Совершенству место в музее

Сигналом был ворон, Лишь перья и кость. Дай понять: не забыт, и здесь я лишь гость. В воздухе всё холодней, И ночь длинней, и потерян я здесь. Себя мне здесь не обресть.

Наш путь продолжался около трёх часов. Это если культурно. А если по правде, то… Святой Пётр! Мы тряслись в этой коробке со ржавым, кривым креплением три с половиной, Господи, съешь свою шляпу, часа, пока наша немая, туристическая группа не приехала на место назначения. Так мало того, что ехали мы долго, нудно, беззвучно и под почти осязаемым напряжением, так ещё всю дорогу я сидела так, будто на завтрак подавали палки и одна, видимо, застряла поперёк позвоночника. Девушка я-съем-твою-печень, как я назвала её в процессе (а ведь я долго выбирала) нашей увлекательной поездки, не отводила от меня взгляд вплоть до самого поместья. Меня же на второй час эта ситуация уморила, и я решила обратить своё внимание на окно, которое, хоть и казалось не самым чистым в сравнении с современностью, но смотрело на меня всё же менее агрессивно, нежели моя названная сестра. По прохождению третьего часа мы наконец подъехали к, как я поняла по резным, позолоченным воротам, фамильному имению. Сначала пейзаж вокруг стал пустеть, сразу стало понятно, что вся земля с этого места и далее принадлежит кому-то, кто регулярно за ней ухаживает. Короче, явно не одному человеку, а многим. А что может объединять большую группу людей? Конечно работа, а точнее хозяин, дающий эту самую работу. Я выглянула из небольшого окошка кареты, опираясь руками о деревянный бортик снизу. Вокруг была лишь коротко подстриженная трава и ни души на горизонте. По крайней мере, поначалу. Чем дальше продвигался экипаж, тем больше рабочих встречалось нам на пути, тем самым подтверждая мои мысли о том, что мы уже давно на территории дворян. Рабочие, завидев экипаж, отрывались от своих работ: так пахарь спешил бросить свой плуг, который тут же потерялся где-то в глубине волн земли и травы, снять с головы старую кепку и согнуться в уважительном поклоне перед господами. Так же и несколько молодых садовников, что стоя на высоких, деревянных стремянках у больших, пушистых деревьев туи, низко поклонились, сбросив с голов соломенные шляпы. Мы встречали и других, но моя голова посчитала разумным запомнить только самых нелепых, которые в спешке умудрились потерять свои инструменты. Судя по скрупулёзным, неуклюжим движениям, здешний народ не столько уважал, сколько боялся главу дома. Я про себя надеялась, что дядька просто был излишне строгим и без капли юмора. Со строгими людьми всегда можно иметь обговоренные договорённости, а вот с жестокими – как уж повезёт. Я на время так ушла в себя, что и не заметила, как карета остановилась, сознание как-то заторможенно профильтровало ржание лошадей и выкрик кучера. Окончательно очнулась я от звука открывающейся дверцы экипажа и шороха одежд. Первым из кареты вышел мужчина с усами и жесткой осанкой. Его длинный камзол покачнулся на ветру, прежде чем руки в чёрных перчатках привычно взгромоздили цилиндр на, можно сказать, вылизанную голову. Затем он развернулся и протянул руку моей ненастоящей маме, которая приняла его помощь с таким придыханием и такой блистательной улыбкой, будто перед ней положили горсть алмазов. Она легко выпорхнула наружу, изящно придерживая одной рукой дорогое платье, и встала по правую руку от супруга. Следующим нас покинул пухлый, неприятный парень моего возраста. Пытаясь походить на отца, он зачесал волосы назад, отчего его лицо с узкими синими глазами, казалось ещё круглее. Только его туфли встали на дорожку, наполненную гравием, как он крутанулся на пятках и, повторяя жест своего предка, протянул руку моей псевдо-сестре. Впервые взглянув на неё за долгое время, я с удивлением осознала, что безумный, убийственный взгляд превратился в скучающе надменный и был направлен куда угодно, но уж точно не в мою сторону. Один-ноль в пользу брата, эта симпатичная леди нравилась мне ещё меньше пончика-подражателя. Её тонкая ручка, упакованная в белую, длинную перчатку, легла в руку братца и, придерживая шляпку, молодая садистка, на лебединый манер, вылетела из кареты. На помощь со стороны этого балагана я надеяться не стала, так что, собрав, растекающуюся во все стороны Лину, я собралась тоже выйти из душной, деревянной коробки, как передо мной возникла рука. Не пухлая и неприятная, и не лёгкая и нежная, а обычная, взрослая рука в чёрной, кожаной перчатке. Я подняла глаза и тут же столкнулась со строгим лицом главы дома. Одной рукой он придерживал цилиндр, а вторую протягивал мне. В противоположность ему, моё лицо, вероятно, выражало крайнюю степень удивления и непонимания. Впрочем, мешкать я не стала. Поудобней взяв Лину одной рукой, чего она, кстати, особенно не любила, так как считала одну руку недостаточно надёжной, я вложила левое, к слову, не самое чистое запястье в клетку чужих пальцев, про себя успев сравнить его руку с туловищем тарантула, чьи лапки также неспешно, но крепко захватывали мою руку; такие же чёрные и неприятные наощупь. Выйдя наконец из повозки смерти, как я окрестила этот агрегат про себя, мы всей группой наконец оказались под ликом солнца. Боже, свежий воздух, тёплые лучи и осенний ветерок — как же я за вами скучала. Пока я с улыбкой довольствовалась малыми радостями природы, кто-то недовольно цыкнул, чем бесцеремонно оторвал меня от солнечных ванн. Улыбку тут же съел мой скептический взгляд, кинутый в сторону названного братца, ведь именно он позволил себе необоснованно циничное поведение в мой адрес. — Томас, веди себя достойно. — буднично, но от того не менее грозно приказал глава семейства и, подав руку моей фальшивой маме, которую она, без сомнений, по привычке тут же приняла, двинулся в сторону…о Боги. В миг забыв и о моих невоспитанных родственничках, и об усталости в спине, я, как рабы Египта на снисходящего к ним Моисея, смотрела на выросший из земли и облачённый в камень замок в стиле Неоренессанса. Величественное строение из красного кирпича и романцемента; укутанный диким виноградом первый этаж; резные, дубовые двери на входе; две лестницы, в разлёт поднимающиеся к широкой терассе; сверкающие в лучах солнца многочисленные окна второго и третьего этажа и позолоченная башня со стальными пиками по левую сторону, — вот он, загородный дворец герцога Сазерленда. Узнать его было не трудно. Хоть и не сказажешь, что он был таким же уникальным как Дворец Кью, или Хэмптон Корт, но мне, как студенту исторического факультета, было грех его не разглядеть. — «Долина среди утёсов». — напряжённо выдала я, медленно, походкой черепахи, осознавая, в какое болото я влезла. — Что? — удивлённо переспросил женский голосок. Я повернула голову и встретилась с не верящим взглядом моей фальшивой сестры. — Мы в Таплоу, я полагаю. — обратилась я к ней, решив оставить не интересующий меня вопрос кому-нибудь другому. — Ха! Надо признать, я удивлён, чернь. — послышался из-за моей спины голос, точно дворовая псина лает. Хотя нет, это сравнение было бы оскорблением для бедных животных. — За то время, что тебя здесь не было ты поднабралась уму-разуму. — А ты, как видимо, нет. — шаг в мою сторону сделала сестра, она гордо вздёрнула подбородок и повысила на полтона свой благородный голос. — Отец, кажется уже говорил тебе, она — твоя старшая сестра, и ты обязан относится к ней с уважением. — Чтобы я, да к этой грязной потаскухе? — обиженно взвизгнул он. — Да ты её видела? Она больше похожа на жука-навозника, нежели на нас с тобой. И посмотри что она в руках держит, чудовище какое-то. Немедленно брось его! — Когда он было протянул свою пухлую руку к Лине, лицо его неприглядно скривилось в отвращении. Мой страх сработал на ура, я подхватила испуганное донельзя животное под хвост и рёбра, прижала к сердцу и отвернулась в бок, стремясь скрыть её от глаз этой неприятной парочки. Эта мерзкая, невоспитанная свинья замерла, не ожидая активных действий с моей стороны, в то время как моя голова дёрнулась в его сторону, чтобы сказать что-нибудь из всего самого обидного, что было в моём арсенале. Спокойно, Джина, ты не в младшей школе, не спускайся на его уровень. Вдох, выдох, позволь злости разлиться по твоему телу, от сердца к пяткам, пусть весь негатив растворится в мыслях о тёплой ванне и уютной кровати… Эх, мама, прости, в этот раз что-то не вышло. — Однажды один мальчик полез в сундук за яблоками, но мачеха захлопнула крышку и отрубила мальчику голову. Разве наша матушка не рассказывала тебе эту историю? — слова, вылетающие из моего рта, буквально звенели в воздухе. — Это что, угроза? Ты мне угрожать вздумала?! Да как ты посмела мн…?! — Если ещё раз протянешь руку к Лине, — мой голос стал таким жестоким, что им, казалось, сейчас можно было выносить приговоры на суде. — то je vais ouvrir ton crâne et boire du vin à partir de là. Не дожидаясь, когда до родственничков дойдёт моё заумное оскорбление, я эффектно крутанулась на пятках и широким, хлюпающим шагом направилась в сторону распахнутых дверей особняка, в котором по какой-то непонятной мне причине не жил герцог Сазерленд. У входа, вытянувшись по струнке, с умнейшим видом оксфордского учёного стоял пожилой, одетый в стандартный, чёрный костюм, дворецкий. Прежде чем ещё один безкультурный идиот придумает гадость, которой тот попытается меня задеть, я стрельнула убийственным взглядом в его морщинистое лицо и влетела в светлый, богатый зал. В глаза моментально ударил свет — отражение громадной, хрустальной люстры, висящей под потолком, ушей коснулись тихие, удивлённые вздохи. Попривыкнув, я наконец открыла глаза и бегло оглядела помещение, в котором оказалась. Красный, бархатный ковёр с белыми, вышитыми жёлтой нитью цветами, тянулся от самого входа и исчезал на двух широких дубовых лестницах, что вели наверх; на втором этаже виднелись резные, арки из того же дуба; по левую и по правую сторону находились несколько открытых дверей, а посередине выстроились ступеньки, ведущие, по законам жанра, в винный погреб и бильярд — комнаты отдыха, если проще; мраморный, отражающий прикосновения света пол и искусно вырезанные, деревянные колонны греческих богинь встречали гостей особняка тонкими, хрупкими фигурами. Все стены, потолки, стулья, подсвечники, картинные рамы, — словом, всё здесь было вырезано из дуба. Это делало помещение хоть и освещённым, но в то же время мрачным и настораживающим, будто тебя привели в охотничьи угодья и собирались приготовить на обед. Мне тут же живо нарисовался одетый в серый костюм-тройку Ганнибал Лектер, стоящий посреди своего старомодного кабинета. Бр-р. Вдоволь наужасавшись своему воображению, я наконец зацепила взглядом столпившихся справа от входа служанок, одетых, все как одна, в чёрные платья до щиколоток и белые переднички с чепчиками. Дружным курятником они в ужасе, картинно, как в старых, добрых операх, прижали ладошки к раскрытым ртам и выпучили большие глазёнки. Картина была умилительнейшая. Опустив голову вниз и оценив свой внешний вид, я удивилась, что милые дамы с визгом не кинулись в рассыпную. Видок был тот ещё. На меня укоризненно смотрели замызганные в навозе носки Мэри Джейн, вокруг талии огорчённо повисла юбка плиссе, чьи края, наверное, пожевали голодные дворняги, чёрный жакет был обмазан дорожной пылью, а на белой блузке с викторианским воротником растеклись пятна грязи, которую с таким рвением бросали в меня ревнивые жены. Вот вам и дресс-код для Хеллоуина — огорчённо подумала я, — мама будет в бешенстве, когда я вернусь. — Прошу меня простить, милые дамы, — я мило улыбнулась ещё больше стушевавшимся слугам. — не могли бы вы указать мне место, которое позволит мне вернуть подобающий вид. Девушки в чепчиках переглянулись, но рта не раскрыли. Наконец из-за плеч трёх высоких женщин вытолкалась наружу маленькая, несуразная девочка лет пятнадцати, как и на остальных, на ней была форма горничной. Под удивлённые взгляды девушек она уверенно зашагала в мою сторону и остановилась лишь тогда, когда расстояние между нами составляло три фута, затем, сложив руки перед собой, учтиво поклонилась. — Следуйте за мной, госпожа. — её тонкий голосок разбил напряженную тишину. — Благодарю. — ответила я с уважением. Внутренний голос ликовал, предвкушая ванную и хоть что-нибудь чище моей собственной одежды. Прежде чем маленькая служанка смогла увести меня, я огланулась и увидела, как толпа зебр в чепчиках, кудахча, ринулись к пардному входу, куда вошла держащаяся за руки, благородная парочка — мои ненастоящие брат и сестра. Дамы, вместе с чёрной, длинной шпалой — дворецким, — окружили их и наперебой стали предлагать свою помощь, пока мой ненастоящий брат не поднял пухлое запястье вверх, призывая их замолчать. Наблюдая за этой комичной сценой, я не удивилась и уж точно не огорчилась. Никто из них не спешил помогать мне, считая это действие ниже своего достоинства — это было ясно как день. В их глазах я была грязной нищей, по ошибке попавшей в этот роскошный замок. У меня не было ни власти, ни имени, а значит подчиняться мне было по крайней мере не выгодно. Для меня оставалось загадкой другое: зачем эта маленькая мученица, идущая впереди меня, выступила моей помощницей? Нужно это выяснить. Если она надеется на то, что сможет крутить мной, как делают иногда опытные старшеклассники с первогодками, то мне стоит сразу её разочаровать. Единственный безоговорочный плюс учёбы в женских колледжах — становишься мастером в групповых играх иерархии. Пока я злорадно погружалась в подростковые воспоминания, служанка, как бы непривычно для меня это не звучало, завела меня вверх по дубовой лестнице и повернула налево в светлый, широкий коридор. Мы шли неспешно, и я успевала цеплять взглядом богатые гобелены с библейскими мотивами, золотые светильники на стенах и вереницу различного вида дверей. Изредка моя проводница останавливалась и комментировала тот, или иной проход: — Слева в ряд комнаты леди Ады. — она обвела рукой многочисленные белые двери. — Их всего четыре: спальня, частная гостиная, гардеробная и ванная комната. Всего четыре?! Я чуть не застыла на месте. По моему скромному мнению слова «четыре комнаты» и «всего» не могли априори стоять в одном предложении! Только разве что если речь шла бы о пожаре, например: в доме лесничего сгорело всего четыре комнаты. Тогда это «всего», а во всех остальных случаях это «некультурно много». Если ванную комнату и спальню можно было ещё понять, то зачем ей ещё и гостевая? Не то, чтобы я не знала о том, что у аристократии в прошлые века было необъятно много ресурсов и тратили они их направо и налево, но такое буржуйство нужно было ещё поискать, а ведь это только старшая дочь, вероятно у самого лорда Рембрандта, кажется так называют их род, было по меньшей мере восемь комнат, из которых было два кабинета, комната ожидания и комната для приёмов. Мои брови сами собой поползли к переносице — ужас какой, так ведь и потеряться можно. Тем временем мы шли дальше, сразу после дамских комнат, шли личные покои Томаса — моего сводного брата, число которых составляло пять, так как у засранца был ещё и кабинет. В самом конце левого крыла располагалось и моё совсем не скромное жилище: как и у Ады, которая, по-видимому, оказалась моей пугающей, старшей псевдо-сестрой, у меня было четыре личные комнаты. Поначалу, увидев двери из тёмного дуба, я было порвалась отказаться хотя бы от двух из них, но быстро себя отдёрнула. Папа, отслуживший четыре года в армии, как-то сказал мне: «Попадая в непонятную ситуацию, становись не трусишкой Джиной, а Джиной-детективом — смотри, слушай, анализируй.» Стоило мне об этом подумать, как в голове раздался его мерный баритон, с расстановкой, объясняющий мне список действий при похищении. Я глянула в окно, за которым уже поднимался рыжий, голодный закат, спешащий скорее съесть осеннее солнце. Я остановилась, чтобы получше рассмотреть пейзаж из окна, но меня тут же окликнул девчачий голос: — Госпожа, я понимаю, вы очень устали. — её слова засквозили сочувствием. — До ванной комнаты осталось всего пара шагов, там вы сможете присесть и отдохнуть. Я невольно улыбнулась — она считает меня настолько капризной, будто бы я не смогу пройти и пары футов. Её обращение напоминало уговоры маленького ребёнка перестать баловаться. Это же как жалко я сейчас выгляжу? — Всё хорошо, я не устала, хоть сейчас дойду до Лондона пешком. — уверила я её. Служанка засмеялась, а на её веснушчатом лице выступили две миленькие ямочки. — До Лондона далеко, госпожа. Вы появитесь там только к сочельнику, если выйдите прямо сейчас. — она широко улыбнулась, но после, будто что-то вспомнив, мотнула головой и стыдливо выдавила: — Извините меня, госпожа, мне нельзя так говорить. Она склонилась в глубоком поклоне, придерживая подолы чёрного платья. — Да нет же, — запротестовала я, подняв руки, невербально пытаясь её остановить. — ты ничего обидного мне не сказала, не извиняйся за своё мнение. — я нахмурилась. — Не хочу говорить с манекенами. Девочка тут же подняла расширенные от ужаса глаза на меня. — Госпожа, по правилам нам не позволено… — Но я ведь твоя госпожа. — перебила я её. — Разве я не в праве устанавливать свои правила? Я приподняла бровь, как делала это моя мама, когда пыталась добиться чего-то по телефону от своих упёртых, но заведомо не правых, коллег. — Вы…вы…можете, — она начала судорожно подбирать слова. — но милорд будет недоволен. — выдохнула она, в край раздосадованная тем, что ей всё же пришлось сказать правду. Ах ну конечно! Глупая моя голова! Даже в небольшом поместье всегда есть своя иерархия. Овцы никогда не побегут от хозяина, который их кормит и никогда не кинутся на пса, который их гонит. Если я хочу, чтобы меня слышали, мне нужно сделать так, чтобы я была равной в своём положении с герцогом Рембрандтом. Задачка с подвохом, надо сказать. — Хорошо. — сдалась я наконец, тяжело вздохнув. — тогда давай договоримся так: ты будешь искренней со мной, когда мы будем наедине. Служанка отвела взгляд в сторону, по её напряжённой позе было понятно, что она сомневается — трясётся от страха перед возможностью наказания. — Я согласна, но только пока никто не видит. — прошептала она, а я широко улыбнулась. — Вот и отлично! — в знак своей радости я положила руку на талию и качнулась в бок, придерживая Лину одной рукой. Той это не очень понравилось, но я старалась не смотреть на неё, боясь причинить моей несчастной девочке ещё больше стресса. В отличие от людей, животные не всегда правильно истолковывают взгляды, обращённые на них, — и это сидя в тёплом доме, на кровати хозяина, сложно представить себе реакцию напуганной кошки. — Моё имя Хелен, госпожа, Хелен Аллингем. — представилась она. — Ну а я Джи… — я осеклась. Нельзя — тут же приказала себе, — здесь я не Джинджер Остин, не студентка исторического курса, не лихая рассказчица презентаций и не смешная Джинни в старых кедах. Но кто я тогда? Кэтти? Кэт? Катрина? Кэйт? Что из этого? — Я… — моё замешательство заметно затянулось, глаза забегали по изящно расписанным стенам, и я впала бы в окончательный ступор, если бы не шуршание чёрного подола платья — это Хелен согнулась в благоговейном поклоне: — Кейтлин Джейн Рембрандт, госпожа. Мне приятно познакомится с вами. — И мне необычайно приятно, Хелен Аллингем. — выдохнула я, улыбнувшись, просто надеясь, что она не станет засорять наш диалог вопросами, ответов на которые у меня пока нет. — Госпожа, я не хочу показаться вам грубой, но нам стоит поспешить. Вы наверное до костей продрогли, нельзя медлить, так и ангину подхватить недолго. — в волнении она схватилась за подол своего платья, не то опять ожидая моего недовольства, не то и правда просто волнуясь за моё самочувствие. — Хорошо, но сначала пообещай, что больше не будешь мне кланяться. — я мельком глянула на неё из-под обрамлённых ресниц. — Только когда мы одни, госпожа. — как только поровнялась с Хелен, тут же заметила её чуть стеснительную, бескорыстную улыбку. Хотелось бы сразу заметить, что улыбка ей, как и всем людям на земле, шла куда больше, чем страх. — И зови меня просто Кейтлин. — добавила я. «Госпожа» звучало для меня как обращение к работорговцу — вульгарно и холодно. Ко мне так могла обращаться только наша консьержка и работники банка, в остальном слышать эту кликуху от кого-то ещё, я была не намеренна. — Разве что леди Кейтлин, госпожа. — Мне говорили, что компромисс — похвальное достоинство, а не презренная слабость, так что я буду мудрей и соглашусь. – моя бровь иронично изогнулась. Чопорные, философские фразы вызывали у меня больше улыбку, нежели гордое чувство собственного достоинства. Мы размеренно двинулись дальше по чопорному коридору, к которому по пути, я уже даже успела привыкнуть. Из белой двери с вычурной, золотой ручкой, которая, по моим предположениям, должна была оказаться ванной комнатой, слышались возбуждённые женские голоса, лязг метала, — будто кто-то в спешке раскладывал кастрюли, — и грязная, сельская брань. Мало кому понравились бы звуки такого рода, но меня они освежали, встряхивали. Напротив, это тишина мне сейчас казалась приговором. А что ругань? Я всё равно умею лучше. Перед тем, как сделать последний шаг по направлению к двери, я остановилась и оглянулась на пустой коридор. Я не знала сколько придётся здесь оставаться. Душа шептала, что завтра, проснувшись ото сна, я буду рада лежать на своей родной кровати; голова призывала к здравому смыслу — «Вернёшься? Как по волшебству? Ха, очень смешно, дорогая.»; а попа твёрдо заявляла, что я очень крупно вляпалась в какую-то каверзную историю. Первым двум я не верила, так как, во-первых, ни один путешественник во времени, за исключением вездесущего Доктора Кто, не возвращался домой за один день. А во-вторых, потому, что если не волшебство занесло меня так далеко от прежней жизни, то что? Последняя была права всегда, без исключений, так что тут жаловаться было не на что. В любом случае, как бы долго мне не пришлось здесь оставаться, лучше будет разведать всё об этой причудливой семейке. Кто моя псевдо-мать? Что за странная реакция сопровождала мою сводную сестру при моём появлении? Почему настоящая Кейтлин Рембрандт предпочла жизнь в бегах, заместо сверкающих балов и богатых платьев? Может статься и так, что я не случайно встретила Рембрандтов и это своего рода один большой квест, который мне нужно осилить, чтобы вернутся в своё время… Или я просто брежу и моё появление здесь связано лишь с гениями механики, или скуки у вселенной. Как бы там ни было, а на данный момент меня ожидает близкое знакомство с местными средствами гигиены. Остаётся надеяться, что я не останусь лысой и не покроюсь пятнами.