуджи-сама, да?.. Лишь когда он начал проговаривать события своего кошмара вслух, он понял, насколько нелепо сейчас, наверное, звучал. Однако Хакуджи слушал его внимательно и не перебивал. — Наверняка всему этому есть адекватное объяснение, — под конец своего очень сжатого рассказа Аказа почти убедился в том, что просто накрутил себя. — Переиграли в ту видеоигру, вот и всё. Хотя это было давно. Да и тот факт, что нам одновременно такие сны приснились… — А Кёджуро что думает об этом? — Ну… — протянул Аказа и бросил взгляд в боковое окно, чтобы удостовериться, что поблизости не маячит златогривая макушка в красной шапке. — В его сне события развивались иначе и всё закончилось хорошо. Ммм, и ещё он думает, что нам снились одинаковые сны. Я не хотел расстраивать его и грузить мрачняком всяким. — А, то есть как меня грузить всяким мрачняком, так это за милую душу… — по голосу в трубке было слышно, как Хакуджи криво лыбится. — Да иди ты, — огрызнулся Аказа. — Ты сам спрашивал, в порядке ли я. Вот нехрен звонить тогда! — Да шучу, успокойся, — миролюбиво усмехнулся собеседник. — А вот твоя агрессивная реакция о многом говорит. Я думаю, тебе всё же стоит рассказать ему. Это не даст тебе покоя, если будешь в себе держать. — Угу… — промычал Аказа после непродолжительной паузы и хотел уже прощаться, тем более, что на горизонте как раз-таки возникла та самая красная шапка, но тут вспомнил о том, с чего начался этот разговор. — Ты так и не ответил. Тебе ничего такого не снилось? — Не-а. Ничего такого.

***

Ренгоку набрал целых два мешка всякой всячины. — Не мешка, а пакета, — поправил он, сгружая покупки на заднее сидение машины. Аказа успел разглядеть упаковки с молочным печеньем, фруктовое желе, развесные ириски и коробку рисовых крекеров. И это была только верхушка айсберга щедрости Ренгоку. Когда они очутились в стенах арендованного дома, который за прошедшие дни стал почти родным, и Кё начал раскладывать гостинцы по чемоданам, то Аказа не удержался от шутки про ограбление магазина. — Там были скидки в честь праздника! — принялся оправдываться Кё, подтягивая к себе второй мешок. Аказа лишь усмехнулся, а затем, заметив среди всего этого добра коробку песочного печенья с кремовой начинкой, ловко выцепил её и принялся вертеть в руках, рассматривая. — Ты же в курсе, что Сенджуро уже здоровый лоб? Да и у этого твоего Танджиро и его бандитов поступление на носу. — Тебе напомнить, как мы познакомились? — с нескрываемым торжеством хмыкнул Кёджуро, не отрываясь от своего занятия. — Ты клюнул на вывеску о куриёканах и не смог пройти мимо любимого лакомства детства. И Хакуджи сразу же сдал с потрохами твоё сладкоедство. — Это другое! — возмутился Аказа, а затем пробубнел. — И вообще, я на тебя клюнул, я уже тысячу раз говорил. Любовь с первого взгляда это была! Кёджуро обернулся. Игривый настрой, приправленный щепоткой дерзости, сменился более мягким выражением. — Верю, — произнёс он, и впервые за всё время эти его слова звучали искренне. Не нужно было долго думать, почему, однако Кёджуро добавил. — Как и в той жизни, да? Аказа, которому после общения с братом стало значительно лучше, вздохнул. Прав был Хакуджи. Если он не поговорит с Кё, это будет гложить его при любом упоминании этой темы. — Я не знаю, как было в твоём сне, — признался он наконец. — Мне другое снилось.

***

Если в беседе с Хакуджи Аказа чувствовал облегчение и даже капельку стыда из-за того, что позволил какому-то дурацкому сну так себя подкосить, то с Кёджуро всё было иначе. Наверное, это потому, что в телефонном разговоре он уложился за несколько минут. Или потому, что брат не находился в тот момент рядом. Или потому, что обсуждать события кошмара с человеком, которого они непосредственно касались, было намного, намного сложнее. Вернувшись из деревни в десятом часу, они проговорили до полуночи. Вернее, говорил в основном Аказа. И поначалу, признаться честно, он совсем не планировал вдаваться в подробности, не собирался пересказывать каждую мелочь, которую запомнил. Но он сам не заметил, как, помимо основных событий, принялся описывать мысли и чувства того, кем был в том сне. Ему казалось важным объяснить поведение демона, объяснить, чем руководствовался, как думал и чего хотел. Объяснить своему Кёджуро то, что так не сумел объяснить демон Аказа истребителю Ренгоку. Не сумел, потому что не был способен или потому что не считал нужным. Аказа говорил много, и всякий раз, когда внимательно слушавший его Кё молчал слишком долго, его бросало то в холод, то в жар, и начинали грызть сомнения. Что, если он совершил ошибку, решив рассказать правду? Что, если после этого Кёджуро начнёт видеть в нём, своём муже, кого-то иного? Что, если каждым своим словом всё дальше и дальше углубляясь в тот мир, Аказа всё больше пятнал себя тем, что не осуждает демона, и из-за этого Кёджуро осудит уже его? Однако Кёджуро не выпускал его ладонь из своей руки, а в те моменты, когда Аказе становилось трудно рассказывать дальше, или он начинал спотыкаться, или вовсе замолкал, пытаясь подобрать слова, он неизменно привлекал его к себе, обнимая и даря поддержку, чаще всего безмолвную, но от того не менее весомую. — Хорошо, что ты рассказал, — произнёс он после того, как Аказа закончил и уступил место тишине, в которой у них у обоих было, над чем подумать. — Спасибо. Они сидели в спальне на кровати, заправленной тёмно-серым пледом. Свет в комнате включать не стали, достаточно было наружного освещения на веранде. Аказа специально сел спиной к окну, чтобы лучше видеть лицо Ренгоку, а своё лицо, напротив, спрятать в спасительной тени. Потому что он не был уверен, что предательские слёзы не выступят на глазах, как в итоге и случилось несколько раз. — Мне теперь страшно, что у нас тоже случится что-то такое, — тихо произнёс он, опустив взгляд на свои скрещенные ноги. — Что ты заболеешь, или покалечишься, или будешь умирать, а я не смогу никак помочь. Он уже проходил подобное с отцом, и это было ужасно. А этот чёртов сон мало того, что разбередил застарелые раны, так ещё и новых опасений сверху накинул. Кёджуро тоже не понаслышке знал, о чём речь, а потому наверняка его понимал. — Что я опять останусь один слишком быстро, — ещё тише добавил Аказа, и в этот же самый момент в расплывшемся поле его зрения появилась рука, лёгшая ему на колено. — Рано или поздно кто-то из нас останется один, — с грустью в голосе проговорил Кё, отчего Аказа едва не сжал кулаки и не зарычал. Это была известная истина, но как же, чёрт возьми, не хотелось её слышать. — Однако это никак не связано с тем, что происходило… в других наших жизнях, если эти сны действительно стали их отражением. Так всегда происходит, тут уж ничего не поделаешь. Жизнь — конечна. Жаль, что в одном из миров нам не повезло встретить свой конец вот так, — он погладил горячей ладонью колено Аказы, словно желая привлечь внимание к себе, заставить поднять взгляд, но Аказа пока не был готов. — Но это совсем не значит, что с нами случится нечто подобное. Мой сон — тому подтверждение. Судьбы всегда складываются по-разному. Неизменным остаётся только одно. Кёджуро замолчал и на сей раз продолжать не спешил. Видимо, понял, что единственный способ заставить Аказу обратить, наконец, на себя свой взор, это раззадорить его любопытство. А когда это сработало, Ренгоку, придвинувшись ближе, так, что их колени соприкоснулись, взял лицо мужа в свои руки и продолжил: — Как ты сам мне однажды сказал. Мы всегда встречаемся. И, какими бы ни были обстоятельства, мы остаёмся вместе. Будь то в радости, будь то в горе. Сейчас — в радости, а потому давай проживём нашу жизнь за двоих, — Кёджуро на мгновение-другое завис, неожиданно нахмурившись. — Или четверых, получается? Если взять тебя, меня, другого тебя и другого меня… Наблюдая эту картину, разыгранную явно лишь затем, чтобы его посмешить, Аказа не сдержал улыбки и подался вперёд, забираясь к довольному результатом Кё на колени. Пусть осадок, тяготивший его на протяжении всего дня, и не рассеялся до конца, но в одном его муж был прав. Их жизнь — вот, что было главнее всего. Были ли те сны на самом деле отражением иных миров или нет, важно не это. А то, что важно, в этот самый момент находилось в его руках. Обняв Кёджуро, он устроил голову на его плече и глубоко вдохнул, чтобы с выдохом отпустить всё скопившееся за день напряжение. — Кстати о подсчётах, — проурчал он, с наслаждением прикрыв глаза, когда рука Кё заскользила по его спине, выводя неровные круги. — Дети ведь всё равно не узнают, что их обсчитали, если та коробка с кремовым печеньем пропадёт сегодня из чемодана? — Кто там здоровый лоб, говоришь? — Это другое! И я же поделюсь с тобой!.. — Поделится он… — хохотнул Ренгоку, а затем, пользуясь своим выгодным положением, приподнялся на коленях, подхватывая сидящего на нём Аказу, и уронил его спиной на кровать, нависнув грозной тенью. — Вообще-то печенье я купил. Но, так и быть, готов его уступить, если уступишь мне сегодня быть сверху. — Я похож на того, кто готов продаться за коробку печенья? — в притворном возмущении фыркнул Аказа, а затем, не выдержав под взглядом, искрящимся смешинками, хитро оскалился. — Печенье и то желе с дыней, и можешь делать со мной, что захочешь. — По рукам, — победно улыбнулся Кёджуро, после чего чмокнул мужа в губы и слез с кровати, чтобы отправиться в соседнюю комнату к чемоданам. Аказа покинул кровать следом и, оказавшись на ногах, почувствовал себя в разы лучше и легче, чем ещё несколько минут назад. Кёджуро, как никто другой, умел разогнать любые тучи и вселить уверенность. Поделиться своим пламенем, согреть. И в этой жизни, пообещал себе Аказа, он сделает всё возможное, чтобы не погубить это пламя, а трепетно его беречь и по-настоящему о нём заботиться. Как Кёджуро того и заслуживал.